А. Лаврин - 1001 Смерть

• Название: 1001 Смерть
• Автор: А. Лаврин
• Издательство: «Ретекс»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1991

От автора

Три великих тайны есть в нас: рождение, любовь и смерть. Оставляя первые две за пределами своего внимания, некоторое время назад я начал собирать материалы, связанные со смертью. Прекрасно понимая, что тема эта необъятна так же, как и сама жизнь, (поскольку является ее частью), я не ставил себе целью узнать о смерти все. Мне хотелось понять ее. Это можно назвать праздным любопытством, бегством от жизни, преодолением страха перед мистическим ужасом физического небытия…

---

«Милые мои дети, Таня и Сережа!

Надеюсь, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание вас одних без мама было бы великим огорчением для нее, а также и для других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится в исключительном положении по отношению ко мне.

Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому я служил последние сорок лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю — ошибаюсь или нет — его важность для всех людей и для вас в том числе…

Еще хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей жизни, о том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен проживать ее всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды дарвинизма, эволюции и борьбы за существование не объяснят тебе смысл твоей жизни и не дадут руководства в поступках; а жизнь без объяснения ее значения и смысла и без вытекающего из нее неизменного руководства есть жалкое существование.

Подумай об этом. Любя тебя, вероятно, накануне смерти, говорю об этом.

Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее чувство сострадания и любви.

Любящий вас отец Лев Толстой».

— Ты им передай это после моей смерти, — сказал он Александре Львовне и опять заплакал.

Утром 2 ноября приехал Чертков и, взволнованный этим, он опять плакал. Положение же его становилось все серьезнее. Несколько раз он отхаркивал кровяную мокроту, жар у него все повышался, сердце работало слабо, с перебоями и ему давали шампанское. Днем он сам несколько раз ставил себе градусник и смотрел температуру. К вечеру состояние его еще ухудшилось. Он громко стонал, дыханье было частое и тяжелое… Он снова попросил градусник и, когда вынул его и увидал 39,2, громко сказал:

— Ну, мать, не обижайтесь!

В восемь вечера приехал Сергей Львович. Он опять очень взволновался, увидав его, когда же Сергей Львович вышел от него, позвал Александру Львовну:

— Сережа-то каков!

— А что, папаша?

— Как он меня нашел! Я очень рад, он мне приятен… Он мне руку поцеловал,

— сквозь рыдания с трудом проговорил он.

Третьего ноября Чертков читал ему газеты и прочел четыре полученных на его имя письма. Он их внимательно выслушал и, как всегда это делал дома, просил пометить на конвертах, что с ними делать.

Ночь с 3 на 4 была одна из самых тяжелых. Вечером, когда оправляли его постель, он сказал:

— А мужики-то, мужики как умирают![87] — и опять заплакал.

Часов с одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но говорил отрывочные, непонятные слова. Когда он просил прочитать записанное, терялись и не знали, что читать. А он все просил:

— Да прочтите же, прочтите!

Утро 4 ноября было тоже очень тревожно. Появился еще новый зловещий признак: он, не переставая, перебирал пальцами, брал руками один край одеяла и перебирал его пальцами до другого края, потом обратно, и так до конца. Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то свою неотвязную мысль.

— Ты не думай, — сказала ему Александра Львовна.

— Ах, как не думать, надо, надо думать!

Так весь день он старался сказать что-то, метался и страдал. К вечеру снова начался бред, и он умолял понять его мысль, помочь ему.

— Саша, пойди, посмотри, чем это кончится, — говорил он.

Она старалась отвлечь его:

— Может быть, ты хочешь пить?

— Ах, нет, нет… Как не понять… Это так просто!

И снова бредил:

— Пойдите сюда, чего вы боитесь, не хотите мне вмочь, я всех прошу…

— Искать, все время искать… — В комнату вошла Варвара Михайловна. Он привстал на кровати, протянул руки и громким, радостным голосом? глядя на нее в упор, крикнул (приняв ее за умершую дочь):

— Маша! Маша!..

Всю ночь Александра Львовна не отходила от него. Он все время метался, охал. Снова просил записывать. Записывать было нечего, а он все просил:

— Прочти, что я написал! Что же вы молчите? Что я написал?

Все время старались дежурить возле него по двое, но тут случилось, что Александра Львовна осталась одна. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным движением он стал спускать ноги с постели. Она быстро подошла.

— Что тебе, папаша?

— Пусти, пусти меня! — и из всех сил рвался вперед.

— Пусти, пусти, ты не смеешь держать, пусти!

В 10 часов утра 6 ноября приехали московские врачи.

Увидав их, он сказал:

— Я их помню…

В этот день он точно прощался со всеми. Ласково посмотрел на Душана Петровича (домашнего врача. — А.Л.) и с глубокой нежностью сказал:

— Милый Душан, милый Душан!

Меняли простыни, я поддерживала ему спину, — говорит Александра Львовна. — И вот я почувствовала, что его рука ищет мою руку. Я подумала, что он хочет опереться на меня, но он крепко пожал мне руку один раз, потом другой. Я сжала его руку и припала к ней губами, стараясь сдержать рыдания. В этот день отец сказал нам слова, которые заставили нас вспомнить, что жизнь для чего-то послана нам и что мы обязаны, независимо от каких-либо обстоятельств, продолжать эту жизнь, по мере слабых сил своих стараясь служить Пославшему нас и людям. Кровать стояла среди комнаты. Мы сидели около. Вдруг отец сильным движением привстал и почти сел. Я подошла:

— Поправить подушки?

— Нет, — сказал он, твердо и ясно выговаривая каждое слово, — нет. Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва.

Деятельность сердца у него очень ослабела, пульс едва прощупывался, губы, нос и руки посинели и лицо как-то сразу похудело, точно сжалось. Дыханье было едва слышно…

Вечером, когда все разошлись спать, я тоже заснула. Меня разбудили в десять часов. Отцу стало хуже. Он стал задыхаться. Его приподняли на подушки, и он, поддерживаемый нами, сидел, свесив ноги с кровати.

— Тяжело дышать, — хрипло, с трудом проговорил он.

Всех разбудили. Доктора давали ему дышать кислородом… После впрыскивания камфары ему как будто стало лучше. Он позвал брата Сережу:

— Сережа!

И когда Сережа подошел, сказал:

— Истина… Я люблю много… как они… Это были его последние слова. (Когда-то в своем дневнике он записал: «Слова умирающего особенно значительны»).

Утром 7 ноября в 6 часов 5 минут Толстой тихо скончался.

ТОРРИХОС Омар (1929–1981) — генерал, бывший президент Панамы.

Английский писатель Грэм Грин, один из друзей генерала, рассказывал, что когда он спрашивал Торрихоса, о чем он чаще всего думает, тот отвечал: «О смерти».

Однажды, в 1974 г., Торрихос был на волосок от смерти, когда из-за неполадок системы ориентации его самолет заблудился над бескрайними джунглями, и только встреча с другим самолетом, пилот которого понял, что произошло, и указал дорогу самолету генерала (тогда президента), спасло его.

Автор книги о Торрихосе приводит такой любопытный факт: Габриэль Гарсиа Маркес, который встречался с Торрихосом 20 июля 1981 г., за десять дней до трагического события, вспоминает, что в тот раз они больше всего разговаривали с генералом о смерти, причем именно той, которая угрожает всем летающим на самолетах. Может быть, это было вызвано тем, что генерал знал, насколько Гарсиа Маркес не любит и боится летать на самолетах…

«Утром 31 июля 1981 г., пишет биограф, генерал Торрихос на автомашине выехал в город Пенономе, куда он заглядывал довольно часто. Свою секретаршу он не взял. Она была в белом платье, и генерал не хотел, чтобы она испачкалась.[88] В Пенономе он зашел в местную поликлинику и попросил, чтобы ему дали врача-одонтолога, в помощи которого нуждались крестьяне Коклесито, куда он собирался вылететь, не теряя времени. На просьбу откликнулась доктор Кармен Тереза Феррейра Гильен. Она оказалась единственным гражданским лицом в самолете Торрихоса. Кроме нее, на борту были два охранника и три члена экипажа…»

Самолет, на котором обычно летал генерал Торрихос, был легким двухмоторным. Командиром экипажа в этот день был опытный пилот капитан Асаэль Адамес.

По свидетельству всех очевидцев, погода мало благоприятствовала в тот день полету: горные вершины с утра были закрыты облаками, метеосводки говорили о сильных шквалистых порывах ветра. Но с другой стороны, путь предстоял очень недолгий: по самым щедрым расчетам, от Пенономе до Коклесито путь должен был занять не более 20 минут, а Хосе де Хесус Мартинес, сам опытный пилот, утверждает, что и того меньше — 12 минут. Маршрут этот был хорошо известен, генерал летал по нему множество раз. Решили и теперь не отказываться-от намеченного плана.

В 11.30 утра самолет поднялся в воздух. Расчетное время прибытия было около 12 часов. Стрелки часов показывали полдень, а самолет над Коклесито не появлялся. Через полчаса были оповещены все службы аэронавигации. Сначала тревога была небольшой, все знали, что Торрихос мог в любой момент изменить направление полета. Но время шло, а самолет не появлялся нигде. По распоряжению Генерального штаба в воздух для поисков были подняты все самолеты и вертолеты, но резко ухудшившаяся погода, проливные дожди вынудили прервать работу. Только на другой день, 1 августа, экипаж одного из поисковых вертолетов увидел на склоне горы обломки самолета, на котором летел генерал Торрихос. Никаких признаков жизни на месте катастрофы не просматривалось. Самолет врезался в гору, которую называют Марту, расположенную как раз посередине маршрута, в десяти минутах полета от аэродрома Пенономе. Высота горы составляет 1200 метров, а место катастрофы находилось в 40 метрах от ее вершины. Что было подлинной причиной катастрофы, ответить трудно. Хосе де Хесус Мартинес считает, что имела место диверсия, и самолет взорвался в воздухе. Канадская компания, которая производит этот тип самолетов, прислала своих специалистов для расследования возможных причин трагедии. Она, естественно, была озабочена только одним: чтобы не упала тень на качество ее продукции. И как всегда в подобных случаях, в заключении утверждалось, что самолет был абсолютно исправен. Официальная комиссия, которая проводила расследование, пришла к выводу, что причиной катастрофы была исключительно плохая погода, нулевая видимость. Версия о диверсии не получила подтверждения главным образом потому, что обломки самолета лежали относительно компактно на одном месте, а не были разбросаны на большом удалении друг от друга, как это случилось бы при взрыве в воздухе. Кроме того, комиссия учитывала тот факт, что пилот не сообщил на землю ничего тревожного. Более того, его последние слова, адресованные диспетчеру, свидетельствовали о том, что он закрывает план полета, то есть выходит, как говорят, «на последнюю прямую».