Николай Горбачев - Ракеты и подснежники

• Название: Ракеты и подснежники
• Автор: Николай Горбачев
• Жанр: Русская классическая проза

---

-- Садись, садись, Иван Сергеевич! Чаю попьем... Так, говорите, от тренировок перешли к выполнению боевой задачи?

-- Выходит!..

Усадив старшину, я начал расспрашивать подробности стрельбы, допытывался о параметрах полета шара -- высоте, курсе, скорости. Должно быть, я его уморил: Филипчук вытирал платком тугую шею, сдавленную воротником гимнастерки.

Ушел он поздно, а я снова принялся читать письмо Юрки.

"Насчет отчуждения к тебе, о котором ты говорил перед отъездом, то должен сообщить, что сам думал -- есть оно. А в те дни, после стрельбы, пришлось переменить мнение. Целая делегация операторов явилась к Андронову и Молозову: "Просим поощрить лейтенанта Первакова, он нас научил работать". Вот тебе и отчуждение! Даже, черт возьми, зависть взяла!"

Юрка, Юрка! Какой ты молодец! Ты не представляешь, что для меня все это значит, какая снята тяжесть! "Целая делегация приходила..." Ну что ж, завидуй! Теперь-то знаю, что мне делать.

Я вдруг хохотнул, сам не знаю почему, -- скорее всего, это действительно была нервная разрядка.

Мать беспокойно спросила:

-- Что с тобой, сынок?

-- Хорошо! Все очень хорошо, мама! Жаль, меня только там не было!

Она окончательно растерялась, когда, схватив ее, закружился с ней по комнате.

С вокзала вернулся поздно, простояв в длинной очереди в билетную кассу. Мать укладывала чемодан, в комнате пахло свежим бельем: она уже успела перестирать, перегладить все за один день. Вчерашнее мое решение уехать удивило и расстроило ее: не дожить почти десяти дней отпуска! Как это так? Но вероятно, только у матерей существует не вымышленное, а настоящее шестое чувство: она без расспросов все поняла и лишь изредка украдкой вздыхала.

-- Когда поезд-то? -- спросила она, разгибаясь над чемоданом.

-- В семь утра.

-- А к тебе Жора Блинов приходил, справлялся об отъезде. Провожать собираются. Все, говорит, придем. И еще какой-то человек заходил, тоже спрашивал.

-- Тот, вчерашний?

-- Нет. Из офицеров, кажись. Такой невысоконький, на азиата смахивает, глаза шустрые. Сказал, зайдет.

Неужели Буланкин? Что ему нужно? Ведь уже понял, что дороги разные, --и отойди в сторонку! Еще приплетется вдобавок пьяненьким...

Он явился минут через тридцать. Встретил его не очень приветливо. Однако мои подозрения не оправдались: он оказался трезвым и в полной форме -- в кителе, разутюженных брюках навыпуск.

-- Можешь поздравить: отставной! Сегодня был в Главном штабе, у кадровиков. -- Он явно старался сохранить видимость беззаботности и спокойствия, но голос с хрипотцой выдавал его. -- Распрощались со мной, пожелали всего наилучшего... И вот зашел -- как ты тут?

Он оглядел комнату, заметил раскрытый чемодан, стопку неуложенного белья на столе. Мне показалось -- испуганный огонек мигнул в его глазах.

-- Уезжаешь? Раньше срока? Уж не туда ли, в "берлогу"?

-- Туда.

Он как-то весь сразу обмяк, сгорбатился, низко нагнувшись, точно под непредвиденной, непосильной тяжестью.

-- Жаль... А я думал, вместе куда-нибудь подадимся. -- С минуту он сидел молча, крутил в руках фуражку, потом поднялся, с горькой покорностью сказал: -- Ну что ж, не судьба... Пойду, не буду мешать.

Я не удерживал его.

Он ушел. Мне вдруг стало жаль его, жаль просто, по-человечески. Перед глазами виделось -- сгорбленная спина, пальцы, механически перебирающие околыш фуражки. Может, в нем шевельнулось запоздалое раскаяние? Но что бы ни было, я с этой минуты не имею на тебя зла. Никакого! Начинаю отдавать себе отчет, что встреча с тобой на жизненном пути оказалась даже необходимой. Жизнь дала возможность проверить на ней и на встрече с Наташкой мою закалку и, конечно, увидеть: я еще слабое и несовершенное создание. Но не сержусь на тебя, Буланкин. И если ты встанешь на правильный путь, мои тебе самые добрые пожелания...

Я прильнул к окну. Буланкин вышел из-под тополя, у ворот в свете фонаря задержался, -- наверное, раздумывал, куда идти. Потом медленным шагом свернул за угол.

Остановить? Окликнуть? Нет, иди. Что-то и ты уже начал понимать и должен до конца во всем разобраться сам...

И опять сердце у меня колотилось, точно готовилось выпрыгнуть из тесной грудной оболочки, когда в просвете леса открылись казарма, домики, красная крыша водонапорной башни. А вон справа на фоне леса замерла Т --образная антенна. Ефрейтор Мешков -- он встречал меня на вокзале -- неторопливо, с завидной степенностью выкладывал гарнизонные новости. Дорога все та же, хотя подсохла. Однако в глубоких выбитых колеях все еще держалась жижа, и "газик" с натугой, кренясь и заваливаясь, преодолевал трудные километры.

-- А городок не признаете: два воскресника работали во главе с подполковником Андроновым. Территорию расчищали, клумбу перед казармой соорудили, дорожки к офицерским домикам поделали. А майор Молозов -- чудно даже! -- цветов собирается насадить по всему городку. Превратим, говорит, городок в цветник.

Машину Мешков остановил у входа в казарму. Заметив мое движение, предупредительно сказал:

-- Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, чемодан я отнесу.

Поднимаясь по бетонным ступенькам, я слышал только гулкие удары своего сердца. В канцелярии за тем самым столом, накрытым синим байковым одеялом, сидели Андронов, замполит, адъютант Климцов; они, видно, что-то обсуждали.

-- Товарищ подполковник, лейтенант Перваков представляется по случаю прибытия из отпуска!

Голоса своего не услышал. Зато видел улыбки, почувствовал крепкие пожатия рук. Словно сквозь сон, отвечал на обычные, совсем прозаические вопросы: как отдохнул, как доехал?

-- Что ж, Константин Иванович, появились вы, можно сказать, вовремя: через два дня начнется для нас серьезное испытание. -- Андронов смотрел пристально, но лицо с глубокими прорезями-морщинами было приветливым. --Теперь уже известно, что это такое: большое учение. Испытываться в ходе его будет не только техника, но и мы все -- солдаты и офицеры. Словом, предстоит большой марш, не в пример тому, какой сделан в прошлом месяце, -- занятие позиций и боевая стрельба... Так что, вас ждут важные дела.

Молозов щурился хитровато, глаза его влажно поблескивали. Возможно, от дыма, которым он окутался весь... Возможно. Наконец он подал голос:

-- А молодец, на восемь дней раньше срока приехал! Но, думаю, за нами они не пропадут. Так, товарищ командир?

"Ох, не без его участия, видно, написал это письмо Юрка Пономарев!" --успел я подумать.

Андронов приветливо отозвался:

-- Не пропадут! Что ж, идите отдыхать. А там будем продолжать службу.

Но разве мне было до отдыха? Не терпелось скорее отправиться на позицию, зайти в кабины, вдохнуть знакомый запах нагретой аппаратуры, заглянуть во все уголки, увидеть офицеров, солдат, посмотреть на своих героев-операторов. Странное мною овладело чувство: будто не был здесь давно-давно, и в то же время -- все такое знакомое, близкое, точно и не уезжал совсем.

Дорожка от казармы по-прежнему бежала через островок мелкого осинника, но теперь она подсохла, блестела, утрамбованная сапогами.

За осинником открылась позиция: окопы, бруствер, антенна станции и вздыбленные в небо ракеты без чехлов. Они медленно и плавно, словно устанавливаясь на нужный угол, поднимались, чуть расправив крылья-плоскости, отливая тускло-серебряными телами. И так же медленно, строго поворачивалась над бруствером антенна.

Вот они, ракеты, наша чудо-техника, грозная, могучая!.. Разве мог оставить все это, уехать, сбежать? "Не мог, не мог", -- отдавалось в голове, и сердце сжималось в такт этим мыслям. По телу разливалась, накатываясь, трепетная дрожь, и радостно-щемящий клубок, подступив, жег в груди.

Тайга все так же обступала городок плотным кольцом. Она уже начинает пробуждаться: густыми темно-зелеными пятнами проступают в глубине лохматые ели, светлее -- кедрачи, эти задумчивые великаны с темными прошлогодними иглами; словно в коричневых шапках стоят обомшелые лиственницы. Позднее --высокие, стройные, лакомки света -- они выпустят свои иглы-метелки и в голубой выси точно обовьются, укутаются в сизую дымку. Воздух был густо настоян пьяной горечью леса: по могучим вековым стволам весна уже с силой гнала соки земли, соки жизни. Их запахи растекались в воздухе. Скоро, скоро расцветет тайга яркой, буйной зеленью, заполыхает желтыми, малиновыми, красными цветами бересклета, кипрея, белыми щетками дурманящего багульника.

Здравствуй, тайга, и ты, "медвежья берлога"! Здравствуйте, друзья-товарищи! Я вас вижу там, на позиции, даже различаю ваши лица, и ноги мои неудержимо влекут меня к вам...

1960-1962

Москва