Анна Котова - Сказания земли Ингесольской

• Название: Сказания земли Ингесольской
• Автор: Анна Котова
• Жанр: Фэнтези

Девочка из столицы поехала работать в глушь — и что из этого вышло. Мир почти наш, но все-таки немножко иной. Опять у меня получилось про любовь, ну что поделаешь…

---

"Значит, слышишь, варанне", — молчит Аглая. — "Не всегда. Временами только. Тебя — хорошо слышу, охо-диме". — "Что ж… Отогревайся, сколько можешь, водяная трава. Путь долог и холоден… в зиму уходишь…"

Две женщины пьют чай, думают каждая о своем. Ирена ловит отдельные смутные образы, они не складываются в связную картину, — и вдруг четкое: "Вижу — обещание, варанне. Видишь ли ты?" — "Нет, охо-диме. Не вижу. Только — помню".

— И то дело, — говорит Аглая вслух. — Тогда — помни.

Светлый пузырь отстает, отдаляется, радужные блики смазывают фигуры двух женщин у стола под лампой. Одна из них — я, я пью чай, обжигая губы…

Издалека:

"Обещание, варанне… оно сильное — насквозь через три мира. Видишь? нет? тогда — помни".

…И сразу — июль. Поезд проезжает по краю, ветви вздрагивают, и раскачивается голая лампочка на проводе. Человек в тонком свитере сидит под елью, сосредоточенно вырезает что-то ножом из ветки толщиной в палец. Темные волосы падают на щеку, Ирена протягивает руку — отвести прядь, коснуться лица, — губы шевелятся: ты видишь меня? это я…

Локомотив гудит, раздается грохот — проносится встречный, — и картина за окном рассыпается на ритмично мелькающие квадраты окон, освещенные изнутри слабым ночным светом.

И завтра, и послезавтра, и еще день… Снега все меньше, потом и вовсе нет. Чем ближе к столице, тем дальше от зимы. Поезд вползает в еще серую осень, изредка подкрашенную ржавчиной пожухлой листвы. Мокрый ветер, низкое небо.

Далеко позади Ингелиме уже замерзает, а тут еще плещет темная осенняя вода.

Ингелиме.

Внутри тоскливо сжимается… это у меня болишь ты.

…Я поступила правильно, шаман…

Как же больно.

--

Город все время суетится и спешит. В воздухе сырая морось, под ногами мокрый асфальт, коктейль запахов, с отвычки резких и противных, смесь шумов: рычание моторов, лязг трамвая, голоса людей сливаются в общее галдение, и хорошо, что чутье на задние мысли сейчас спит — оглохла бы. До дому можно было ехать быстро — в метро, но при одной мысли о толпе и грохоте становилось нехорошо. Поехала медленно — двумя автобусами и трамваем. Забрызганные окна, серая осень, разноцветные зонты под голыми ветвями, пробки у перекрестков, свободных мест нет, толкают, "на следующей выходите, девушка?", весь город едет, мигая фарами, бежит, брызжа водой из-под подошв.

Наконец — пластиковый прозрачный навес остановки, до дому двести метров, бензиновая гарь над мостовой, в горле першит, — спрятала нос в воротник куртки, пошла скорее, ноги вспомнили подзабытый за год темп… Подъезд, слабо пахнет масляной краской и газетной бумагой, шаги отдаются гулким эхом. Завтра я уже не буду замечать ни эха, ни запаха — привыкну снова.

Лифт.

Дверь, обитая рыжим дерматином.

Знакомая трель звонка.

— Здравствуй, мама, это я.

В ванной новый кран и новая пластиковая занавеска, в кухне новый чайник, а в остальном все как было. И мама такая же, как была. Рада, конечно: непутевый ребенок вернулся домой. И на заднем плане маячит: "я же говорила, незачем уезжать в такую даль, упрямая. Ну теперь поняла, ума-разума набралась, и будет все замечательно". Ох, сколько мне надо тебе сказать, мама… но пока — я немножко побуду просто твоей дочкой. Чуть-чуть.

Мама еще не поняла, что вернулась — не та, кто уезжала. Поймет… не буду я сегодня ничего объяснять. Потом, ладно?

В комнате то же покрывало на кровати, те же книжки на полке, та же кукла важно сидит рядом с плюшевым медведем Зямой, и тот же лист оргстекла поверх крышки письменного стола, и те же под него подсунутые картинки — календарик с котенком, две открытки с красивыми пейзажами, вырезка из журнала с портретом Аниты Юнгер в роли королевы волшебной страны… Я теперь знаю, какова волшебная страна. Я там жила… часть меня так и осталась там. А часть волшебства приехала сюда — со мной… потом, потом! не сейчас!

Распаковать вещи. Достать из недр рюкзака толстый том в шероховатой твердой обложке.

Между страниц вложен рисунок. Набросок в несколько линий. Подвинься, Анита Юнгер, тут теперь будем мы. Мы сидим на крыльце, я и он. Лиц не видно — он поднял голову ко мне, отвернувшись от зрителя, я наклонилась к нему, — но это мы. И рядом в независимой позе, не глядя на нас, — Кош.

— Кто это? — спрашивает мама ревниво.

— Шаман, — отвечает Ирена, не успев подумать. Ойе, что ж я несу… ну, теперь маму не уймешь.

И точно.

--

Девочка, надо быть осторожнее. Не всякое знакомство доводит до добра. Мракобесие… первобытные суеверия… гипноз… обман… ложь… вот к тете Ирме как-то на улице подошли, сказали — на ней порча, оглянуться не успела, как все деньги отдала… Что общего у моей культурной образованной дочки с темным деревенским колдуном? Я же вижу, знакомство близкое… слишком близкое! — и вторым слоем: "опутали… заманили… соблазнили… обманули… обидели ребенка!" — и как ей объяснишь, что формально — да, заманили, опутали и соблазнили, а на самом деле — сама? Все сама. И заманилась, и соблазнилась… еще кто кого соблазнял, мама, но это тоже не сейчас. Главное — сразу, чтобы не оставлять ложных иллюзий:

— Не говори о нем так. Ты его не знаешь, а он лучше всех.

— О господи, — сказала мама. — И… как далеко это зашло, Ирена?

Спину — прямо, глаз не опускать.

— Дальше некуда.

Замолчала. Медленно осознает. Жалобно:

— Ты хочешь сказать…

— Не хочу, — вздохнула Ирена. — Но не скроешь же. Да, мама.

Это называется "принесла в подоле".

Просвещенный век, ойе… В наш просвещенный век, в нашей передовой столице — и что первое приходит в голову любящей матери, узнавшей о грядущем прибавлении?

Позор.

А что она думает еще, лучше не понимать вовсе. Только я же понимаю… вслух этого не говори, пожалуйста! Я и так знаю. Опередить, не дать вырваться лишнему.

— Мама, послушай и постарайся понять. Я этого человека люблю. Его ребенка я рожу. Я надеюсь, что ты мне поможешь… но если ты не хочешь — я обойдусь, мама.

…Уехала — дите дитем, вернулась — не узнать. Как себя с ней такой вести?

— Чайник вскипел, — отступила мать. — Голодная, наверно, с дороги.

— Как волк, — непонятно улыбнулась дочь. — Только сначала в ванну.

Щелкает шпингалет на двери, шумит вода.

Вот этот, значит. По рисунку не поймешь, что за птица. Бог ты мой — деревенский колдун… из тайги!

Чуяла ведь — не надо отпускать девочку! Поддалась, и Вит еще… Проку с него, с этого Вита… не уговорили ребенка, пошли на поводу у каприза, — и нате, пожалуйста! Получите внучка к сорока годам… Ей в куклы играть, а не ребенка растить!

Позвонить, что ли, будущему деду, позлорадствовать? Все хвостом крутишь, все молодой, вечно гонишься за юбками, чем дальше, тем глупее, — а это тебе бес в ребро, дедуля!

Хорошая мысль. Даже весело стало.

Чересчур весело. Как бы не истерика.

— Алло! Вит? У меня новости.

Поделись истерикой своей… Порадуемся вместе, дорогой.

--

— Алло, Лола? Привет, дорогая. Да, живем помаленьку… вот скоро бабкой стану. Кааак? Я тебе еще не рассказывала? Ну да, Иренка… вернулась, в прошлом месяце вернулась. От кого — я не поняла. Какой-то деревенский, оттуда. Одна, именно. Одна и с пузом. Ну как, как… Как это всегда бывает. Поматросил и бросил… А она, дуреха, все упирается: лучше всех, я его люблю! Да… да… Что делает? Устроилась на работу, знаешь, на Ухмянке библиотека, возле торгового центра во дворах? Вот там. Точно, Лола, с детьми не соскучишься. Нет, что ты, уперлась, рожу — и все. Она же упрямая у меня, вся в прадеда. И в бабку тоже. Если что решила… Да теперь уже поздно предпринимать, видишь ли. Срок? Весной, вроде бы конец апреля — начало мая… Ну что ты хочешь, она же сама лучше знает… конечно, еще хлебнет… ну да… да… Поднимем, куда денемся…

Ирена нарочно громко хлопнула входной дверью, мама понизила голос, но все равно слышно:

— Ладно, закругляемся. Пришла… да, дорогая, непременно. И ты звони. Целую.

И так каждый день. Лучших подруг у мамы три, а еще есть просто приятельницы, и всем интересно, и каждая, спросив, как дела, получает порцию новостей. Мама громко сокрушается, кокетничает: ах, я так молода, а уже внук! — и купается в лучах славы.

Еще она строит планы на будущее. Если бы ее дочь была хорошей девочкой, она бы…

Эту песню Ирена выучила в школе, мотив за годы не изменился, только слова.

Хорошие девочки не рожают в восемнадцать лет неизвестно от кого. Хорошие девочки в этом возрасте учатся на отлично в приличном вузе. Лучше всего — в экономическом… ну или хотя бы в юридическом. И кокетничать с молодыми людьми им попросту некогда. У хороших девочек нет лишнего часа даже на кино, не говоря уж о том, чтобы с кем-то спать!

Хорошие девочки в восемнадцать лет строят фундамент для дальнейшей правильной, счастливой жизни, в которой через положенное время, когда будет диплом, а лучше два, а еще лучше — диссертация, и вслед за ними — головокружительно-высоко оплачиваемая работа… вот тогда в этой по-настоящему светлой жизни может наконец появиться достойный муж с солидными деньгами, свой дом, машина, регулярный отдых на южных курортах за границей… и только после обретения всего этого можно завести одного, ну максимум двоих благополучных розовощеких детей.