А. Лаврин - 1001 Смерть

• Название: 1001 Смерть
• Автор: А. Лаврин
• Издательство: «Ретекс»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1991

От автора

Три великих тайны есть в нас: рождение, любовь и смерть. Оставляя первые две за пределами своего внимания, некоторое время назад я начал собирать материалы, связанные со смертью. Прекрасно понимая, что тема эта необъятна так же, как и сама жизнь, (поскольку является ее частью), я не ставил себе целью узнать о смерти все. Мне хотелось понять ее. Это можно назвать праздным любопытством, бегством от жизни, преодолением страха перед мистическим ужасом физического небытия…

---

На значительно измененном огнем теле видимых признаков тяжелых смертельных повреждений или заболеваний обнаружено не было.

Но в полости рта была найдена раздавленная стеклянная ампула. От трупа исходил запах горького миндаля. Такие же ампулы были обнаружены при вскрытии еще 10 трупов приближенных Гитлера.

Было установлено, что смерть наступила в результате отравления цианистыми соединениями.

В этот же день производилось вскрытие трупа женщины, «предположительно», как сказано в актах, принадлежавшего жене Гитлера — Еве Браун.

Также сложно было установить возраст: между 30 и 40 годами. Рост около 150 см.

Идентифицировать труп можно было тоже только по золотому мостику нижней челюсти.

Но иными, по-видимому, были причины смерти: несмотря на то, что во рту была разломанная стеклянная ампула и от трупа тоже исходил запах горького миндаля, в грудной клетке были обнаружены следы осколочного ранения и 6 мелких металлических осколков.

Исследование останков Гитлера и Браун производилось военными советскими судебно-медицинскими экспертами и патологоанатомами; на сегодняшний день все они умерли, и потому трудно (практически невозможно) узнать судьбу останков Гитлера. Писательница Елена Ржевская, которая во время войны была переводчицей 1-го Белорусского фронта, в книге «Была война…» пишет, что эти останки отправили в Москву. Однако отыскать их следы в СССР до сих пор никому не удалось.

ГЛИНКА Михаил Иванович (1804–1857) — русский композитор, родоначальник русской классической музыки. Глинка как будто предчувствовал свою довольно раннюю смерть. Сестра его свидетельствует: «Он так боялся смерти, что до смешного ограждал себя от всяких малостей…» Весной 1856 года Глинка отправился в заграничное путешествие, из которого вернулся уже не на земную, а на небесную родину. Жил он в Берлине. Последнее письмо родные Глинки получили от него 15 января 1857 г. Он писал:

«…9 января исполнили в Королевском дворце известное трио из «Жизни за царя»… Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях. Я также был приглашен во дворец… Если не ошибаюсь, полагаю, что я первый русский, достигший подобной чести… У меня сильная простуда или грипп, а время мерзкое, просто ничего не видать от тумана и снега…».

Затем от Глинки долго не было известий, а 12 февраля пришло сообщение, что композитор скончался 3 февраля в 5 часов утра на руках у чужих людей. Никто из них даже не подумал известить родных телеграммой. Тело его распорядились похоронить в Берлине, но усилиями родных в мае того же года гроб перевезли на пароходе в Россию.

ГОГОЛЬ Николай Васильевич (1809–1852) — русский писатель. Современники говорят, что последние год-полтора жизни его мучил страх смерти. Этот страх умножился, когда 26 января 1852 умерла Екатерина Хомякова, сестра поэта Н.М.Языкова, с которой Гоголь дружил. Умерла она от брюшного тифа, будучи при этом беременной. Лечивший Гоголя доктор А.Т.Тарасенков говорит, что «смерть ее не столько поразила мужа и родных, как поразила Гоголя… Он, может быть, впервые здесь видел смерть лицом к лицу…» О том же пишет и А.П.Анненков: «…Лицезрение смерти ему было невыносимо». На панихиде, вглядываясь в лицо умершей, Гоголь, по словам А.С.Хомякова, сказал: «Все для меня кончено…» «На похороны он не явился, сославшись на болезнь и недомогание нервов. Он сам отслужил по покойной панихиду в церкви и поставил свечу. При этом он помянул, как бы прощаясь с ними, всех близких его сердцу, всех отошедших из тех, кого любил. «Она как будто в благодарность привела их всех ко мне, — сказал он Аксаковым, — мне стало легче». И, немного задумавшись, добавил: «Страшна минута смерти». «Почему же страшна? — спросили его, — только бы быть уверену в милости Божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти». Он ответил: «Но об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту.

За десять дней до смерти Гоголь, находясь в мучительном душевном кризисе, сжег рукопись второго тома поэмы (романа) «Мертвые души» и ряд других бумаг.

«Надобно уж умирать, — сказал он после этого Хомякову, — я уже готов, и умру…»

Он уже почти ничего не принимал из рук стоявшего бессменно у его изголовья Семена[20] (после сожжения Гоголь перебрался на кровать и более не вставал), только теплое красное вино, разбавленное водой…

Его лечили. Ему лили на голову холодную воду («матушка, что они со мной делают?»),[21] он просил не трогать его, говорил, что ему хорошо и он хочет скорее умереть. Его насильно раздевали, опускали в ванну, обматывали мокрыми полотенцами, сажали ему на нос пиявок. Он стонал, звал кого-то и просил подать ему лестницу, но это было уже в ночь накануне смерти.

Обеспокоенный хозяин дома созвал консилиум, все имевшиеся тогда в Москве известные врачи собрались у постели Гоголя. Он лежал, отвернувшись к стене, в халате и сапогах и смотрел на прислоненную к стене икону Божьей матери. Он хотел умереть тихо, спокойно. Ясное сознание, что он умирает, было написано на его лице. Голоса, которые он слышал перед тем, как сжечь второй том, были голосами оттуда — такие же голоса слышал его отец незадолго до смерти. В этом смысле он был в отца. Он верил, что должен умереть, и этой веры было достаточно, чтоб без какой-либо опасной болезни свести его в могилу.

А врачи, не понимая причины его болезни и ища ее в теле, старались лечить тело. При этом они насиловали его тело, обижая душу этим насилием, этим вмешательством в таинство ухода. То был уход, а не самоубийство, уход сознательный, бесповоротный… Жить, чтобы просто жить, чтоб тянуть дни и ожидать старости, он не мог. Жить и не писать (а писать он был более не в силах), жить и стоять на месте значило для него при жизни стать мертвецом…

Муки Гоголя перед смертью были муками человека, которого не понимали, которого вновь окружали удивленные люди, считавшие, что он с ума сошел, что он голодом себя морит, что он чуть ли не задумал покончить с собой. Они не могли поверить в то, что дух настолько руководил им, что его распоряжения было достаточно, чтоб тело беспрекословно подчинилось.

Врачи терялись в догадках о диагнозе, одни говорили, что у него воспаление в кишечнике, третьи — что тиф, четвертые называли это нервической горячкой, пятые не скрывали своего подозрения в помешательстве.

Собственно, и обращались с ним уже не как с Гоголем, а как с сумасшедшим, и это было естественным завершением того непонимания, которое началось еще со времен «Ревизора». Врачи представляли в данном случае толпу, публику, которая не со зла все это делала, но от трагического расхождения между собой и поэтом, который умирал в ясном уме и твердой памяти.

В начале 1852 года Гоголь писал Вяземскому: надо оставить «завещанье после себя потомству, которое так же должно быть нам родное и близкое нашему сердцу, как дети близки сердцу отца (иначе разорвана связь между настоящим и будущим)…» Он думал об этой связи, и смерть его — странная, загадочная смерть — была этой связью, ибо Гоголь в ней довел свое искание до конца. Если ранее винили его в лицемерии, в ханжестве, называли Тартюфом, то тут уже никакого лицемерия не было.

Возвышение Гоголя было подтверждено этим последним его поступком на земле.

В восемь часов утра 21 февраля 1852 года дыхание его прекратилось.

Гоголя похоронили в Даниловом монастыре, но, как потом оказалось, ему пришлось умереть дважды и второй раз воистину ужасно — под землей, в темноте и тесноте гроба. При перезахоронении праха Гоголя обнаружили, что обшивка гроба изнутри была вся изорвана! Это значит, что похоронили писателя живым — в состоянии летаргического сна. Именно этого он боялся всю жизнь и не раз предупреждал о том, чтобы его не хоронили поспешно, пока не убедятся в том, что он действительно умер, а не заснул летаргическим сном.

Увы! предупреждение не помогло.

ГОДУНОВ Борис Федорович (1552–1605) — русский царь. Годунов умер в разгар борьбы с претендовавшим на русский престол Лжедмитрием I (беглым диаконом Григорием Отрепьевым). Возможно, смерть Годунова приблизила напряжение этой борьбы.

«Борису исполнилось 53 года от рождения, — пишет Н.М.Карамзин, — в самых цветущих летах мужества имел он недуги? особенно жестокую подагру, и легко мог, уже стареясь, истощить свои телесные силы душевным страданием. Борис 13 апреля, в час утра, судил и рядил с вельможами в думе, принимал знатных иноземцев, обедал с ними в Золотой палате и, едва встав из-за стола, почувствовал дурноту: кровь хлынула у него из носу, ушей и рта; лилась рекою; врачи, столь им любимые, не могли остановить ее. Он терял память, но успел благословить сына на государство Российское, восприять ангельский образ с именем Боголепа и чрез два часа испустил дух в той же храмине, где пировал с боярами и иноземцами…»