Лео Яковлев - Чёт и нечёт

• Название: Чёт и нечёт
• Автор: Лео Яковлев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Что касается содержания моего романа, то я заранее согласен с мнением любого читателя, поскольку все на свете можно толковать и так, и этак. Возможно, кто-нибудь воспользуется в отношении этого текста советом Джека Лондона и «оставит его недочитанным», если сможет, конечно. Я же, во всяком случае, старался сделать все, от меня зависящее, чтобы этого не произошло.

В то же время, две части этого романа по своему стилю не тождественны друг другу. Я столкнулся с теми же трудностями, что и Г. Манн в своей книге о славном короле Генрихе IV: книга о молодых годах моего героя получилась очень цельной, а о зрелых годах — фрагментарной. Это объяснимо: вселенная зрелого человека до определенного предела неуклонно расширяется, открывая ему все новые и новые области бытия. Описать все это во всех подробностях невозможно, да и, вероятно, не нужно, и чувство меры заставило меня превратить вторую часть романа в своего рода серию новелл и притч…

---

От дворца они прошли в сторону Сары. Ли шел уверенно, забирая влево, туда, где слышался голос моря.

— Ты здесь бывал, что ли? — спросила Нина.

— Нет, разве что в своих прежних жизнях, — ответил Ли.

Они вышли к Зеленому мысу и через парк туберкулезного санатория спустились к Черным камням. Идя по парку, Ли видел здесь тень молодой Исаны, которую Лео привез сюда почти тридцать лет назад. Им было тогда по двадцать шесть лет, как теперь Ли и Нине. Здесь умирала Исана, а по этой тропе с деревянными лестницами на кручах она, уже неся в себе Ли, спускалась к Черным камням. Подъем обратно, так она рассказывала, занимал у нее час с четвертью, так она была слаба.

Нина решила выкупаться в уютном заливе, но вода была холодная, и она только окунулась. Ли раздеваться не стал и, сидя на отшлифованном волнами обломке древней скалы и бросая камушки в море, опять погрузился в свои раздумья. На память пришли прочитанные где-то стихи:

Есть еще острова одиночества мысли —
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли —
Можно думать и камушки в воду бросать.

Когда они пришли на пристань, абсолютно спокойное до этого море начало волноваться. При полном отсутствии ветра штиль сменился четырех- или пятибалльным штормом, и с теплоходика объявили, что рейс отменяется. Но вдруг из-под тента, который был натянут над большой моторной лодкой человек на десять-двенадцать, высунулась озорная морда бывалого морского волка и провозгласила:

— Ну, кто смелый? Идем на Ялту без захода на все прочие причалы.

— Пошли! — сказал Ли. — Сегодня мы можем быть смелыми!

И они первыми сели в лодку. «Смелых» набралось достаточно, и лодка вышла навстречу волнам.

— Утонем! — сказала Нина, когда на траверсе уже был мыс Ай-Тодор.

— Доплывем! Это я уж знаю точно! — ответил Ли с такой уверенностью, что Нина посмотрела на него, безмятежно развалившегося на вздыбленном вверх правом борту лодки, с подозрением, но в этот момент лодка взяла курс на Ялту, и качка из пугающей бортовой превратилась в довольно спокойную кормовую. Нина перестала волноваться. А Ли думал, что и этот отголосок далекой бури, пришедший к Южному берегу невесть откуда, тоже был знаком, частью открытой ему картины его грядущих лет.

IX

Пришел день отъезда. На автобусной станции, куда они зашли справиться, как лучше добраться до Симферополя, чтобы попасть на поезд, в расписании они увидели маршрут «Ялта—Харьков». Казалось чудом, что можно вот так просто сесть в автобус рядом с ялтинским морским вокзалом и на следующий день оказаться дома, и они решили проверить реальность этого чуда.

Вещи они сдали в камеру хранения в полдень, и до отъезда оставалось еще часов пять. Ли предложил сходить «к Чехову», и они не спеша побрели в Аутку. Музей по какому-то случаю был закрыт, но несколько упоминаний о дядюшке и тете Манечке, друживших с умершей почти одновременно с ними Марией Павловной, открыли им двери.

Пожилая хранительница провела их по дому и закончила экскурсию в кабинете. «…Этот бронзовый китайский божок привезен Антоном Павловичем с Цейлона… а медный колокольчик подарил Антону Павловичу сахалинский каторжник», — с дрожью в голосе говорила музейная дама и продолжала говорить, переходя от одной вещицы к другой, будто от хозяина Белой дачи ничего больше не осталось в этом новом мире, кроме вазонов, пивных кружек, колокольчиков, статуэток и прочих диковинных мелочей. Если бы Ли внимательно слушал хранительницу, этот речевой поток, возможно, вызвал бы в нем желание уподобиться герою чеховского рассказа «Драма», который расправился с такой же несносной особой, схватив со стола тяжелое пресс-папье. Но Хранители его Судьбы, конечно, погасили бы в нем это желание. Достаточно уж было и того забавного факта, что музейная дама без всякого принуждения сама превратилась в чеховский персонаж. Ли уже давно не слушал ее.

В те времена на Белой даче не было еще тряпичных туфель для экскурсантов и ленточных заграждений. Ли подошел к письменному столу и, предварительно спросив разрешения, сел, чтобы представить себе, что и как видел Чехов, откидываясь на спинку кресла, когда уставала писать рука или начинали болеть глаза.

Он увидел горку справочников на расположенном неподалеку круглом столике. На верхнем прочитывалось название «Вся Россія за 1903 годъ». Ли взял в руки этот увесистый том и открыл «одесские» страницы. Его взгляду предстала вереница легендарных Кранцев: его дед, бабка, братья и родственники деда. Адреса и номера телефонов пережили людей. Это был тот мир, где в одном из вариантов своей Судьбы мог бы жить Ли. Исчезнувший мир. Семейная Атлантида. Кому же он так мешал, этот мир, чем провинились эти знавшие и делавшие свое благое дело люди — инженеры, врачи, ученые? Или кто-то им позавидовал — им, строителям одесской Оперы, соратникам Мечникова? И разве не трудам своим благодаря становились они почетными потомственными гражданами Города?

В этот момент Нина, рассматривающая фотографии на стенах, и хранительница, рассказывающая ей о «большой дружбе Антона Павловича Чехова с Буревестником революции», вдруг исчезли из поля зрения Ли, и он почувствовал себя одним на свете в этой комнате, среди старых книг и журналов, где остановилось Время. Казалось, стоило ему только протянуть руку, взять из почти бесшумно открывающегося ящика листок бумаги, взять ручку из хрустального бокальчика, макнуть ее в чернильницу и написать на пожелтевшей от времени бумаге несколько строк своему деду, запечатать письмо в старинный конверт, и оно непременно придет по адресу, указанному в мудрой книге «Вся Россія», в Одессу, на Греческую, и будет распечатано почти точно в таком же кабинете, среди таких же, уже ставших старинными, книг и справочников.

В кабинете, рядом с камином, появился светлый силуэт, и Ли узнал Танечку, Татьяну Львовну Щепкину-Куперник, еще одну тень из недавно покинутого им мира. «Не хватало еще здесь явления Мессинга», — подумал Ли, вспомнив еще раз о том, что именно от Танечки он получил первое предвестие об этом колдуне. Но милое лицо Танечки вдруг помолодело, стало совсем юным и от этого еще более прелестным, и Ли услышал за своей спиной низкий, грудной, по-своему красивый мужской голос:

— Не целуйте ступни ног у Куперник. Это талантливая девочка, но она три дня в неделе бывает мне противна… Хитрит, как черт…

Ли узнал и голос, и слова Чехова, и улыбнулся, вспомнив письма-записочки «милой Тане», «Таньке» от Повсекакия. «Ревнует!» — подумал Ли и вернулся из прошлого в свое «сегодня».

Впрочем, еще несколько часов его не покидала уверенность, что все было как раз наоборот, что из своего «законного» времени, где он жил и продолжал жить, — там, где были сорокалетний Чехов и двадцатипятилетняя Танечка, — он с неизвестной для него целью ненадолго перенесен сюда, во вторую половину двадцатого века. А теперь сидит в одной из гостеприимных обителей своего мира, ставшей почему-то музеем.

«Еще один круг замкнулся! — подумал Ли, бережно закрывая книгу, чтобы положить ее на место. — А может быть, это и мой музей, но об этом никто не будет знать, ибо мне суждены легкие шаги и легкие прикосновения, не оставляющие следов. Ни здесь, ни на кунцевской даче, ни на подмосковных дорогах, ни в домах тех, о ком долго будут помнить люди… Ну что ж, такова моя Дорога!»

И была у него еще одна дорога в тот день — старое симферопольское шоссе, петлявшее по горам и долинам. Каждый новый «тещин язык» по-новому перестраивал пейзаж. Как в калейдоскопе — из одних и тех же деталей складывались все новые и новые, не похожие друг на друга фигуры. Ли подумал о том, что и его собственная Жизнь усилиями Хранителей его Судьбы сейчас, после не сразу замеченного им поворота, постепенно возводит новые декорации, и к нему на сцену приходят новые действующие лица, а внутренний смысл и цель этих перемен он непременно разгадает на новом витке своего земного бытия.

Нина вскрикнула, и прозвучавший в ее голосе страх вернул Ли из его далека в реальный мир, а в нем, в этом мире, их автобус въехал на очередной карниз так, что казалось: обрыв головокружительной высоты начинается сразу за окном, у которого они сидели. Ли посмотрел вниз, обнял Нину, прижал ее к себе, сказав: «Не бойся! Сегодня с нами ничего не случится!», и тут же заснул крепким сном.

Его пробуждение и весь второй круг его жизни, как и последующие круги, заслуживают отдельных повествований, и они последуют, если будет на то Божья воля, а пока оставим Ли спящим на плече охраняющей его сон любимой им молодой женщины в маленьком автобусе, с трудом преодолевающем подъем на очередном серпантине на западных склонах горы Кастель, чтобы после минутной остановки в Алуште двинуться к Ангарскому перевалу.