Герхарт Гауптман - Атлантида

• Название: Атлантида
• Автор: Герхарт Гауптман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

Герхарт Гауптман (1862–1946) — знаменитый немецкий драматург и писатель. В книгу вошли роман «Атлантида» (1911–1912), в котором писатель как бы предвосхитил трагическую гибель «Титаника» в 1912 г.; «театральный» роман «Вихрь призвания» (1936), а также новеллы «Масленица» (1887), «Сказка» (1941) и «Миньона» (1947).

Все произведения публикуются на русском языке впервые.

---

Впрочем, сами эти каракули свидетельствуют о стремлении к осознанию, а никак не наоборот. Эразм наслаждается состоянием своей души, он как бы наблюдатель и потребитель собственных настроений. Чувства его в эти полуночные часы глубоки, как пропасть, это волны и колебания материи, которая все поглощает в себя и все рождает заново. Кого только не сбрасывает молодой поэт в эту бездну: родителей, сестер, милейшего больного князя и весь его двор, Китти, детишек, еще не появившегося на свет ребенка, Ирину Белль и принцессу Дитту и так далее. Все они, подобно жертвам или приговоренным к казни, низвергаются по воле палача с Тарпейской скалы[139] в зияющую пропасть. Юный маг не ведает страха: они восстанут вновь нравственно возродившимися.

Над Грайфсвальдским заливом, проглядывая в просветах меж деревьями, всходит луна. Вода под ней отливает глянцем. Какую уверенность вселяет в душу ее вечное возвращение! Какое удивительное постоянство! И неизменный восход того пылающего светила, которое следует славить за дарованные нам дни! Земля, Луна, Солнце — и если эти три величины вынуждены почему-то поддерживать порядок, то отчего же мы, ничтожные людишки, на свой страх и риск должны совершать ошибки? Или Земле, Луне и Солнцу тоже придется отправиться к пастору для покаяния в грехах?

В саду в осыпанных каплями росы кустах снова и снова выводит великолепное крещендо соловей. И если даже он один способен так чудесно излить свой восторг, то каким бы изумительным хором выразили свой дар миллионы соловьев на земле! Они талантливы — обдумай хорошенько это слово!

Я тоже талантлив, размышляет Эразм. Я — некий сосуд, который неведомая рука наполнила огненной влагой. Она сжигает меня, я весь дрожу и трепещу. Сосуд этот может расплавиться или разбиться, но и тогда он попадет не на свалку, а в раскаленное горнило и будет отлит в новую форму.

Если бы у меня хватило духу, думает Эразм, надеть шляпу, открыть замок оранжереи, взобраться по виноградным шпалерам в окошко маленькой Ирины, а рано поутру выйти от нее с сигаретой в зубах на глазах у взбешенного обер-гофмейстера, к ужасу Оллантага и негодованию всего двора.

Но и это остается лишь в области мечтаний. Сам того не заметив, Эразм угодил в одну из ловушек, расставленных собственным возбужденным состоянием.

Сколь чужды друг другу ночь и день, говорит себе он.

Он пытается вновь приняться за работу, чтобы отвлечься. Но что толку! Ведь где Гамлет, там и Офелия. Но которая из двух? На сей раз та, с которой была сыграна сцена в галерее замка.

Стоя подле открытого окна, Эразм внимал таинственному шелесту, рождаемому дыханием ночи, как вдруг его отвлек какой-то шорох в плюще, увивающем фасад дома. Шорох насторожил его. Когда он послышался снова, Эразм невольно поглядел на часы, чтобы понять, не мог ли то быть какой-нибудь случайный человек. Стрелки показывали половину первого. Когда он отвел глаза от циферблата и посмотрел на окно, ему поначалу почудилось, будто он вовсе лишился рассудка и очутился на грани безумия. Он похолодел от страха, пораженный и зачарованный призрачным видением: голова в нимбе луны, освещенная светом настольной лампы. Он зажмурил глаза и вновь открыл их, потом еще и еще раз, но жуткое видение не исчезало.

Вместо того чтобы раствориться во тьме, оно обрело еще большую отчетливость. А поскольку с каждым мигом оно становилось все прекраснее и все более схожим с обликом юного греческого бога, его уже невозможно было назвать жутким. Леденящий холод в душе одиноко бодрствующего молодого человека понемногу сменился благостным теплом, и после некоторого размышления он решил, что безумие подобного толка можно лишь приветствовать.

— Не пугайтесь! Просто я уже зашла так далеко, что мне придется войти к вам!

Эти слова, смеясь, прошептали уста юного Аполлона. Крепкие руки быстро подтянули вверх прекрасное тело, без малейших усилий перемахнувшее через подоконник. Только теперь Эразм наконец уразумел, что никакое безумие ему не грозило и что перед ним, как это ни удивительно, стояла принцесса Дитта.

— Не пугайтесь, дорогой доктор Готтер, — повторила она. — И, ради бога, не подумайте, будто такой ночной визит для меня — нечто из ряда вон выходящее. Я уже не раз совершала подобные вылазки и в пансионе, и здесь, в замке. Мне не спалось, и я подумала, что мы могли бы немного поболтать. Я знаю, что вы подолгу засиживаетесь по ночам. К тому же мне сказали, что фрау Хербст с полчаса назад попросили прийти в замок, чтобы продемонстрировать некий фокус-покус, который как говорят, дарует князю сон, когда все прочие средства оказываются бессильны. Она прихватила с собой дочь, чтобы не возвращаться домой одной. Такое стечение обстоятельств показалось мне столь соблазнительным, что я не смогла устоять. Но ежели я не вовремя, ежели вы устали и хотите спать, прогоните меня немедленно, я нисколько не обижусь.

Эразм был молод, и он, разумеется, солгал бы, заявив или просто сделав вид, будто визит красивой девушки ему неприятен. Более того, он поспешил подладиться к естественной интонации принцессы. Он предложил ей сесть, придвинул к ней поближе сигареты и пепельницу и наполнил две рюмки зеленоватым шартрезом, проделав все это так непринужденно, словно в гости к нему заглянул Жетро.

Он не стал приглушать голоса, уверяя принцессу, что не только безмерно рад ее визиту, но даже ожидал, вернее, предчувствовал его. Ведь всегда ждешь чего-нибудь удивительного, хотя, собственно, он не видит ничего особенно удивительного в том, что кто-то, найдя дверь дома запертой, влезает по шпалерам в окно. Что касается его самого, добавил Эразм, то ничто не могло быть для него более желанным, ибо на душе у него было довольно скверно. А теперь ему стало вдруг очень хорошо, что и служит свидетельством того, что принцесса, как видно, догадалась о его настроении. И явилась к нему избавительницей. Сказано все это было без тени сентиментальности, тем ненарочитым тоном, каким обычно говорят с доброй приятельницей, — более того, в словах молодого человека было заключено и немало правды.

Восемнадцатилетняя принцесса дымила, как паровоз. Она заглатывала сигаретный дым, выдыхая его через нос или пуская изо рта кольцами. Ее ничуть не заботило, сколь мало отвечало это античной красоте ее облика. Ее манера держаться менялась в зависимости от трех разных настроений. В одном она оставалась лишь наблюдательницей. Ноздри раздувались тогда особенно заметно и выкуривалось самое большое количество сигарет. В другом настроении все определялось молчаливым вопросом, ответ на который выслушивался молча и так же молча обдумывался. В третьем — принцессу одолевал неудержимый и, казалось бы, беспричинный смех. Лицо ее кривилось от еле сдерживаемого хохота, и тогда не трудно было понять, на какие необузданные, ребяческие выходки она способна.

Именно это последнее настроение владело ею, когда, упав в солидное, уютное кресло покойного смотрителя и заставив Эразма отодвинуться поближе к лампе, она приступила к беседе.

— А вы не кажетесь смешным самому себе в подобном окружении? — спросила она с гримаской на лице, выражавшей безудержное веселье.

Однако Эразм не понял, а может, просто не пожелал поверить в то, что принцесса видит в его доблестной, волнующей деятельности всего лишь фарс. Заметив его замешательство, Дитта снизошла до объяснений, весьма недвусмысленно охарактеризовав придворное общество Граница как кучку вырождающихся дегенератов. Исключение она делала только для самого князя.

Эразм предпочитал не поддакивать ей.

— Вы даже не подозреваете всей ограниченности этих людишек, — заявила она. — Мало того, что они ничего не знают ни о Боге, ни о жизни. Они ничего не смыслят и в собственных делах. Другие люди держат в своих руках бразды правления, им же остается только защищаться от ударов и хоть как-то парировать их. Не подумайте только, будто у меня дома — я ведь тоже принадлежу к княжескому дому — дела обстоят иначе.

Эразму не нравилось то, как юная дама отзывалась о владельцах границкого замка, у которых гостила.

— Я не могу ни верить вашим словам, ни сомневаться в их искренности, ваша светлость, — холодно сказал он. — Я привык — ибо полагаю это самым верным — выносить суждение о людях, исходя из собственных впечатлений. И вы, ваша светлость, должны понять, что мои впечатления от Граница рождают во мне прежде всего чувство благодарности.

— Ну и напрасно, — возразила принцесса. — Вы и только вы один, — продолжала она после короткого обмена репликами, — являетесь здесь стороной дающей. И благодарность следовало бы испытывать не вам, а стороне противоположной. — И тут же добавила: — Только не советую вам питать по этому поводу особых надежд.

— А не слишком ли вы строго судите? У меня, позволю себе заметить, сохранились весьма старомодные понятия о князьях и княжеских дворах.