Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

• Название: Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Аккуратен, - сказала Марина, выглядывая из освещенного квадрата дверей, точно из рамы. - Самовар подашь, Глафирушка.

В большой комнате на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола; на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы; на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония, в углу - пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью белые двери;

Самгин подумал, что они должны вести в холод, на террасу, заваленную снегом. Комната, оклеенная темнокрасными с золотом обоями, казалась торжественной, но пустой, стены - голые, только в переднем углу поблескивал серебром ризы маленький образок да из простенков между окнами неприятно торчали трехпалые лапы бронзовых консолей.

- Что - скушная комната? - спросила Марина, выплывая из прихожей и остановясь на скрещении дорожек;

в капоте из кашемирских шалей она стала еще больше, выше и шире, на груди ее лежали две толстые косы. - Вкус моего супруга, он простор любил, а не вещи, - говорила она, оглядывая стены. - Музыку любил, - у него таких вот музыкальных ящиков семь было, даже ночами иногда вставал и заводил. На фисгармонии играл. А граммофонов и гармоник не мог выносить. "Хованщиной" очень восхищался, нарочно ездил в столицу, послушать.

Самгин отметил, что она говорит о муже тоном девицы из зажиточной мещанской семьи, как будто она до замужества жила в глухом уезде, по счастливому случаю вышла замуж за богатого интересного купца в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о своей удаче. Он внимательно вслушивался: не звучит ли в словах ее скрытая ирония?

Белые двери привели в небольшую комнату с окнами на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, - его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола - три глубоких кресла, за дверью - широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, - дорогой шелковый ковер, дальше - шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним - хорошая копия с картины Нестерова "У колдуна".

На небольшом овальном столе бойко кипел никелированный самовар; под широким красным абажуром лампы - фарфор посуды, стекло ваз и графинов.

- Это - дневная моя нора, а там - спальня, - указала Марина рукой на незаметную, узенькую дверь рядом со шкафом. - Купеческие мои дела веду в магазине, а здесь живу барыней. Интеллигентно. - Она лениво усмехнулась и продолжала ровным голосом: - И общественную службу там же, в городе, выполняю, а здесь у меня люди бывают только в Новый год, да на пасху, ну и на именины мои, конечно.

Самгин осведомился: что называет она общественной службой?

- А я, видишь ли, вице-председательница "Общества помощи девицам-сиротам", - школа у нас, ничего, удачная школа, обучаем изящным рукоделиям, замуж выдаем девиц, оберегаем от соблазнов. В тюремном комитете членствую, женский корпус весь в моих руках. - Приподняв густые брови, она снова и уже острее усмехнулась.

- Вот эдакие, как ты, да Кутузов, да Алеша Гогин, разрушать государство стараетесь, а я - замазываю трещины в нем, - выходит, что мы с тобой антагонисты и на разных путях.

Чтобы сказать что-нибудь, Самгин напомнил:

- Все дороги в Рим ведут. Курить можно?

- Кури. Я тоже курю, когда читаю.

Помолчав, разливая чай, она внезапно спросила:

- В какой Рим-то?

- В будущее, - ответил Самгин, пожав плечами.

- Ну, это не очень определенно! Я думала, скажешь: на кладбище. По глазам ты пессимист.

Самгин ждал, когда она начнет выспрашивать его, а он тоже спросит ее: чем она живет?

"Мне тридцать пять, ока - моложе меня года на три, четыре", подсчитал он, а Марина с явным удовольствием пила очень душистый чай, грызла домашнее печенье, часто вытирала яркие губы салфеткой, губы становились как будто еще ярче, и сильнее блестели глаза.

- Не боишься жить на окраине одна?

- Какая же здесь окраина? Рядом - институт благородных девиц, дальше на горе - военные склады, там часовые стоят. Да и я - не одна, - дворник, горничная, кухарка. Во флигеле - серебряники, двое братьев, один - женатый, жена и служит горничной мне. А вот в женском смысле - одна, - неожиданно и очень просто добавила Марина.

- Скучно? - спросил Самгин, не взглянув на нее.

- Нет еще. Многие - сватаются, так как мы - дама с капиталом и де без прочих достоинств. Вот что сватаются - скушно! А вообще - живу ничего! Читаю. Английский язык учу, хочется в Англии побывать...

- Почему именно в Англии?

Она усмехнулась, блеснули крупные, плотно составленные зубы, и в глазах появилась юмористические искорки.

- А видишь ли, супруг мой дважды был там, пять лет с лишком прожил и очень интересно рассказывал про англичан. У меня так сложилось, что это самый смешной, наивный и доверчивый народ. Блаватской поверили и Анне Безант, а вот князь Петр Кропоткин, Рюрикович, и Ницше, Фридрих - не удивили британцев, хотя у нас Фридриха Даже после Достоевского пророком сочли. И ученые их, Крукс, примерно, Оливер Лодж - да разве только эти двое? - проживут атеистами лет шестьдесят и - в бога поверуют. Хотя тут, наверное, привычка к порядку действует, а уж где - больше порядка, чем у бога в церкви? Верно?

- Странно ты шутишь, - сказал Самгин, раздосадованный, но и любуясь невольно ее кокетством, начитанностью.

- Почему - странно? - тотчас откликнулась она, подняв брови. - Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто - нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и - нет в ней никакой иной точки опоры для человека, кроме его вымысла.

- Разве ты... я думал, что ты - верующая, - сказал Самгин, недоверчиво взглянув на лицо ее, в потемневшие глаза, - она продолжала, легко соединяя слова:

- Печально, когда человек сосредоточивается на плотском своем существе и на разуме, отметая или угнетая дух свой, начало вселенское. Аристотель в "Политике" сказал, что человек вне общества - или бог или зверь. Богоподобных людей - не встречала, а зверье среди них - мелкие грызуны или же барсуки, которые защищают вонью жизнь свою и нору.

По легкости, с которой ода говорила, Самгин догадывался, что она часто говорит такие речи, и почувствовал в ее словах нечто, заставившее его подозрительно насторожиться.

- Ты много читаешь? - спросил он.

- Я много читаю, - ответила она и широко улыбнулась, янтарные зрачки разгорелись ярче - Но я с Аристотелем, так же как и с Марксом, - не согласна: давления общества на разум и бытия на сознание - не отрицаю, но дух мой - не ограничен, дух - сила не земная, а - космическая, скажем.

Говорила она спокойно и не как проповедница, а дружеским тоном человека, который считает себя опытнее слушателя, но не заинтересован, чтоб слушатель соглашался с ним. Черты ее красивого, но несколько тяжелого лица стали тоньше, отчетливее.

- Наши Аристотели из газет и журналов, маленькие деспоты и насильники, почти обоготворяют общество, требуя, чтоб я безоговорочно признала его право власти надо мной, - слышал Самгин.

Это было давно знакомо ему и могло бы многое напомнить, но он отмахнулся от воспоминаний и молчал, ожидая, когда Марина обнаружит конечный смысл своих речей. Ровный, сочный ее голос вызывал у него состояние, подобное легкой дремоте, которая предвещает крепкий сон, приятное сновидение, но изредка он все-таки ощущал толчки недоверия. И странно было, что она как будто спешит рассказать себя.

"Говорить она любит и умеет", - подумал он, когда она замолчала и, вытянув ноги, сложила руки на высокой груди. Он тоже помолчал, соображая:

"Что же она сказала? В сущности - ничего оригинального".

И спросил:

- Что ты понимаешь под словом "дух"?

- Этого не объяснить тому, в ком он еще не ожил, - сказала она, опустив веки. - А - оживет, так уж не потребуется объяснений.

Он не успел спросить ее еще о чем-то, - Марина снова заговорила:

- Ты знаешь, что Лидия Варавка здесь живет? Нет? Она ведь - помнишь? в Петербурге, у тетки моей жила, мы с нею на доклады философского общества хаживали, там архиереи и попы литераторов цезарепапизму обучали, - было такое религиозно-юмористическое общество. Там я с моим супругом, Михаилом Степановичем, познакомилась...

Впервые она назвала имя своего мужа и снова стала провинциальной купчихой.

- Ну - и что же Лидия? - спросил Самгин.

- Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что видела террориста, ехал на серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то - дядя мужа ее. Заезжала я к ней, лежит, нездорова, устала.

Марина взяла рюмку портвейна, отхлебнула и, позванивая по стеклу ногтями, продолжала: