Герхарт Гауптман - Атлантида

• Название: Атлантида
• Автор: Герхарт Гауптман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

Герхарт Гауптман (1862–1946) — знаменитый немецкий драматург и писатель. В книгу вошли роман «Атлантида» (1911–1912), в котором писатель как бы предвосхитил трагическую гибель «Титаника» в 1912 г.; «театральный» роман «Вихрь призвания» (1936), а также новеллы «Масленица» (1887), «Сказка» (1941) и «Миньона» (1947).

Все произведения публикуются на русском языке впервые.

---

— Наша Петронилла, — вставил слово Вилли Снайдерс, — тоже прелесть. Стоит вам, сударыня, назвать ей нужную вещь, как через пять минут она будет у вас!

И, действуя как опытный похититель особ женского пола, он подсадил Ингигерд в свой экипаж.

— В таком случае, — решительно изрек посланец Уэбстера и Форстера, — обращаю ваше внимание на последствия расторжения контракта и самым настоятельным образом прошу сообщить ваш адрес!

— Сто седьмая улица! — воскликнул Вилли и назвал затем вооружившемуся записной книжкой пришельцу номер дома.

После этого кэб унес его, Фридриха и Ингигерд, чтобы затем вместе с другими экипажами и телегами переправиться на пароме из Хобокена в Нью-Йорк. Мальчик-газетчик сунул им в кэб свежий номер газеты «Сан», где уже можно было прочитать подробное описание гибели «Роланда».

На воде было тесно от снующих паромов, буксиров и пароходов самого разного типа. Паромы напоминали гигантских неуклюжих плавучих жуков, которые были черны от людей и над которыми возвышалось подобие насоса. Все загрохотало, когда паром подошел к молу, и вот уже почти в одно и то же время двинулись под эскортом семенящих людей повозки, кэбы и телеги.

«Этот город, — думал Фридрих, — поражен безумием приобретательства». Куда бы он ни глянул, ему отовсюду угрожали колоссальные щиты: колоссальные буквы, колоссальные разноцветные изображения, указующие на что-то руки, кулаки, лица. Повсюду бушевала, не гнушаясь никакими средствами, с криком и воем конкуренция, бесстыдная потасовка стяжателей, не лишенная, однако, как это ни странно, именно поэтому некоторой величественности. Здесь не было места лицемерию, здесь царила ужасающая откровенность.

Они сделали остановку у телеграфной конторы. Послали депеши матери Ингигерд и отцу Фридриха. Фридрих сообщил: «Спасен, здоров, благополучен», Ингигерд: «Спасена, судьба папы неизвестна». Пока она писала эти слова, у Фридриха появилась возможность шепнуть Вилли Снайдерсу, что из-за кораблекрушения Ингигерд, по-видимому, осиротела: потеряла отца.

Кэб с тремя седоками катился дальше, вдоль Бродвея, бесконечной главной улицы Нью-Йорка, где бежали — как казалось, непрерывно — цепочки трамвайных вагонов. В те времена они передвигались при помощи проволочного каната, проходившего в канале под вагоном. Движение было повсюду чрезвычайно оживленным. Тем сильнее подействовала на Фридриха и Ингигерд тишина, внезапно окружившая их, когда кэб, достигнув цели, свернул в боковую улицу. Он остановился перед невысоким особняком, ничем не отличавшимся от прочих домов на этой улице. В Германии архитектурное однообразие, царившее в этом фешенебельном квартале, можно было встретить разве только в рабочих поселках. Но внутри новая обитель наших путников сияла чистотой и уютом.

Когда они наконец-то обрели покой за дверьми своих комнат, на землю спустились сумерки. Старая итальянка, экономка Петронилла, приняла Ингигерд и сразу же стала заботиться о ней не только со всем тщанием, но и с нежностью.

Помывшись, Фридрих в сопровождении Вилли Снайдерса спустился в столовую, расположенную в полуподвальном этаже. Пол здесь был покрыт плиткой, а стены увешаны нарядными циновками. Над ними выступал карниз, на котором стояли рядами fiaschi.[54] Стол, застланный чистейшей скатертью, был накрыт на восемь персон.

Фридрих уже знал от Вилли Снайдерса, что представлял собою весь этот уютный дом и каким целям он служил. Его арендовал кружок немецких художников, главной опорой которого был скульптор по фамилии Риттер. Это был очень талантливый и прославленный художник. К числу его меценатов и заказчиков принадлежали Асторы, Гулды, Вандербильты. Вилли ласково величал его «пижоном» и ценил за то, что тот «малый не промах».

В одном углу столовой стояли слепки с его работ, и Вилли превозносил их до небес.

Кроме Риттера, в деяниях этого клуба принимал участие еще один скульптор, некий Лобковиц, австриец, как и Риттер. «Четвертым в этом союзе»[55] был художник-силезец, чудак, лишенный всяких средств к существованию, но обладавший талантом, которым здесь восхищались больше всего. Бравый Вилли не без труда перетащил сюда своего земляка из трущоб Нью-Йорка.

— Увидите, — говорил Вилли, в свойственной ему манере, где гортанные и носовые звуки американской разновидности английского языка сочетались с австрийским диалектом его друзей, — увидите, как будет себя вести Франк, этот бешеный пес. Всех подряд кусает, подлюга! Живот от смеха надорвешь! То есть, конечно, — продолжал он, — если эта кочерёжка соизволит предстать пред наши очи!

Но художник Франк вошел раньше остальных. На нем, как и на Вилли, был dinner-jacket,[56] под которым белела крахмальная сорочка. Вилли говорил очень много, тогда как чудаковатый художник, не произнеся ни слова, небрежно подал Фридриху руку. Хотя и после прихода Франка компанию составляли одни лишь земляки, на время исчезла непринужденность, с какой беседовали Вилли Снайдерс и Фридрих.

Фридрих сожалел, что на нем не было смокинга.

— Да, Риттер у нас пижонище, — вернулся к своей излюбленной мысли Вилли, — нам из-за него приходится вечер за вечером являться к столу разодетыми по меньшей мере как атташе посольства.

Появилась Петронилла, и присутствующим пришлось выслушать многословный рассказ на итальянском языке о милой, бедной, маленькой синьорине, которая спит беспробудным сном и при этом дышит спокойно, ровно и глубоко. Затем она спросила, слышали ли господа о гибели большого корабля. Когда же ей представили было Фридриха как одного из спасенных, она громко засмеялась такой шутке и убежала.

В столовую вошел Лобковиц.

Лобковиц, спокойный человек высокого роста, тепло поздоровавшийся с Фридрихом, чья многострадальная история ему уже была известна, сообщил, что к дому подъехал Риттер. Все взглянули в окно и увидели элегантную пролетку с кучером в черной ливрее. Собираясь в обратный путь, кучер застегивал фартук пролетки, а нетерпеливый породистый черно-пегий жеребец уже готов был встать в оглоблях на дыбы.

— А тот тип, что вожжи держит, — сказал Вилли, — прогоревший австрийский офицер. Смылся из-за карточных долгов. Но для Риттера он сейчас капитал бесценный: говорит ему, как одеваться к первому завтраку, к ленчу, к обеду, на теннис, на крикет, для езды верховой или в экипаже, как ездят в mailcoach,[57] какой цилиндр на голову напяливать — серый или черный, какой галстук на шею нацепить, какие перчатки на руки и какие чулки на ноги натягивать, какие запонки в манжеты совать, короче, все, что надо учитывать, если хочешь здесь, в Нью-Йорке, пижонить.

И вот в столовой появился двадцативосьмилетний Бонифациус Риттер, на которого в Америке нежданно-негаданно свалилось столько удач. Вошел бодрый, любезный, обольстительный, как Алкивиад.[58] С первой же минуты Фридрих был очарован видом этого баловня фортуны. В Риттере все дышало простодушием, наивностью, жизнерадостностью. Воздух Нового Света придал обходительности австрийца яркости, огня и свободы. Сели за стол, где вскоре за minestra[59] завязалась беседа.

Когда Вилли Снайдерс на правах негласного управляющего хозяйством этого кружка собственноручно разливал по бокалам вино, по его лицу было видно, как гордился он Бонифациусом Риттером и какое удовлетворение доставляла ему возможность потчевать такими друзьями и таким домом своего учителя былых времен здесь, на внеевропейской почве. Оживление возрастало, и, когда служанка в белой наколке и белом передничке подала рыбу, со всех сторон был одновременно предложен тост в честь спасения Фридриха и его подопечной. Наступившей после этого небольшой паузой побледневший молодой ученый воспользовался, чтобы сделать некоторые пояснения.

— Я пересек океан, — сказал он, — чтобы здесь, в Америке продолжить с одним моим другом кое-какие исследования, которые я начал вместе с ним много лет назад. Да вы ведь знаете его, милый Вилли, — обратился он к давнему ученику, — это Петер Шмидт, врач, он живет теперь в Спрингфилде, в штате Массачусетс.

— Он переехал в Мериден, — подал реплику Вилли Снайдерс.

— Ту юную даму, что сейчас пользуется вашим гостеприимством, я, к своему удивлению, встретил на корабле, — объяснил Фридрих. — Нам повезло: еще до того, как началась паника, мы спокойно спустились в спасательную шлюпку. К сожалению, отца девушки мы не сумели взять с собой. Как видите, нас свел случай, и я считаю себя ответственным за судьбу этой юной особы.

Чувство защищенности, какого он уже давно не испытывал, охватило Фридриха. Его издавна тянуло к художникам. Их разговоры, их общительность всегда доставляли ему самое большое удовольствие. К тому же еще вышло так, что здесь, на чужбине, где он рассчитывал на холодный прием, именно эти люди заключили его в свои объятия. Они поднимали бокалы и трапезничали непринужденно, а Фридрих то и дело спрашивал себя, правда ли, что он в Нью-Йорке, за три тысячи морских миль от старушки Европы. Разве он не на родине? Разве за последние десять лет там, на настоящей родине он когда-нибудь получал столько тепла, как здесь? И какой жаркой струею обдавала его теперь жизнь! Как поднимался он с каждой минутой все выше и выше! Он, кто еще так недавно, когда гибло все вокруг, едва сумел спасти свою жизнь.