Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

• Название: Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести
• Автор: Дмитрий Снегин
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

В пятый том вошли в основном военные повести автора: «На дальних подступах» — о боях панфиловцев под Москвой; «Парламентер выходит из рейхстага» — о воинах казахстанцах и о Герое Советского Союза И. Я. Сьянове; «Осеннее равноденствие» — о делах и людях одного целинного совхоза в 60-е годы; «Ожидание» — несколько страниц героической летописи батальона Михаила Лысенко — резерва генерала Панфилова; «В те дни и всегда» — о защитниках Брестской крепости.

Военные произведения Дм. Снегина отличаются лаконизмом и реалистичностью письма, документальной основой и повествуют о замечательных качествах советских людей, воинов, патриотов, интернационалистов.

---

Дед коротко спросил:

— Отвоевался?

— После восемнадцатой раны непригоден стал! — зло отозвался дядя, будто за все свои раны собирался мстить отцу, жене, детям и племянникам.

Непригодным оказался дядя Кузьма и к работе: силы не хватало, пропала сообразительность. За что ни возьмется, все шиворот-навыворот сделает: болтушку выльет в коровьи ясли, а сено раздаст свиньям.

Дед все больше горбился под бременем забот, однажды сказал:

— Лучше бы он не вернулся.

— Что вы, деда! — испугался Илюха.

— У Кузьмы ум за разум заходит, — доверительна открылся дед. — Вот какая беда разразилась.

А вскоре дошла до Семиозерного ошеломившая всех новость: в Питере свергли царя. Дядя Кузьма приободрился, на работу лютый стал — откуда и силы взялись!

— Люди теперь будут жить в свое удовольствие, — говорил он Илюхе, и глаза его неестественно блестели.

...В тот день они были в степи — сено сгребали. Парило. И дед поторапливал: мог нагрянуть непрошеный дождь. Больше всех старался Кузьма — пропиталась потом рубаха, мочалкой прилип ко лбу льняной чуб. Налетел ветер. Он подхватил валки сена, и сложные запахи июля заметались над лугом. Далеко-далеко по-мирному глухо громыхнул гром. Внезапно туча закрыла солнце, и длинная ветвистая молния расколола небо. Вторая, третья. Раскаты грома — сухие, резкие покатились по лугу, сшибаясь и обгоняя друг друга, оглушая косарей. Хлынул ливень, и вместе с ним, казалось, посыпались на землю рваные осколки неба. Лютая степная гроза справляла гульбище.

Все побежали к шалашу, устроенному под одиноким деревом и не сразу заметили, что Кузьма остался посреди луга. Он запрокинул голову и подставил грудь ударам ливня, молний, грома. Он показался Илье таким же крепким, сильным и красивым моряком со сказочного многопушечного корабля, каким приезжал на побывку еще до революции. Илья побежал к дяде, чтоб быть с ним рядом.

— Двадцать пятый — не берет... двадцать шестой — не берет... двадцать седьмой — не берет! — считал Кузьма, неподвижный, каменный. — Га, двадцать девятый, тридцатый снаряд — не берет! Не берет!

— Какой снаряд? — крикнул Илюха, задрав к небу голову.

Кузьма вздрогнул, скользнул косым лихорадочным взглядом по племяннику, грозно закричал:

— Свистать всех наверх! — и побежал к стогу. Он карабкался наверх, скатывался, сено набилось ему в рот, Кузьма кричал, рычал, плевался.

Илья оцепенел. Подбежал дед, навалился на сына, прижал к земле. Кузьма жалобно всхлипнул, притих. А потом рывком опрокинул деда и, пригнувшись, точно в него стреляли, шибко побежал к озеру...

Дядю Кузьму увезли в город — в сумасшедший дом. С тех пор Илья никогда его не видел.

Второй дядя — Алексей — попал в плен. Два раза бежал, и оба раза его ловили. Жестоко наказывали. Домой пришел уже при Советской власти.

— Как Иисуса Христа распинали, — рассказывал он, осторожно кладя на стол покалеченные руки. — Не иначе на том свете в рай попаду.

Дед сердился:

— Как же, попадешь, держи карман шире.

Меньше всех пострадал на войне отец. Он вернулся с беспокойными мыслями, со смелыми надеждами.

— О том свете пускай заботятся попы, — с усмешкой говорил он дяде Алексею. — А мы должны на земле создать рай без нужды, без войны.

Все эти годы война была далеко-далеко, а тут вдруг покатилась по степям Кустаная. И оказалось, что в степях есть баи и кедеи, кулаки и бедняки, белогвардейцы и красногвардейцы... Отец ушел с красногвардейцами. На прощанье погладил Илью шершавой ладонью по русой голове, сказал:

— Счастливый ты вырастешь — никаких войн на земле не будет, разве что в книжках останутся.

Илюхе стало скучно: как всякий мальчишка, он мечтал быть военным. Моряком, как дядя Кузьма.

Пройти пять рубежей...

Сьянова срочно вызвали к командиру полка. Там уже были капитан Неустроев и член Военного Совета 3-й Ударной Армии. Видимо, только что состоялся важный разговор. Илья представился.

— Здравствуй, — пожал ему руку член Военного Совета. — Давно не виделись.

— С последнего армейского партийного актива, — уточнил Сьянов.

— По времени не так много, — сказал командир полка Зинченко, — а вот по делам...

— Да, — подтвердил член Военного Совета, пытливо рассматривая Илью. — Морщинок под глазами прибавилось. Устал?

— Никак нет, немцы решили посидеть в Кунерсдорфе и нам дали передохнуть.

— А не надоело отдыхать?

— Оттого и морщины, — улыбнулся одними глазами Сьянов.

— Ну что ж, тогда приступим к делу. Товарищ Зинченко, вы будете ставить задачу? — обратился генерал к командиру полка.

— Удобнее командиру батальона. Он ближе к ротам.

Неустроев без рисовки и смущения обратился к Сьянову: в любой обстановке он чувствовал себя свободно.

— История Кунерсдорфа тебе хорошо известна. Немцы, по всему видно, решили взять реванш спустя двести лет. Какие у них здесь укрепления — сам знаешь, не новичок. Придется пройти пять рубежей, а шестой взять. Понял?

Сьянов побледнел.

— Один пройду. С ротой — нет.

Паузу, полную напряжения, расколол звонкий смех Зинченко.

— Ага, что я говорил?

— Да, — покачал головой член Военного Совета. — Впрочем, продолжайте, капитан.

Неустроев досадливо поморщился.

— Короче говоря, создаются штурмовые группы. Первой будешь командовать ты. Придаются семнадцать пушек, пулеметная рота, взвод ПТР и три стрелковых роты. Кроме того, по твоему требованию, особая артиллерийская группа будет уничтожать доты и огневые точки... Теперь как думаешь?

— Пройдем, — просто ответил Илья.

— Начало в 11.00.

Сверили часы. Было 8 часов 17 минут по среднеевропейскому времени.

Сьянов спешит в роту. Оставшееся до начала штурма время уходит на уточнение сигналов взаимодействия, на подготовку оружия. Из приданных подразделений приходят связные радисты. Их прибирает к рукам Вася Якимович.

— Подумаешь, генерал, — огрызается один из радистов.

— Тебе — генерал! — тихо говорит Якимович.

Сьянов слушает бойцов и в который раз поражается: не говорят они перед боем о ранениях и смерти. Все буднично, просто, — как на войне. И он спрашивает радиста:

— «Ура» кричать умеешь?

— Приходилось, — смущенно улыбается радист.

— Тогда не отстанешь, — в свою очередь улыбается Илья.

За полчаса до артподготовки в окопы приходит Алексей Берест. Лицо серьезное, а в глазах радость. Как бы удивленный, говорит:

— Ого, да тут сошлись все роды оружия... Разве что моряков недостает.

— Есть и моряки, — гудит Столыпин.

— Извини, я совсем забыл о потомственных поморах, — Берест угощает бойцов трофейными сигаретами. — Вижу: на Берлин собрались.

— Прикажут — и дальше пойдем! — пылко восклицает Вася Якимович, и щеки его розовеют.

Берест щурится.

— А вот немцы думают по-иному. Они утверждают: русская волна разобьется о кунерсдорфский вал и покатится обратно.

— Это несерьезно! — запальчиво возражает Вася.

Все смеются. Лишь Столыпин молча взбирается на бруствер и оттуда — с высоты — роняет:

— Не покатимся, прошли те времена. Да и нет охоты катиться.

Там, куда смотрит Столыпин, — тишина, безлюдье.

— Они теперь тоже понимают, что наше дело правое, — задумчиво роняет Якимович.

Берест собирается уходить. Улучив минутку, он говорит Сьянову:

— Егорова и Кантария откомандируй в распоряжение полковой разведки. А зачем — скоро узнаешь.

— Исключить совсем?

— Нет, пускай числятся в твоей роте.

Берест уходит. Солнце поднялось и обогрело землю. Воздух колышется прозрачной прозеленью. Белое облако медленно плывет на север, задевая за островерхие крыши Кунерсдорфа. Илья видит мысленным взором чистенькие улочки, по которым неторопливо шагают благополучные бюргеры. В скверике резвятся дети. Открыты магазины. Нелюдно в такой час в пивном баре. Старинные часы на городской ратуше вот-вот пробьют одиннадцать. Привычный, неколебимый звон полетит над мирной далью. Люди, чуждые злобы и войны, должны жить в таком городке. Должны бы...

Сьянов смотрит на часы. С губ готова сорваться привычная команда — приготовиться! Он окидывает взглядом бойцов. Без команды все ясно, все на месте.

Первый артиллерийский залп воспринимается как сильный подземный толчок. Грохот, какого не было за всю войну, вклинивается в уши. Над головами летят снаряды. Их не видно, но по тому, как возмущен воздух, можно догадаться — им тесно в небе.

Прежде чем выпрыгнуть из траншеи и прижаться к огненному валу, Илья с тоской подумал: почему не пишет писем жена? Впрочем, об этом он думал все время и не заметил, как ворвались в первые окопы немцев, как взяли второй рубеж. В траншеях третьего его чуть не подстрелил немецкий автоматчик с длинным красным лицом. Он задержался на повороте траншеи и вскинул на Илью автомат. Но прежде чем раздался выстрел, по автоматчику короткой очередью полоснул Якимович и, споткнувшись обо что-то, упал. На лету его подхватил Столыпин.