Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

• Название: Жизнь Клима Самгина (Часть 2)
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

Крестясь, мужики и бабы нанизывались на веревку, вытягиваясь в одну линию, пятясь назад, в улицу, - это напомнило Самгину поднятие колокола: так же, как тогда. люди благочестиво примолкли, веревка, 'привязанная к замку магазина, натянулась струною. Печник, перекрестясь, крикнул:

- По третьему разу - дергай!

- Эй, все ли схватились?

- Ну - р-раз!

- Глядите, чтобы Ермаков...

- Два!

- К-куда, пес?

- Три!

Длинная линия людей покачнулась, веревка, дрогнув, отскочила от стены, упала, брякнув железом.

- Ну, вот и слава тебе, господи, - сказал возница, надевая сапог, подмигивая Самгину, улыбаясь: - Мы, господин, ничего этого не видели верно? Магазея - отперта, а - как, нам не известно. Отперта, стало быть, ссуду выдают, - так ли?

Он стал оправлять сбрую на лошадях, продолжая веселеньким голосом:

- Замок, конечно, сорван, а - кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, - весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами, ведь не загоните в тюрьму, господин? Вот в этом и фокус: бунтовать - бунтовали, а виноватых - нету! Ну, теперь идемте...

Отдохнувшие лошади пошли бойко; жердь, заменяя колесо, чертила землю, возница вел лошадей, покрикивая:

- Эхма, уточки, куропаточки!

Самгин шагал в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли в деревню, возница, сорвав шапку с головы, закричал:

- Эй, Василий Митрич!

Сразу стало тише, люди как будто испугались, замерли на минуту, глядя на лошадей и Самгина, потом осторожно начали подходить к нему.

- Дали ссуду-то? - радостно спрашивал возница, а перед ним уже подпрыгивал красненький мужичок, торопливо спрашивая: ,

- Ты - кого привез? Ты - куда его?

К Самгину подошли двое: печник, коренастый, с каменным лицом, и черный человек, похожий на цыгана. Печник смотрел таким тяжелым, отталкивающим взглядом, что Самгин невольно подался назад и встал за бричку. Возница и черный человек, взяв лошадей под уздцы, повели их куда-то в сторону, мужичонка подскочил к Самгину, подсучивая разорванный рукав рубахи, мотаясь, как волчок, который уже устал вертеться.

- Куда едете? В какой должности? - пугливо спрашивал он; печник поймал его за плечо и отшвырнул прочь, как мальчишку, а когда мужичок растянулся на земле, сказал ему:

- Отойди прочь, Иван!

Он выговорил эти три слова так, как будто они стоили ему большого усилия. Его лицо изъедено оспой, поэтому оно и было шероховатым, точно камень, из-под выщипанных бровей угрюмо смотрели синеватые глаза. Стоял он, широко раздвинув ноги, засунув большие пальцы рук за пояс, выпятив обширный живот, молча двигал челюстью, и редкая, толстоволосая борода его неприятно шевелилась. Самгин чувствовал, что этот человек не знает, что ему делать с ним, и нельзя было представить, что он сделает в следующую минуту. Подошло с десяток мужиков, все суровые, прихмуренные.

- Вы - староста? - спросил Самгин, думая, что в следующий раз он возьмет револьвер.

- Староста арестованный, - сказал один из мужиков; печник посмотрел на него, плюнул под ноги себе и сказал:

- Что врешь? Староста у нас захворал. В городе лежит.

Беременная баба, проходя мимо, взмахнула мешком и проворчала:

- Рады, галманы, случаю... Кончали бы скорее.

- А вам - зачем старосту? - спросил печник. - Пачпорт и я могу посмотреть. Грамотный. Наказано - смотреть пачпорта у проходящих, проезжающих, - говорил он, думая явно о чем-то другом. - Вы - от земства, что ли, едете?

- Я - адвокат. ,

- Адвокат, - повторил печник, поглядев на мужиков, - кто-то из них проворчал:

- Стало быть: и нашим и вашим.

- Ну, что ж. Яишну кушать желаете? - спросил печник, подмигнув мужикам, и почти весело сказал: - Господа обязательно яишну едят.

Он вынул из кармана кожаный кисет, трубку, зачерпнул ею табаку и стал приминать его пальцем. Настроенный тревожно, Самгин вдруг спросил:

- Вы чего хотите от меня?

- Мы? - удивился печник. - А - чего нам хотеть? Мы - дома. Вот заехал к нам по нужде человек, мы - глядим.

Сморщив лицо, он раскурил трубку, подвинулся ближе к Самгину и грубо сказал:

- Идите.

- Куда?

- Туда, - печник ткнул трубкой влево, на группу ветел, откуда доносились вздохи мехов, стук молотка и сиплый голос:

- Дуй, дуй...

На перекладине станка для ковки лошадей сидел возница; обняв стойку, болтая ногами, он что-то рассказывал кузнецу. Печник подошел к нему и скомандовал:

- Подь сюда, Косарев!

Отвел его в сторону шагов на пять, там они поговорили о чем-то, затем кузнец спросил:

- Не врешь? Перекрестись. И пригрозил:

- Ну, гляди же!

Кузнец начал яростно работать; было что-то припадочное в его ненужной беготне от наковальни к пылающему горну, неистовое в его резких движениях.

- Дуй, бей, давай углей, - сипло кричал он, повертываясь в углах. У мехов раскачивалась, точно богу молясь, растрепанная баба неопределенного возраста, с неясным, под копотью, лицом.

- Живее, Вася, не задерживай барина, - сказал печник, отходя прочь от кузницы.

- Злой работник, а? - спросил Косарев, подходя к Самгину. - Еще теперь его чахотка ест, а раньше он был - не ходи мимо! Баба, сестра его, дурочкой родилась.

Не переставая говорить, он вынул из-за пазухи краюху ржаного хлеба, подул на нее, погладил рукою корку и снова любовно спрятал:

- Заметно, господин, что дураков прибывает; тут, кругом, в каждой деревне два, три дуренка есть. Одни говорят: это от слабости жизни, другие считают урожай дураков приметой на счастье.

- Эй, Косарев, помогай! - крикнул кузнец. Ветер нагнал множество весенних облаков, около солнца они были забавно кудрявы, точно парики вельмож восемнадцатого века. По улице воровато бегали с мешками на плечах мужики и бабы, сновали дети, точно шашки, выброшенные из ящика. Лысый старик, с козлиной бородой на кадыке, проходя мимо Самгина, сказал:

- Черти носят...

Самгин отошел подальше от кузницы, спрашивая себя: боится он или не боится мужиков? Как будто не боялся, но чувствовал свою беззащитность и унижение пред откровенной враждебностью печника.

"Это они, конечно, потому, что я - свидетель, видел, как они сорвали замок и разграбили хлеб".

Он лениво поискал: какая статья "Уложения о наказаниях" карает этот "мирской" поступок? Статьи - не нашел, да и думать о ней не хотелось, одолевали другие мысли:

"Печник, конечно, из таких же анархистов по натуре, как грузчик, казак..."

- Готово, - с радостью объявил Косарев и усердно начал хвалить кузнеца: - Крепче новой стала ось; ну и мастер!

А мастер, встряхнув на ладони деньги, сердито посоветовал Самгину:

- Прибавьте на бутылку казенки. Ну, вот, - езжай, Косарев!

Лошади бойко побежали, и на улице стало тише. Мужики, бабы, встречая и провожая бричку косыми взглядами, молча, нехотя кланялись Косареву, который, размахивая кнутом, весело выкрикивал имена знакомых, поощрял лошадей:

- Эх, птички-и!

Но, выехав за околицу, обернулся к седоку и сказал:

- Сволочь народ!

Это было так неожиданно, что Самгин не сразу спросил:

- Почему?

- Да - как же, - обиженно заговорил Косарев. - Али это порядок: хлеб воровать? Нет, господин, я своевольства не признаю. Конечно: и есть - надо, и сеять - пора. Ну, все-таки: начальство-то знает что-нибудь али - не знает?

Он погрозил кнутом вдаль, в синеватый сумрак вечера и продолжал вдохновенно:

- Ежели вы докладать будете про этот грабеж, так самый главный у них печник. Потом этот, в красной рубахе. Мишка Вавилов, ну и кузнец тоже. Мосеевы братья... Вам бы, для памяти, записать фамилии ихние, - как думаете?

- Перестань, - строго сказал Самгин. - Меня это не касается.

Он рассердился, но не находил достаточно веских слов, чтоб устыдить возницу.

- Разве тебе не стыдно доносить на своих?

- Да я - не здешний...

- Все равно. Это - нехорошо.

- Уж чего хорошего, - согласился Косарев. - Али это - жизнь?

- Удивляюсь я, - продолжал Самгин, но возница прервал его:

- Еще бы не удивиться! Я сам, как увидал, чего они делают, испугался.

- Довольно! - крикнул Самгин.

- Как желаете, - сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: - Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! - крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: - Ночью - дождик будет, - и, как черепаха, спрятал голову в плечи.

"Народ, - возмущенно думал Самгин. - Бунтовщики", - иронически думал он, но думалось неохотно и только словами, а возмущение, ирония, вспыхнув, исчезали так же быстро, как отблески молний на горизонте. Там, на востоке, поднимались тяжко синие тучи, отемняя серую полосу дороги, и, когда лошади пробегали мимо одиноких деревьев, казалось, что с голых веток сыплется темная пыль. Синеватая скука холодного вечера настраивала Самгина лирически и жалобно. Жалко было себя, - человека, который не хотел бы, но принужден видеть и слышать неприятное и непонятное. Зачем ему эти поля, мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями чужих мыслей? Почему на нем лежит обязанность быть умником, все знать, обо всем говорить, служить эоловой арфой, - кому служить?