Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

• Название: Пронзающие небо
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фэнтези

---

– Ты будешь помнить обо мне? – уже умирая спросила Марьюшка, и из глаз ее капали соленые капельки моря.

– О, да, – отвечал дух, – с этого дня и до последнего дня этого мира я в печали буду вспоминать то прекрасное мгновенье, ту вспышку краткую, что провели мы с тобой вместе Марьюшка…, – тут он увидел как душа ее скрылась в сияющей бездне неба и добавил, – не моя, о нет, свободная, ничья, как и все люди.

И тут случилось чудо: матушка–земля вдруг разверзлась, поглотила тело Марьюшки, и сомкнулось. В тот же миг из земли поднялась к небу высокая, стройная береза, зазеленели белые веточки и запел печальную песнь в ее кроне ветерок. А дух, имя которого не может повторить людской глас, пустил в землю корни и обратился огромным дубом, с пышной кроной нависшей над березой…

Набежит тучка, польет дождик, и заструятся с ветвей дуба на крону березки золотистые потоки; наступит холодная зима, пойдет снег и падают, и кружат снежинки, и краше всяких камений ложатся на плечи печального дуба–великана и стройной березки. Идут года, века проходят, люди приходят и уходят, творят и разрушают, любят и ненавидят, а на поле, под беспредельным небом все стоят два прекрасных древа. Люди говорят что стоит посидеть в тени от их крон и на душе станет легко–легко и захочется полюбить всё – весь мир… А еще говорят, что иногда, даже в жаркую погоду, когда дождь не идет уже несколько дней, с кроны дуба, падают и сверкают в воздухе капли живительной росы… 

* * * 

Вот наконец история была завершена, и тогда Яга загремела:

– Хорошая история, давно такой не слышала! Но если ты хотела разжалобить меня то напрасно! – ободки вокруг глаз старухи вспыхнули кровью.

– Да, да – давно уже пора! – стряхивали с себя оцепенение гости. – Ишь рассказчица! Эдак и всю ночь проговорить может!..

Только теперь Оля огляделась, и тут обнаружила, что за это время горница разрослась по меньшей мере раз в десять, и представлялась уже и не горницей, а весьма большой залой, которая продолжала увеличиваться, по мере того, как в двери продолжали входить всё новые и новые чудовищные гости. Во время рассказа они с изумлением пялились (у кого конечно были глаза), на девушку, но им делали знаки лапами, щупальцами или же какими–нибудь туманными конечности, и они расшивались на лавку, которая, также как и стол, увеличивалась в размерах.

И кого там только не было! И тысячеглазые каракатицы, и исполинские белые и чёрные крысы, с кровяными глазками, и острейшие, плавающие в летучем аквариуме челюсти, и булькающая кровяная фигура, и некто без лица, и некто состоящий из трепещущих грязных волос, и плоский человек, и шар, который постоянно подпрыгивал, и двухметровый таракан с человеческим, усатым лицом… да, впрочем, слишком долго описывать всю ту нечисть, которая собралась за столом у Бабы–Яги…

Глядя на все эти устрашающие фигуры, Оля не могла сдержать испуганного, прерывистого вздоха – и этот вздох не остался незамеченным – какой тут поднялся дикий, кровожадный хохот, какое количество отростков потянулось к ней. Оля попыталась вскочить, заслонить спящего Алёшу, но забыла, что связана. Уже царапнул её некто возле локтя, но отстранила его Яга:

– Прочь, прочь – я сама займусь этим… А ну–ка печь…

И из печи, которая разрослась уже в громадное, пышущее жаром сооружение стали вытягиваться к Оле два сотканных из пламени отростка – она уже почувствовала их раскалённое дыхание, и, стараясь говорить спокойно, попросила:

– Ну, ещё одну историю. Я много подобных историй знаю…

– Нет, нет – не надо нам никаких историй! Есть! Есть! Скорее есть!..

Языки пламени были уже на расстоянии вытянутой руки, уже жгли. Девушка хотела отстранится, но не могла – спиною упёрлась в тяжёлый стол.

– Впрочем, мы действительно можем послушать ещё одну историю. – скрежетнула Яга.

– Да, я готова! – прозвенела Оля. – Я расскажу вам…

Яга же, подняв свою похожую на исполинскую, изломанную ветвь ручищу, проревела, пытаясь усмирить разбушевавшихся гостей:

– Пока девчонка будет рассказывать – в печку пойдёт этот негодный юнец.

– Да! Да! ДА!!! – кровожадно радуясь мудрости хозяйки, завизжали гости.

…Как некоторые бездарно проводят время – целые часы, дни, а то и годы… Как это страшно, трагично – ведь жизнь неповторима. Каждый день несёт новый рассвет, и до заката так много прекрасных дел можно сделать, так многое узнать – лишь стоя перед лицом смерти, пред этим, таящим за собой что–то неведомое, о чём живущие могут только догнать – только тогда осознаешь как дороги эти мгновенья.

Но Оля уже не мыслила жизни своей без служению своему возлюбленному, своему Алёшеньке – все свои стремления она так или иначе сводила именно к нему, в нём растворилась – и только потому могла сказать, глядя в лицо смерти, чувствуя её уничижающий жар:

– Нет – я пойду первой… – и чуть слышно. – …А он пускай спит, милый мой…

А теперь я расскажу, что было с духом Алёшиным. 

* * * 

Как уже говорилось, Алёше не требовалось никакого труда, чтобы прийти к тому отстранённому состоянию, которое у иных, более счастливых людей, называлось сном. Только он опустил голову на стол, как почувствовал, что никакие путы его не сдерживают, и тут же бросился к двери, опять забылся, хотел её раскрыть и… проскочил сквозь какую–то чешуйчатую каракатицу, которая только входила.

Но вот и двор: окружённая леденистой сферой площадка – здесь было множество тварей, которые не удостоились чести гостить в избушке Бабы–Яги; они прыгали, визжали, стремительно переговаривались на своём чудовищном языке. Некоторые устремлялись к краям этой сферы, и свободно проходили сквозь нею – разбегались по лесу, разлетались по миру, дабы творить страшные свои деяния.

А поблизости от избушки, переливался мертвенным, тёмным сиянием холм – он дрожал и вздрагивал, и был совсем как живой, в нижней части холма был проём, и из него, один за другим, выходили, вылетали, выплывали всё новые и новые чудища. Вот выкатилось метровое налитое кровяным светом око, и сразу же яростно уставилось на оцепеневшего Алёшу – похоже, оно единственное поняло, кто он такой, но, так как у него не было ни рта, ни каких–либо иных органов, то око никак не могло высказать свои опасений – разве что налилось изнутри синеватыми, извилистыми паутинками молний, который, сложившись, метнулись на Алёшу, но прошли сквозь него, не причинили никакого вреда.

Затем юноша – точнее призрак его, бросился к проходу из которого вываливала очередная группа страхолюдин. Он, перепрыгивая через две–три высоких ступени нёсся всё вниз и вниз, по уводящему в бездну туннелю, который для нормальных глаз представился бы непроницаемым – он же видел всё в бордовых, пульсирующих тонах. Навстречу подымались новые твари – большинство вжимались в стены, некоторые, что погрознее пытались заступить дорогу наглецу, однако Алёша, не встречая какого–либо сопротивления, свободно сквозь них пролетал…

Но вот последние ступени, и Алёша оказался в той самой зале, в которой протекал поток отделяющий мир живых от подземного царства. И видел он, то, что не мог увидеть Ярослав: – что свешивающиеся с потолка наросты – живые организмы, и медленно они подрагивают, выжидают жертв; что весь поток – есть густая, медленно текущая кровь, завивающаяся кровеворотами, бурлящая, иногда слагающаяся в образы искажённых яростью ликов, рук, разодранных тел, рубящих клинков – но всё это было соткано из крови.

Вот из глубин кровавой реки стремительно стала приближаться большая лодка, на которой свистели, возбуждённо извивались, исполинские слизни. Вы то уже знаете, что правил той лодкой, наделённый колдовскими силами Ярослав, однако ж Алёша этого знать не мог, и, выбрав именно его, закутанную во мрак фигуру, решил броситься, сцепиться с этим ненавистным чудищем, хоть в борьбе погибнуть (при этом забыл, что тела то для борьбы у него и нету). Вот лодка ударилась в берег, вокруг с необычайным проворством, оставляя отвратительные клейкие следы промелькнули слизни, а Алёша с яростным воплем прыгнул (слизни даже не обернулись – им то к ярости было не привыкать).

Ярослав, этот мальчик–богатырь оттолкнулся железным шестом от берега и лодка отлетела метров на десять – несмотря на то, что зрение его оставалось прежним, человеческим – всё же воздух в пещере был настолько пропитан запредельным, что и его глаза уже начинали видеть кое–что незаметное для обычных людей – и он увидел, что рядом с ним мечется, и всё пытается в него впиться некое расплывчатое облачко.

– Э, нет! Меня этим уже не проймёшь! – с горечью воскликнул он. – За сегодняшнюю ночь столько я навидался, что иному и за сто и за тысячу жизней увидеть не приведётся!.. Э–эх, бросил бы всё! Уплыл бы! Да куда плыть?! Страшно! Ведь догонят непременно! Ведь их же царствие, их ночь! А я жить хочу… Э–эх, знать бы, что делать!.. Вот ты – что ты всё носишься?! Ну вот скажи, что мне делать?! Не знаешь?!..