Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

• Название: Жизнь Клима Самгина (Часть 4)
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Жили тесно, - продолжал Тагильский не спеша и как бы равнодушно. - Я неоднократно видел... так сказать, взрывы страсти двух животных. На дворе, в большой пристройке к трактиру, помещались подлые девки. В двенадцать лет я начал онанировать, одна из девиц поймала меня на этом и обучила предпочитать нормальную половую жизнь...

Самгин спрятал лицо в дым папиросы, соображая:

"Зачем ему нужно рассказывать эти гадости? Если б я испытал подобное, я счел бы своим долгом забыть об этом... Мотивы таких грязных исповедей невозможно понять".

Тагильский говорил расширив глаза, глядя через голову Самгина, там, за окном, в саду, посвистывал ветер, скрипел какой-то сучок.

- Меня так били, что пришлось притвориться смирненьким, хотя я не один раз хотел зарезать отца или мачеху. Но все-таки я им мешал жить. Отец высоко ценил пользу образования, понимая его как независимость от полиции, надоедавшей ему. Он взял репетитора, я подготовился в гимназию и кончил ее с золотой медалью. Не буду говорить, чего стоило это мне. Жил я не в трактире, а у сестры мачехи, она сдавала комнаты со столом для гимназистов. От участия в кружках самообразования не только уклонялся, но всячески демонстрировал мое отрицательное, даже враждебное отношение к ним. Там были дети легкой жизни - сыновья торговцев из уездов, инженеров, докторов с заводов - аристократы. Отец не баловал меня деньгами, требовал только, чтоб я одевался чисто. Я обыгрывал сожителей в карты и копил деньги.

Настроение Самгина двоилось: было приятно, что человек, которого он считал опасным, обнажается, разоружается пред ним, и все более настойчиво хотелось понять: зачем этот кругленький, жирно откормленный человек откровенничает? А Тагильский ворковал, сдерживая звонкий голос свой, и все чаще сквозь скучноватую воркотню вырывались звонкие всхлипывания.

"Он чем-то напоминает Бердникова", - предостерег себя Самгин.

- Был в седьмом классе - сын штейгера, руководитель кружка марксистов, упрямый, носатый парень... В прошлом году я случайно узнал, что его третий раз отправили в ссылку... Кажется, даже - в каторгу. Он поучал меня, что интеллигенты - такая же прислуга буржуазии, как повара, кучера и прочие. Из чувства отвращения ко всему, что меня обижало, я решил доказать ему, что это - неверно. Отец приказал мне учиться в томском университете на врача или адвоката, но я уехал в Москву, решив, что пойду в прокуратуру. Отец отказал мне в помощи. Учиться я любил, профессора относились ко мне благосклонно, предлагали остаться при университете. Но на четвертом курсе я женился, жена из солидной судейской семьи, отец ее - прокурор в провинции, дядя - профессор. Имел сына, он помер на пятом году. Честный был, прямодушный человечек. Запрещал матери целовать его. "У тебя, говорит, губы в мыле". Мылом он называл помаду. "Ты, говорит, мама, кричишь на лапу, как на повара". Повара он терпеть не мог. После его смерти с женой разошелся.

Тагильский вдруг резко встряхнулся на стуле, замигал глазами и торопливо проговорил:

- Вы извините мне... этот монолог...

- Полноте, что вы! - воскликнул Самгин, уверенно чувствуя себя человеком более значительным и сильным, чем гость его. - Я слушал с глубоким интересом. И, говоря правду, мне очень приятно, лестно, что вы так...

- Ну, и прочее, - прервал его Тагильский, подняв бокал на уровень рта.- Ваше здоровье!

Выпил, чмокнул, погладил щеки ладонями и шумно вздохнул.

- Как видите, пред вами - типичный неудачник. Почему? Надо вам сказать, что мою способность развязывать процессуальные узлы, путаницу понятий начальство весьма ценит, и если б не это, так меня давно бы уже вышибли из седла за строптивость характера и любовь к обнажению противоречий. В практике юристов важны не люди, а нормы, догмы, понятия, это вам должно быть известно. Люди, с их деяниями, потребны только для проверки стойкости понятий и для вящего укрепления оных.

Тагильский встал, подошел к окну, подышал на стекло, написал пальцем икс, игрек и невнятно произнес:

- А люди построены на двух противоречивых началах, биологическом и социальном. Первое повелительно диктует: стой на своем месте и всячески укрепляй оное, иначе - соседи свергнут во прах. А социальное начало требует тесного контакта с соседями по классу. Вот уже и - причина многих скандалов. Кроме того, существует насилие класса и месть его. Вы, интеллигент в третьем поколении, едва ли поймете, в чем тут заковыка. Я же вот отлично понимаю, что мой путь через двадцать лет должен кончиться в кассационном департаменте сената, это - самое меньшее, чего я в силах достичь. Но обстановочка министерства юстиции мне противна. Органически противна. Противно - все: люди, понятия, намерения, дела. - Бормотал он все более невнятно.

"Пьянеет, - решил Самгин, усмехаясь и чувствуя, что устал от этого человека. - Человек чужого стиля. По фигуре, по тому, как он ест, пьет, он должен быть весельчаком".

Опасаясь, что гость внезапно обернется и заметит усмешку на его лице, Самгин погасил ее.

"Сын содержателя дома терпимости - сенатор".

Снова вспомнилось, каким индюком держался Тагильский в компании Прейса. Вероятно, и тогда уже он наметил себе путь в сенат. Грубоватый Поярков сказал ему: "Считать - нужно, однако не забывая, что посредством бухгалтерии революцию не сделаешь". Затем он говорил, что особенное пристрастие к цифрам обнаруживают вульгаризаторы Маркса и что Маркс не просто экономист, а основоположник научно обоснованной философии экономики.

Товарищ прокурора откатился в угол, сел в кресло, продолжая говорить, почесывая пальцами лоб.

Самгин, отвлеченный воспоминаниями, слушал невнимательно, полудремотно и вдруг был разбужен странной фразой:

- Душа, маленькая, как драгоценный камень.

- Простите, это - у кого?

- У Сомовой. За год перед этим я ее встретил у одной теософки, есть такая глупенькая, тощая и тщеславная бабенка, очень богата и влиятельна в некоторых кругах. И вот пришлось встретиться в камере "Крестов", - она подала жалобу на грубое обращение и на отказ поместить ее в больницу.

- Сомову?

- Да.

"Я ее знал", - хотел сказать Самгин, но воздержался.

- Акулька, - нормальным голосом, очень звонко произнес Тагильский. Тонкий мастер внешних наблюдений, Самгин отметил, что его улыбка так тяжела, как будто мускулы лица сопротивляются ей. И она совершенно закрывает маленькие глазки Тагильского.

- Знаете Акульку? Игрушка, выточенная из дерева, а в ней еще такая же и еще, штук шесть таких, а в последней, самой маленькой - деревянный шарик, он уже не раскрывается. Я имел поручение открыть его. Девица эта организовала побег из ссылки для одного весьма солидного товарища. И вообще - девица, осведомленная в конспиративной технике. Арестовали ее на явочной квартире, и уже третий раз. Я ожидал встретить эдакую сердитую волчицу и увидел действительно больную фигурку, однолюбку революционной идеи, едва ли даже понятой ею, но освоенной эмоционально, как верование.

Тагильский вздохнул и проговорил как будто с сожалением:

- Такие - не редки, чорт их возьми. Одну - Ванскок, Анну Скокову весьма хорошо изобразил Лесков в романе "На ножах", - читали?

- Нет, - сказал Самгин, слушая внимательно.

- Плохо написанная, но интересная книга. Появилась на год, на два раньше "Бесов". "Взбаламученное море" Писемского тоже, кажется, явилось раньше книги Достоевского?

- Не помню.

- Ну, чорт с ним, с Достоевским, не люблю! "Должен бы любить", подумал Самгин.

- Так вот, Акулька. Некрасива, маленькая, но обладает эдакой... внутренней миловидностью... Умненькая душа, и в глазах этакая нежность... нежность няньки, для которой люди прежде всего - младенцы, обреченные на трудную жизнь. Поэтому сия революционная девица сказала мне: "Я вас вызвала, чтоб вы распорядились перевести меня в больницу, у меня - рак, а вы - допрашиваете меня. Это - нехорошо, нечестно. Вы же знаете, что я ничего не скажу. И - как вам не стыдно быть прокурором в эти дни, когда Столыпин..." ну, и так далее. Почему-то прибавила, что я умный, добрый и посему- особенно должен стыдиться. Вообще - отчитала меня, как покойника. Это был момент глубоко юмористический. Разумеется, я сказал ей, что прокурор обязан быть умным, а доброта его есть необходимая по должности справедливость. Лицо ее сделалось удивительно скучным. И мне тоже стало скучно. Ну, откланялся и ушел. Тут и сказке конец.

- А она? - спросил Самгин, наблюдая, как Тагильский ловит папиросу в портсигаре.

- А ее вскоре съел рак.

Тагильский встал и, подходя к столу, проговорил вполголоса:

- Утомил я вас рассказами. Бывают такие капризы памяти, - продолжал он, разливая вино по стаканам. - Иногда вспоминают, вероятно, для того, чтоб скорее забыть. Разгрузить память.

Он протянул руку Самгину, в то же время прихлебывая из стакана.

- Ну, я - ухожу. Спасибо... за внимание. Родился я до того, как отец стал трактирщиком, он был грузчиком на вагонном дворе, когда я родился. Трактир он завел, должно быть, на какие-то темные деньги.