Лидия Чуковская - Слово предоставляется детям

• Название: Слово предоставляется детям
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1942

Нас интересовали биографии рядовых, обыкновенных детей. Героев мы не искали. Мы ходили из одного Детского дома в другой и стенографировали рассказы ребят, эвакуированных в Узбекистан.

Обрабатывали мы материал в весьма незначительной степени. Это не очерки о детях, - это рассказы самих детей. Уклонения от норм литературного русского языка не смущали нас: наоборот, мы тщательно берегли все местные и индивидуальные особенности речи каждого.

Мы стремились не только возможно точнее сохранить описание фактов, но и довести до читателя самый голос, подлинную интонацию рассказчиков.

Л. Чуковская, Л. Жукова

---

Толя Девизов, 12 лет, из с. Михайловки (Запорожская область).

Записано 12/III-42 г., в Детдоме № 17, в Ташкенте.

МЫ С ЮРКОЙ

Ночью была объявлена воздушная тревога. Это была уже не первая тревога. Мы все оделись очень быстро, так как ботинки, одежда и даже чемоданчики с запасным бельем были с вечера приготовлены на стульях возле постелей. Мама, я и брат побежали в убежище, а отец уехал в штаб дивизии.

В убежище нам по радио передали: в наш город спустился фашистский десант.

Мы сидели под землей очень долго. Через несколько часов взрослым позволили выйти, а нам приказали оставаться на месте. Под утро приехала машина ЗИС, привезла хлеб и другие продукты - такие машины объезжали в ту ночь все дворы. Мы поели, насытились, но я и еще один мальчик, Юрка, в ту ночь непременно хотели выбраться наверх: а вдруг и нам удастся словить хоть одного шпиона?

Наконец, во двор нас выпустили, но на улицу выходить не позволили. А нам было не утерпеть. Мы с Юркой перелезли через стену на соседний двор, а оттуда в другой и в третий, и так, перелезая через стены, мы выбрались на улицу Субхи и там залезли на крышу одного небольшого дома. Вот мы с Юркой сидим на крыше, рассуждаем и вдруг видим: бабы, женщины то есть, ведрами лупят красноармейца. Я закричал на них во весь голос: "Вы знаете, кого вы бьете? Зачем вы красноармейца бьете?" А одна баба, женщина то есть, кричит: "А ты, дурак, знаешь, кого ты защищаешь?" Оказывается, они видели, как этот тип переодевался за бочками, на углу, возле винного склада - напяливал на себя все красноармейское... Они его избили до полусмерти. А потом одна тетка побежала в аптеку и вызвала по телефону милицию. Мы видели, как приехала машина и фашиста увезли.

Мы с Юркой пробирались по дворам все ближе и ближе к центру города. На улице Горького нас задержал дежурный и снова хотел загнать во двор. Мы с ним спорили. И вдруг напротив, возле Госбанка, раздались выстрелы. Мы видим - двое милиционеров стреляют в женщин. На эту стрельбу из Госбанка выскочили еще три милиционера и кинулись бороться с теми двумя. Мы сразу догадались, что те двое - немцы, раз они стреляют в женщин, а эти - настоящие. Немцы ранили двоих наших милиционеров, они упали на землю все в крови. Один немец хотел их пристрелить, нацелился - но наш настоящий милиционер убил его наповал. Оставшийся в живых немец хотел в отместку застрелить нашего милиционера, но тут на него бросились дежурные и выбили у него из рук револьвер. На помощь прибежали еще милиционеры и скрутили немцу руки. Вокруг - толпа. Милиция велела расступиться на десять шагов, окружила его и повела. Из толпы бросали в немца камнями, но милиционеры не позволяли бросать.

Володя Пекуровский, 13 лет, из Симферополя.

Записано 10/II-42 г, а Детдоме № 1, в Ташкенте.

ДВУМЯ ПАЛЬЧИКАМИ

Когда началась война, то в нашем детдоме директор провел собрание, чтобы кто будет у нас чего спрашивать, то не говорить. Тогда мы выделили отряды для ловли диверсантов и шпионов. Мы по несколько человек стали ходить гулять в лес. Мы идем, разговариваем, будто просто гуляем. Однажды попался нам один мужчина. Он был одет в военной форме, и мы отдали ему пионерский салют. Он нам обратно отдал честь, и видим: отдает он честь не по-советски, а по-германски, двумя пальчиками поперек лба. Он нас спросил, где районо. Мы перемигнулись и сказали, что его проводим. Вот мы втроем с ним пошли, а двое вперед побежали. Они побежали к милиционеру, и когда мы с ним подошли, то милиционер его остановил и спрашивает: "Ваш документ?" Он говорит: "У меня есть только паспорт". Когда он стал вынимать паспорт, то вынул вместе с паспортом кожаную маленькую папочку. Милиционер говорит: "А это что?", - а он говорит: "А это у меня ничего нет". Милиционер отобрал эту папочку, и у него там оказалось три документа: один немецкий, один английский, а третий советский. Такие большие, вроде как наши метрики.

Его отвели в милицию и там нашли у него аппаратик и снятый город Минск.

Люба Булгакова, 15 лет, из Гомеля.

Записано 4/IV-42 г., в Детдоме № 13, в Ташкенте.

В ЦЕРКВИ

Немцы внезапно разбомбили вокзал, и нашему детдому пришлось отправляться пешком.

Мы прошли пешком четыреста километров. Мы шли в Россию. Наша цель была - Смоленск. Нас вел человек, которого назначили. Его прозвание было эвакуатор. Ну, просто такой человек.

Шли мы больше лесами, спали больше на траве и на листьях. По дорогам уже двигались немцы.

Но вот один раз мы сильно устали и решили войти в деревню. В деревне было очень тихо, и мы не думали ничего худого. Нас одна бабушка зазвала к себе - рукой так из окна поманила. Ее избушка была на самом краю деревни. Не успела она ничего нам сказать, как мы видим в окне большое пламя. Мы спрашиваем: "Бабушка, это чего?" А она шопотом нам говорит: "Это там сейчас немцы завели в церковь всех женщин от пятнадцати лет и до старых и там их сейчас жгут. Я сама только и спаслась, что в погребе сидела". Тогда мы выбегли и в огороде притаились. На церкви уже большие замки навешаны, а кругом складены стружки. Уже с одного конца церковь горит, и оттуда слышны ужасные стоны. А одному офицеру наверно сильно понравилась одна девушка. Он из окна вышел и ее за собой за руку вытянул, потом окно прикрыл и поджег стружки с этого боку. А она прочь побежала.

Немцы стояли вокруг церкви кольцом. Видим, к ним подходит один молодой парень. Он из хаты выбежал, потом пошел ровно, потом опять побежал - и к офицеру. От нас не видно было лица, а голос такой, будто плачет. И просит офицера: "Откройте их!" - и еще что-то говорил - мы не слыхали - что-то, что не надо, пожалуйста, этих женщин жечь... Офицер вынул шашку и ударил его по голове.

Мы здесь часто сядем теперь в кучу, сидим и думаем: скорее бы их прогнали, скорее бы про их название даже забыть, и будем мы свои города обратно строить.

Люба Булгакова, 15 лет, из Гомеля.

Записано 4/IV-42 г. в Детдоме № 13, в Ташкенте.

ЭВЕЛИНА МАЦЮПЧЕНКО

Знаете вы в Москве Лепешинскую? Ольгу Сергеевну?

Я у нее пять лет училась. Второй ученицей была.

Меня очень любили тамошние ребята. И в больнице любили. И здесь, в детдоме, любят. Слушаются - даже самые разбалованные - если я только скажу: не стану разговаривать! - так они золотые делаются. Это, я думаю, потому, что я такая активная. Я пляшу, и на гитаре играю, и вышивать умею, и на собрании могу выступить.

Но больше всего мне хотелось стать летчицей. Балерина - и летчица! Но в аэроклуб я не попала.

Меня возраст сгубил. Мне еще нет пятнадцати. Вот и не взяли меня в аэроклуб.

Зато, когда началась война, я сразу вступила в группу ребят санитаров.

После первой бомбежки мы вместе с одной моей подругой вышли на улицу. Мы заинтересовались пойти в то место, где упала фугасная бомба или где был пожар. Прошли мы несколько улиц, а там на углу была у нас бакалея. Она оказалась вся разбитая.

Потом мы побежали к горящему домику. Там как раз пожарные отстаивали сберегательную кассу. Мы с подругой помогали пожарным таскать и откидывать доски.

Мы смотрели на пожарище и проклинали Гитлера и его стервятников. На другой день, на Арбате, я встретила подруг. Они меня стали стыдить, что я бегаю неорганизованно и бью баклуши, а они все уже дежурят в нашем доме. (Когда папа уехал на фронт, а мама эвакуировалась с сестренкой в Рязань, я ушла из нашей пустой квартиры жить к одной моей подруге.)

Тут мне стало стыдно и я решила вернуться в наш пустой дом. В первую же тревогу я надела свою санитарную сумку и попросилась дежурить в бомбоубежище. Тем, кто нервничал, я давала валерьянку и успокаивала их. И вдруг я услышала крик. Кричали: "Откройте двери! приготовьте кровати!" Раз я дежурная, значит - это мне. Две девочки, тоже санитарки, несли на носилках молодую девушку. Голова у нее была вся забинтована, но кровь ручьем лилась сквозь повязку. Я вся затряслась и не знала, что мне делать. Мы в нашем кружке учились накладывать повязки самые сложные, но я еще никогда не видала столько крови. Пакет не открывался ни за что, а ведь стоило только дернуть за ниточку, и он открылся бы сам. Но я взяла себя в руки и, чтобы спасти человека, сразу приступила к делу. Сняла окровавленную повязку и наложила новую. Я и радовалась, что встретилась с таким трудным препятствием, - и в то же время жутко мне было: а вдруг я не так сделала?

Скоро эта девушка - ее звали Вера - пришла в чувство. Первым долгом она спросила меня: "Дорогая подруга, скажи мне, это я упала, или меня ранили? Скажи мне только правду". Я знала, что если ей сказать правду, то на нее подействует плохо, и я решила обмануть ее: будто она споткнулась на бегу и упала.

Врач, приехавший со скорой помощью, сказал мне: "Ты удачно наложила повязку".

На следующую ночь налета не было. Моя подруга смеялась: "Нам немцы дали выходной".