Ованес Азнаурян - Иоганн Буш

• Название: Иоганн Буш
• Автор: Ованес Азнаурян
• Жанр: Научная Фантастика

---

Главное, Берг, вовремя сесть за письменный стол и начать писать. Если сесть слишком рано, то, что ты напишешь, тебе потом не понравится, если даже ты напишешь на «сойдет», и ты скомкаешь написанное и больше в тот день не сможешь писать. Если же упустишь момент и сядешь слишком поздно, то вообще ничего не сможешь написать, и в этот день у тебя на душе будет пусто, и ты напьешься. Главное во время сесть и начать писать новую книгу, и невредно, Берг, иногда вспомнить это правило. Ведь его нужно знать любому писателю. Это — золотое правило в писательстве…

Когда я выпил кофе, я уже знал, что буду писать, и мне не захочется больше остановить часы и замерзнуть. Я поднялся наверх, в кабинет и сел записьменный стол. На столе была ваза с фруктами, сигарета, пепельница и, как обычно, раскрытый блокнот. Я подумал, что чистый лист бумаги таит в себе много тайн, и любой писатель, который пишет, раскрывает эти тайны… Я курил и смотрел, как за окном идет снег. Я боялся. Я боялся начать новую книгу. Всегда было так, Берг. Когда я кончал одну книгу, я не знал, буду ли писать другую, до такой степени бывал опустошен. А когда я начинал новую, я боялся, что не закончу ее. Кто знает, думал я, может, эта книга, которую я сейчас начну писать, будет последней? А дальше, наверное, пуля в лоб, потому что если писатель не пишет, он должен умереть… И Я написал заглавие романа: "Смерть Героя". Я подумал минуту, потом прошептал: "И да поможет мне Бог". И начал писать… И писал, долго, медленно, осторожно, и не заметил, как прошел, иссяк почти целиком этот день. Скоро уже должно было начать темнеть, а я все писал, писал, не останавливаясь, чувствовал волнение в груди, радость, и лишь в голове вертелась мысль: только бы не вспугнуть удачу. Наконец, я поставил точку, потянулся и закурил. Первый рабочий день можно было считать законченным. На улице все еще шел снег, который усилился и которому, казалось, не будет конца. О,Берг, было какое-то чувство удовлетворения и полноценности от того, что были написаны уже первые главы новой книги, и я подумал, что устал и что для первого дня поработал достаточно. Я спустился вниз, выпил бокал джину и решил выйти погулять: ведь нужно было немножко остудить голову, которая поработала весь день и сейчас была как будто в огне. Снег кружился, все шел, поминутно то усиливаясь, то замедляя свой ход. Снегоочистительные машны очень часто не успевали убрать снег, и поэтому на центральных улицах Берлина было мало автомашин. Прохожие, тепло укутавшись в шарфы и подняв воротники своих пальто и шуб, шли по центру улицы и были как будто рады, что нету автомобилей: дышалось как-то легко и свободнее… Я тоже шел по центру улицы, Берг, и радовался снегу, который бил по лицу, таял, задержавшись на ресницах и от этого казалось, что я плачу и из глаз текут слезы. Я шел по центру улицы и чувствовал себя свободным и счастливым. Да, я был счастлив, Берг, и не боялся признаться себе в этом. И еще я подумал, что счастье никогда не бывает большим. Вернее, счастье не бывает продолжительным, оно всегда кратковременно. Счастье всегда радостно, и я был радостен. Еще: счастье — это всегда освобождение. Ведь после долгого, продолжительного застоя я опять начал писать, а писать — это всегда освобождение; я в тот день написал много и хорошо и вот вышел на улицу (опять освобождение), где после долгих морозов опять пошел снег (освобождение). Я шел и вспоминал прошлое, свою жизнь и, к сожалению, у меня тогда не было тебя, чтоб я рассказывал тебе, Берг. Я вспоминал, и мне становилось очень хорошо от того, что я вспоминал, а не мерзко и горько… И еще я думал о власти писателя и страшился сам этой власти. Он движет судьбами, дарует жизнь, или убивает… Я продолжал идти по улицам и страшился. Но я был счастлив. Всегда так, Берг: страшишься и бываешь счастлив, страшишься власти, хотя и уже давно пьян им… О власть, Берг! Что может быть выше писательской власти, когда ты даже можешь остановить ВРЕМЯ. Ведь в моей книге время остановилось и снова пойдет тогда, когда я сяду за письменный стол… Тайну этой власти знает каждый писатель. Он может остановить время, сделать быстрее его ход (скажем в жизни прошло три дня, в книге — только день); может заставить кого-то умереть, кого-то воскреснуть; он может кому-то дать бессмертие, сделав его героем книги; у кого-то отобрать это бессмертие… Что есть выше власти писателя, который может распоряжаться судьбами тысячей, сотни тысяч, миллионов? И какая профессия может быть страшнее профессии писателя? О, Берг! Наша профессия дает возможность БЕЗНАКАЗАННО вершить судьбами стольких людей! Писатель может родить, может убить, кому-то дать счастье, кого-то сделать несчастным, и никто его не осудит! Никто! Даже читатель, потому что писатель — властитель, он — хозяин, он — бог!!! Я хочу, Берг, я мечтаю, чтоб меня осудили, я мечтаю, чтоб читатель осудил писателя. Потому что безнаказанность — это всегда уродливо; любая безнаказанная власть безнравственна, кроме, конечно, власти над самим собой. И боже упаси, если писатель потеряет эту власть над самим собой, потому что он может тогда убивать… Сколько раз я твердил, Берг: " О, господи, не дай кого-нибудь убить, упаси меня от греха…"! Но, послушай. Берг. Если посчитать, что книга — это сам писатель, то и власть по отношению к героям — это тоже, что и власть по отношению к самому себе… Черт возьми, Берг! Неплохое отпущение грехов мы с тобой придумали, хотя и мы в то же время дошли до очень важного: герой — сам автор! И правда: ведь на протяжении всего ХХ века героем был писатель, сам автор…

А в тот первый день "Смерти Героя" я шел по заснеженным улицам Берлина и думал о том, что хочу, чтоб кто-то осудил меня… О, если б кто-нибудь сказал: " Вы, Иоганн Буш, писатель, обвиняетесь в злоупотреблении писательской властью, а так же в содеянии следующих преступлений…" О, как бы я был рад тогда! Тогда бы моя совесть была бы спокойней… Ведь я готовился убить своего собственного Героя, с которым прожил столько лет!

В ту ночь, Берг, я увидел сон. Страшный сон, страшный суд… Когда присяжные и судья вышли посовещаться, я продолжал сидеть на своей скамье подсудимого. Позади меня стояли полицейские и ничего не делали; просто стояли и глазели вперед. Присяжных и судьи не было, но они все же явились, и все встали; встал и я, Иоганн Буш. Зал суда был полон, и я многих узнавал; некоторые из тех, кого я узнавал, делали вид, будто не узнают меня. Наконец, судья встал и начал читать решение суда:

"— Слушается дело Иоганна Буша, писателя, обвиняемого в злоупотреблении писательской властью и содеянии следующих преступлений: в убийстве своей жены — Берты Буш, дочери — Марты Буш, в незаконной выдаче вышеназванным лицам ордера на бессмертие. Иоганн Буш обвиняется также в убийстве Генриха Лейдемана и Питера Гешке, которые некогда были его друзьями, и выдаче им ордера на бессмертие…"

"— Убийца!" — крикнул кто-то из зала, а я думал во сне: " Я не убивал никого! Вот они сидят здесь, в зале: Берта, Марта, Генрих, Питер… и о каком ордере они говорят?!"

А судья тем временем продолжал:

"— Иоганн Буш обвиняется в преступлениях против природы: в незаконном омолажении своей второй жены — Анны Буш на 15 лет, присвоении ей чужого имени и чужой внешности, а именно — имени и внешности Ребекки Мейсснер, которая когда-то была его студенткой… Суд на основании показаний свидетелей и вещественных доказательств, представляющих собой книги Иоганна Буша, постановил приговорить обвиняемого к высшей мере литературного наказания — смертной казни. Учитывая заслуги обвиняемого перед немецкой литературой, выбор средства казни, остается за обвиняемым; он может выбрать: распятие, расстрел, повешение, гильотину, топор, газовую камеру, электрический стул, костер…"

И тогда, Берг, я прервал судью:

"— Расстрел! Я выбираю расстрел. На кресте распяли Христа и Спартака, на виселице удавился Иуда Искариот, на гильотине погибли Андре Шенье и Дантон, на костре сожгли Джордано Бруно и Жанну д" Арк. Считаю себя недостойным ни тех, ни этих, ни третьих, ни четвертых. Электричества боюсь с детства, пуля же привыкла к сердцу или виску поэта или писателя, а поэт или писатель привыкли к пуле…"

"— Приговор привести в исполнение немедленно!" — постановил судья.

Все встали. Начался шум, слышались крики: "Смерть писателю!" Двое полицейских повели меня по ускому коридору, который кончился тупиком. Дойдя до стены, я повернулся. Я увидел в руке полицейских автоматы. Я хотел что-то сказать, но у меня ничего не вышло. Потом полицейские выстрелили…

И в это мгновение, Берг, я проснулся и сел в постели. Я тяжело дышал, пот струился по животу и вискам. Я встал и подошел к окну: там, на улице, по-прежнему шел снег. Было уже утро, и, казалось, время опять остановилось, и опять в груди было волнение и какая-то сладко-щемящая дрожь… Я знал, что я буду продолжать писать книгу!

Дорогой мой Берг! Книга "Смерть Героя" была написана за рекордно короткие сроки, никогда ни до, ни после того, я так хорошо не работал, и когда роман вышел в свет, все говорили о том, что роман этот — новый период в моей писательской жизни. И вообще говорили много его — и глупого и умного, и я сам знал, что книга удалась, но мне все равно было грустно: ведь я убил своего Героя…