Герхарт Гауптман - Атлантида

• Название: Атлантида
• Автор: Герхарт Гауптман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

Герхарт Гауптман (1862–1946) — знаменитый немецкий драматург и писатель. В книгу вошли роман «Атлантида» (1911–1912), в котором писатель как бы предвосхитил трагическую гибель «Титаника» в 1912 г.; «театральный» роман «Вихрь призвания» (1936), а также новеллы «Масленица» (1887), «Сказка» (1941) и «Миньона» (1947).

Все произведения публикуются на русском языке впервые.

---

Похвалы мисс Бернс и Вилли наполнили сердце Фридриха гордостью. Когда же появился Риттер, все они выжидающе смолкли. Познакомившись с первой попыткой врача, Риттер сказал, что тот наверняка уже не раз прикасался ранее к глине. Не погрешив против совести, Фридрих ответил отрицательно.

— Но вы, — промолвил Риттер, — обращаетесь с материалом как человек, у которого это сидит в крови. Из первой попытки я могу заключить, что вы только и ждали глину, как она только и ждала вас.

Фридрих сказал:

— Посмотрим!

Хотя и говорят, добавил он, что первый блин комом, у него, как показывает опыт, получается наоборот. Он, мол, обычно выигрывает первую и вторую партии в шахматы, скат и бильярд и проигрывает последующие. Так, ему удалась докторская диссертация, которая была его первой работой в области бактериологии, и хорошо проходило лечение только первых больных. Но художники не пожелали верить этим утверждениям, кстати, не лишенным известной доли истины, и Фридрих покинул ателье в таком хорошем настроении, какого у него не было уже несколько лет.

К сожалению, оно несколько испортилось, после того как дома он поговорил с Ингигерд Хальштрём. Безучастно, если даже не с иронией выслушала девушка рассказ о его новом занятии. Риттер, Вилли и Лобковиц были возмущены замечаниями, которые высказала Ингигерд, но промолчали. Она потребовала от Фридриха, чтобы тот отправился к Уэбстеру и Форстеру и уговорил этих людей взять обратно бумагу, которую они из мести послали в «Society for the Prevention of Cruelty to Children». Так как юная жертва кораблекрушения, заключив новый договор с Лилиенфельдом, лишила Уэбстера и Форстера видов на барыши, они вознамерились по крайней мере сорвать планы конкурентов. Утром у Ингигерд была первая маленькая репетиция. А на следующий день на репетицию собирался явиться представитель «Society for the Prevention of Cruelty to Children». Она, разумеется, была поэтому вне себя от злости, ибо, во-первых, ей хотелось во что бы то ни стало блеснуть на небе Нью-Йорка и пожать лавры в двух смыслах: став предметом жалости и восхищения. А во-вторых, нельзя же было упускать шедший в руки капитал. Если ей, думала она, не дадут выступать в Нью-Йорке, все ее американское турне будет испорчено.

Не подчиниться железной воле малютки было невозможно. Фридриху пришлось подавить поднявшееся в душе отвращение и с полудня до вечера волей-неволей выполнять обязанности порученца и курьера юной звезды. От Уэбстера и Форстера он мчался к Лилиенфельду, от Лилиенфельда — к адвокатам Брауну и Сэмюэлсону, со Второй авеню — к Четвертой, а с Четвертой — к Пятой, чтобы под конец постучаться в дверь самого мистера Барри, президента «Society for the Prevention of Cruelty to Children». Но мистер Барри его не принял.

К счастью, бравый Вилли Снайдерс самоотверженно помогал своему бывшему учителю, освободился с этой целью в послеобеденные часы от служебных обязанностей и прокладывал ему, где только было возможно, дорогу. Его язвительный грубоватый юмор и веселые рассказы о нью-йоркских нравах несколько сгладили впечатления Фридриха от многих неприятных встреч.

Владельцы замков на Пятой авеню могут быть довольны, что их уши поражены глухотой, а то никто бы из них не насладился своим существованием. Ведь европейцы и представить себе не могут, каким обилием ругательств и проклятий засорен воздух вблизи домов Гулдов, Вандербилтов и прочих набобов. На эти скучные дворцы из песчаника и мрамора прохожие взирают как на клетки с дикими зверями на ярмарках или как на здания, построенные из окровавленных сребреников, вроде тех, ради которых, как гласит предание, один из учеников Иисуса предал учителя.

Не изменяя такому распространенному обычаю, Вилли Снайдерс тоже отводил душу в весьма неблагопристойных выражениях. Обычай этот является вполне естественным для страны, чей гражданин просто-напросто не в состоянии смотреть на кого-либо иначе, как на себе подобного, страны, где нет непогрешимых авторитетов и где ничто не окружено нимбом славы: ни деньги, ни доброе слово. Там нет королей, в том числе и денежных королей, а только встречаются люди, о которых говорят, что с помощью обмана, воровства и разбоя они обеспечили себе огромную неправедную долю в ежегодном долларовом улове.

Фридрих почувствовал себя счастливым, когда на следующее утро снова оказался возле ящика с глиной и мог продолжить начатую работу. Он отдался ей со всей страстью, не позволяя ни на минуту отдыхать руке и глазу, но зато давая возможность гудевшей голове освободиться от следов нью-йоркского гвалта. Он был доволен, что из-за полнейшей непрактичности ему не приходилось принимать участие в ужасной ярмарочной свистопляске, в нескончаемом сакраментальном шествии, посвященном долларовой святыне и сопровождаемом неожиданными скачками, прыжками и ползанием по земле.

Если этот вихрь как бы рвал на клочки оболочку его души, то сейчас, воспроизводя детали атлетической руки, он явно ощущал течение внутреннего процесса излечения. Часто к нему заходила мисс Ева поглядеть на сделанное и обменяться с ним несколькими словами. Ему это было приятно: присутствие такого товарища успокаивало его, делало даже счастливым. А ее уравновешенность неизменно вызывала у Фридриха молчаливое восхищение. Когда он сказал ей, что эта новая работа явилась для него сильным успокоительным средством, она ответила, что такое ей известно по собственному опыту. Если он не сдастся, добавила она, и останется здесь, он еще острее почувствует благотворность этой работы.

Ингигерд Хальштрём пригласила художников на репетицию к двенадцати часам. Не без торжественности собрались они в ателье мисс Евы. Кроме Риттера и Лобковица пришли также Вилли Снайдерс и Франк, явившийся с альбомом для зарисовок под мышкой. Небо было безоблачным, улицы стояли сухими, и маленькое общество — к нему, конечно, примкнула и Ева Бернс — решило пройти до Театра на Пятой авеню пешком. По дороге Риттер рассказал Фридриху, что строит себе небольшую виллу на Лонг-Айленде, но его собеседник и так уже знал об этом, причем с подробностями. Как поведал Фридриху Вилли, это строительство, осуществлявшееся по собственному проекту молодого художника, было не лишено претензий. По словам Риттера, из всех ордеров дорический является наиболее благородным, наиболее естественным и по самой своей сути подходящим к любой среде, а потому он много раз использует дорическую колонну при постройке своей виллы. При проектировании интерьера ему в какой-то мере пригодились помпейские впечатления. У него в доме был свой атрий.[89] Он говорил о фонтане, который намеревался соорудить у себя и который хотел оформить в виде человеческой фигуры, возвышающейся над квадратным бассейном. Художники, сказал он, в этом отношении оказались ныне бесплодными, а ведь здесь таятся богатейшие возможности для самых смелых и озорных выдумок. Он напомнил о «Фонтане Добродетели» в Нюрнберге, о «Человечке с гусями» на рынке в том же городе, о брюссельском «Маннекен-Пис» — маленьком бронзовом мальчике, пускающем между ножек струйку в бассейн, как о примерах наивного германского искусства, а из античного мира — о сатире с трубкой для поливки из Геркуланума, а также о многих других фонтанах.

— Воду, этот движущийся элемент композиции, следует гармонично сочетать с неподвижным произведением искусства, и она может тихо струиться, а может и бурлить, клокотать, бить ключом, может пениться или разбрасывать брызги, может вздыматься вверх либо ленивой струею, либо великолепной, могучей колонной, может превращаться в шипящий колокол или в окруженную влажной пылью карусель. Из трубки сатира в Геркулануме она, по-видимому, вырывалась с бульканьем.

Фридрих шагал рядом со стройным, элегантно одетым Бонифациусом Риттером, вдыхая холодный, лишь слегка согретый солнцем воздух и погружаясь вместе со своим собеседником в фантазии греческого мира, а в груди его со страшной силой колотилось сердце. Когда до сознания его доходило, что он снова после всего случившегося увидит Ингигерд Хальштрём в ее знаменитом танце, ему казалось, что с этим впечатлением он никак не сможет справиться.

Когда Риттер и его спутники вошли в Театр на Пятой авеню, там было темно и пусто. Какой-то молодой человек провел их в партер. Им пришлось здесь идти ощупью. Постепенно, когда глаза привыкли к темноте, из нее выплыла ночная пещера зрительного зала с рядами кресел и расписным потолком. Темнота пахла пылью и тленом, и от этого Фридриху теснило грудь. Тот, кто находился в этом зале, чувствовал себя как под сводами просторного склепа. Здесь даже имелись углубления, словно предназначенные для гробов; часть из них была закрыта блеклыми полотнищами. При поднятом занавесе сцену слабо освещали тусклые электрические лампочки, и размеры круга, который сумеет разглядеть глаз, зависели от того, насколько ему удастся воспользоваться этим скудным светом.