Тарас Степанчук - Наташа и Марсель

• Название: Наташа и Марсель
• Автор: Тарас Степанчук
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1987

В основу повести легла история, которая началась в годы Отечественной войны и продолжается в наши дни. Это еще одна страница партизанской деятельности в Белоруссии, рассказ о мужестве, душевной красоте подпольщицы Наташи и французского патриота-антифашиста Марселя, о верности благородным человеческим идеалам, о нестареющей любви.

Все персонажи и факты в этой книге — подлинные. Однако по ряду соображений изменены некоторые фамилии действующих лиц, отдельные детали и даты второстепенных событий.

---

Елизавета Ивановна тоже вышла из вагона. Внимательно посмотрела на Демина. Иван Михайлович, глянув на нее, несколько секунд что-то припоминал — и засмеялся:

— Гвардии лейтенант медицинской службы Алексеева! — Строго посмотрел куда-то вдаль и потребовал: — Выделите мне в распоряжение шесть трофейных автомашин!

Демин и Елизавета Ивановна обнялись.

— Везет моему Ивану на красивых женщин, — шутливо пожаловалась Валентина Ильинична и тоже обняла Алексееву.

Стоянка поезда — десять минут…

Когда были высказаны все пожелания и переданы гостинцы, Владимир Антонович Яскевич на вытянутых руках протянул каравай, бережно завернутый в рушник. И сказал:

— От бабки Станиславы и от всех нас. Из Хатыни. Партизанский хлеб.

Глава девятая Партизанский хлеб

(Третий монолог Демина)

После побега из лагеря военнопленных я командовал отделением, взводом и ротой в отряде «Смерть фашизму». Отряд наш дислоцировался на севере Смолевичского и Борисовского районов Минщины, в междуречье Березины, Гайны, Цны, Усяжи, Плиссы. Местность эта болотисто-лесистая, а неподалеку — железнодорожная и шоссейная магистрали Москва-Минск.

Летом сорок третьего года отряд «Смерть фашизму» вырос в бригаду, а моя первая рота стала отрядом имени Кутузова. С весны до зимы, почти непрерывно, в нашей партизанской зоне гитлеровцы проводили карательные операции, чинили грабежи и зверства над мирным населением.

…Морозным декабрьским утром бойцы моего охранения задержали женщину и девочку лет семи.

— Глянь на ту вон сосну, — говорил женщине старший дозора Иван Вигура, кося глазом на подошедшего командира бригады Тарунова. — Увидела — это хорошо. А на сосне ломаная ветка — тоже увидела? Дак на той ветке сидит комар, правой ногой ухо чешет. Не видишь? А я все вижу и тебя наскрозь вижу — топталась тут за деревьями ты еще затемно, чего-то высматривала. По какому делу высматривала? Какими такими путями нас отыскала?

Седая женщина устало пояснила:

— Вас и высматривала. А отыскать… В лесу, что к чему, я понимаю. Да и маскировка у вас… Топчете тропы, и они с разных сторон в одно место, к лагерю сходятся…

Мы с Таруновым переглянулись.

Назвавшись Домной Прокоповной Гончаренко из деревни Мыльница, женщина попросила хлеба.

Иван Вигура сглотнул слюну и поинтересовался:

— Пшеницы надобно либо жита? Мешка попервости хватит?

Поглядев на меня, девочка сказала, как прошелестела:

— Нам бы, дяденька, по кусочку хлеба. Очень хлебушка хочется.

Большие глаза девочки наполняла такая тоска, что в них было больно смотреть.

Какой ветер войны забросил их, старую и малую, в наш партизанский лагерь?

Седая женщина была одета по-зимнему добротно, в кожух и валенки, на голове теплый платок, вот только не хватало ей аккуратности, догляда за своей одеждой: пуговица на кожухе оторвана «с мясом», рукав ближе к плечу распоролся по шву, платок повязан небрежно, кое-как.

Зато девочку нарядили, что называется, с иголочки, и на первый взгляд она показалась мне какой-то игрушечной, словно сошла с иллюстрации из книги детских сказок — такая же не по-земному красивая и отчужденная. Говорит медленно и нараспев, по снежной тропинке шагает плавно, будто по воздуху маленькой павой плывет.

Молодой я был тогда, и всяких забот на войне хватало, а тут неизвестно откуда вспыхнула мысль и теплом обдала: вот бы мне такую дочку! Так и осталась та мечта несбыточной: сыновья и внуки в семье у меня есть, а дочку — ни мне, ни сынам заиметь не вышло.

— Как звать внучку? — спросил я у седой женщины.

— Варка. Да не внучка она мне, — возразила Домна Прокоповна. — Старшая дачка. Варка. Я ж годами совсем не старая, это горе меня сединой отбелило.

Имя Варка, произносимое по-белорусски без мягкого знака после буквы «р», для этой малышки показалось мне грубым и неприемлемым, но женщина свое дитя называла только так, и вскоре я к этому имени привык.

— Как величать тебя? — поинтересовалась Домна Прокоповна и, услышав ответ, кивнула: — Хозяина моего тоже Иваном звали, постарше тебя он был, а комплекцией и с лица такой же. Как младший брат, на него ты похожий. За что меня и Варку жизнь окаянная так покалечила? Убили гитлеры моего хозяина, и никакой радости без него теперь нету. Заботливый был, смирный да ласковый, даже единым словом никогда мы с ним не обругались — вдовой меня доживать свой век оставил.

Последний хлеб у нас грабили проклятые гитлеры, а он не давал, так они его на гумне автоматной очередью переломили и на меня автоматом нацелились. Тут Варка выскочила наперед, собой заслонила, и дрогнула рука у гитлера, стрелять по мне не стала.

Забрали у нас подчистую хлеб, скотину, потом соседей грабить подались. Обрядила я со свекровью своего хозяина, как положено схоронила, и все молчком, нутро у меня закаменело, ни слезы, никакого плача выдавить из себя не могла. А молоко из грудей ушло, кормить Михася, младшенького моего, нечем: до самой смерти криком он кричал — рядом с хозяином своим сыночка земле предала. В тот день свекровь умом тронулась.

«Родненькая ты моя, — говорит она Варке и протягивает на руках пустой рушник. — Последняя ты в нашем роду живая кровиночка: бери свеженького хлебца, сейчас молока налью».

Домна Прокоповна тяжело, со стоном всхлипнула:

— Ни одной коровы у нас в Мыльнице не осталось, куда бедную скотину погнали, не знаем. Ни зернышка гитлеры не оставили, все на совхозный склад в Барсуки свезли. Гоняли меня перебирать то зерно — сколько ж его там, награбленного…

Мерзлую картошку гитлеры не забрали, да Варка ею отравилась, есть не может, пока капуста квашеная в подполе была, ею питались. Свекровь от переживаний воду одну пила, на той воде две недели прожила, а перед тем, как преставиться, говорит:

— Партизаны вроде бы на Гребенчуке объявились, иди к ним, не то и Варку потеряем.

Схоронила я свекровь. Ночью Варка ко мне под одеялом прижалась, дрожит и просится:

— Спаси, мамочка, не хочу, как тату, бабушку и Михася — в землю, жить хочу. Вырасту, накормлю тебя досыта, заботиться буду, только спаси.

А какой я Варке спаситель, когда накормить ее нечем, вот и пошли к вам. За хлебом…

— Хлеба у нас тоже нету, — сказал женщине Тарунов. — Сами его давно не видели. Отведайте нашу похлебку без соли да поживите несколько дней в землянке с радисткой. Не бедуй, женщина, скоро твою Варку накормим досыта. Солдат без хлеба — не солдат. А хлеб — награбленный хлеб! — у противника в Барсуках. Там его и возьмем!

— Ты, выходит, самый тут главный…

Домна Прокоповна повернулась к Тарунову, словно птица крыльями, взмахнула руками:

— Не ходи, командир, в Барсуки, на своих партизан смерть-беду не накликай: много там у них гитлеров и оружия всякого бессчетно — постреляют вас, как моего хозяина постреляли!

Окаменев лицом, Тарунов заключил:

— Забирай девочку, обогревайтесь у радистки. Ступай! Хватит душу нам рвать!

Взглядом проводив обездоленную женщину и ее ребенка, Тарунов направился к своей командирской землянке. Резко остановившись, спросил меня:

— Ну чего молчишь, будто язык отморозил? Только-то и делов — захватить эти самые Барсуки! Там укрепилась всего-навсего усиленная рота с пулеметами, пушкой да минометом. А мы со своим необученным, слабо вооруженным воинством их шапками закидаем…

Я тоже понимал, что решаться на захват Барсуков и ввязываться в открытый бой с превосходящими силами противника — дело рискованное. Подучить бы пришедших к нам людей, довооружить, боеприпасов поднакопить. Но время не ждет, а на войне упустишь время — победы лишишься. Без риска и случайностей война не бывает, и в нашем бесхлебном положении риск необходим. О чем Тарунову и сказал.

— Необходим разумный риск, — уточнил Тарунов. — В Барсуках оккупанты хранят запасы награбленного хлеба, который вырастили наши советские люди. А в окрестных деревнях его нет, и у нас хлеба тоже нет. По донесениям своей агентуры противник это знает и наши действия наверняка попытался предугадать: гарнизон Барсуков находится в состоянии повышенной боевой готовности, ему готовы прийти на помощь комендатуры, расквартированные по соседству в крупных населенных пунктах. Наша задача — выбить противника из деревни, захватить его склады и отойти с обозом до подхода вражеских подкреплений. Атаковать днем, под прицельным огнем… — Тарунов вздохнул. — Тяжелые потери при этом неизбежны, успех маловероятен. Ночка темная да метель вьюжная наши союзники, будем готовиться к ночной атаке. До рассвета разведай подступы к этим самым Барсукам, и мне доложишь…

После полуночи вместе с Садофием Арефиным и Марселем Сози мы вышли из спящего лагеря. Крахмально скрипел на тропинке снег, как выстрелы, раздавались шаги в ночной тишине. Будто приклеившись к звездному небу, в глухой полумгле над лесом повисла яркая луна.