Владимир Брюханов - Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер

• Название: Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер
• Автор: Владимир Брюханов
• Издательство: Интеллектуальная книга
• Жанр: Политика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-902699-02-6

Владимиру Брюханову, известному историку, живущему в Германии, путем логического анализа и с использованием всей архивной документации, обнаруженной в России и за рубежом, впервые удалось завершить расследование знаменитой и загадочной гибели полковника Альфреда Редля — одного из руководителей военной разведки и контрразведки Австро-Венгрии, обвиненного в 1913 году в сотрудничестве с русскими. Развеяна легенда о неудачливом и нищем художнике Адольфе Гитлере, якобы бедствовавшем в Вене и в Мюнхене в годы, предшествовавшие Первой Мировой войне: он оказался одной из ключевых фигур хитроумных игр полковника Редля, деятельным и результативным героем международных столкновений.

---

Неясно, однако, лежали ли теперь в конверте по-прежнему те же рубли. С одной стороны, менять эту деталь было абсолютно невозможно, поскольку оставалось неизвестным, чем были обусловлены и эти рубли, и их сумма: это-то и предстояло, помимо всего прочего, выяснить у получателя письма. С другой стороны, лихость, с которой Ронге сочинил текст второго письма, в котором и были упомянуты заведомо шпионские парижский и женевский адреса, заставляет подозревать, что и рубли Ронге мог сразу заменить на кроны.

Что же касается самого первого письма, то нужно сильно усомниться в том, что оно, пройдя через руки профессионалов-контрразведчиков, «благодаря неосторожному обращению с ним, было приведено в такое состояние, что адресат немедленно понял бы, что дело неладно» — как это написал Ронге.

Но частичная фальсификация здесь была просто необходима: на новом, втором по счету конверте должны были стоять отпечатки штемпелей с более свежими датами и уж заведомо должны были быть удалены печати и пометки, указывающие сначала на обратное возвращение неполученного письма, а затем и на необъяснимый его повторный приход по адресу получателя — если, конечно, все это имелось на исходном конверте.

Умельцы в Вене могли, разумеется, и сами подделать все эти штемпели, но можно было воспользоваться для этого помощью Николаи и его коллег, как о том поведал Ронге. Здесь, заметим, частичное объяснение того, почему ни Николаи, ни Ронге не привели точных дат, связанных с письмами: в этой последовательности манипуляций было легко запутаться — тем более при частичном отсутствии документации в распоряжении мемуаристов годы спустя.

Особняком стоит письмо, опубликованное Урбанским.

Как все это было проделано на самом деле — выяснится немного ниже.

Пусть теперь это второе письмо было грубейшей фальшивкой, но при этом получателя письма не спасал уже никакой рассказ о русском пьянице — и можно было на него нажать посильнее и выяснить, является ли он в действительности шпионом или сообщником шпионов.

Можно ли поверить Ронге в том, что это второе письмо не сработало так, как это было им, Ронге, задумано, а было просто изъято с почты тогда, когда уже в мае 1913 года на адрес Никона Ницетаса пришли два новых письма?

Мы позволим себе очень в этом усомниться!

Тем более, что как раз в результате получения этого второго письма на почте и могло произойти то, что оно было приведено в такое состояние, что демонстрировать его позднее кому-либо было просто невозможно: получатель вовсе не обязан был сохранять девственно невинный вид письма и конверта — особенно если после получения его ухватили за шиворот и принялись выкручивать руки!

Ведь, строго говоря, Ронге утверждает, что на почте не помнили, поступали ли раньше письма по этому адресу, но только в связи с появлением там первого письма, а не второго и последующих! Хотя и это утверждение Ронге не производит впечатления добросовестного: на Почтамте для отчетности сохранялись формуляры, подписываемые при получении писем «до востребования» (ниже это будет подробно описано) — вот они-то и давали объективную информацию о наличии прежних получателей писем по аналогичному адресу! Выходит, таким образом, что ранее по адресу Никона Ницетаса вполне определенно ничего не приходило — по крайней мере в обозримое время сохранения отчетности; иначе Ронге, проверявший это, был бы обязан упомянуть о подобной корреспонденции.

Таким образом, нет никаких оснований считать Никона Ницетаса постоянно действующим псевдонимом — кого бы то ни было и тем более определенно полковника Редля, как это беззастенчиво утверждают авторы многих публикаций о Редле.

Никон Ницетас — это типичный временный фиктивный почтовый адрес, о каковых, например, Батюшин высказывался следующим образом: «В мирное время связь с агентами поддерживается по фиктивным адресам, причем каждый агент должен иметь свой фиктивный адрес, как правило меняемый ежемесячно».[109]

Теперь согласитесь, что весь набор фактов выглядит достаточно странно: в первом письме лежали русские рубли и не было сопроводительного текста, второе письмо сочинил сам Ронге в провокационных целях, а вот форма и содержание третьего и четвертого писем резко отличаются и от первого письма, и от второго!

Текст четвертого письма известен целиком — с точностью до последней буквы: его фотокопию опубликовал Урбанский в 1931 году.

Это — классическое провокационное письмо-ловушка: тут и деньги (и не рубли, столь возмутившие своим примитивизмом Батюшина и заставляющие недоумевать любого трезвомыслящего человека, а самые натуральные австрийские кроны — ровнехонько семь тысяч!), и записка с осторожным намеком на шпионаж и с адресом в Христиании, наверняка никогда ранее не употреблявшимся в шпионских целях, а потому не вызывающим ни эмоций, ни подозрений — в отличие от адреса пресловутого отставного капитана Ларгье.

Из текста четвертого письма многое понятно и о третьем письме, дата которого упомянута в четвертом письме — 7 мая 1913 года.

В этом третьем письме никаких денег не было (за что, напоминаем, есть извинение в четвертом письме), но был дан тот же адрес для связи — в Христиании, а не указанный во втором письме адрес Ларгье, известного едва ли не каждому шпиону в тогдашней Европе.

Теперь, заметим, становится понятным, почему Урбанский сначала написал, что в письме не было никакой сопроводительной записки, а затем тут же опубликовал эту записку: просто он имел в виду разные письма, только вот забыл об этом упомянуть — или психологически завибрировал и не стал в последний момент это уточнять.

Ведь ясно же, что и над ним зависало подозрение в фальсификации, совершенной еще в 1913 году, хотя и едва ли угрожавшее ему чем-либо в 1931 году! Но окончательной утратой доброго имени подобное вполне могло завершиться!

Однако все это сошло Урбанскому с рук: никто и ни в чем его сразу после этой публикации и по сей день не заподозрил и не обвинил!

Хотя, как будет рассказано, его еще в апреле 1914 года за участие в «Деле Редля» вытряхнули со службы,[110] но позднее восстановили — и уже осенью 1914 года он стал генералом и командовал бригадой, а затем и дивизией![111]

В 1931 году Урбанский имел экзотическое для нас австрийское звание фельдмаршала-лейтенанта,[112] соответствующее, как мы полагаем, просто генерал-лейтенанту.

Однако противоречиям в тексте Урбанского можно дать и гораздо более прозаическое объяснение. Оно принадлежит Михаилу Алексееву.

Он так высказался сначала о книге «Эгона Эрвина Киша, проведшего собственное расследование»: «Это не столько документальное сколько художественное произведение, написанное с выдумкой и фантазией, детективным поворотом сюжета», а затем и о прочих: «Воспоминания Ронге и Урбанского опубликованы значительно позже, и можно предположить, что некоторые подробности оба автора черпали у богатого на выдумку журналиста. Остальные исследователи также фактически пересказывают книгу Киша, вводя при этом несуществующие детали и уточнения».[113]

Возразим, что мнение Алексеева нисколько не применимо к книге Максимильяна Ронге: противоречия подробностей у Киша и у Ронге настолько разительны, что ни о каком заимствовании не может быть и речи.

Книга Ронге, к тому же, имеет двойное дно — ее содержание, помимо общепонятной направленности, подчинено и весьма специфической задаче: это, по существу, открытое письмо к одному вполне определенному адресату — некоторые детали, содержащиеся в тексте у Ронге, вообще не могут быть понятны никому, кроме этого предположенного нами фигуранта — живого и здравствовавшего в 1930 году. К этому нам, разумеется, придется возвращаться.

Иное дело Урбанский. Этот тоже имел специфические задачи, но иные, нежели Ронге. Он и решал эти задачи, приводя разнообразные подробности, к которым мы уже обращались и еще будем многократно обращаться. В остальном же Урбанский, как и предположил Алексеев, решил особенно не утруждать себя, и многие детали, показавшиеся ему, Урбанскому, несущественными или общеизвестными, действительно перекатал у Киша.

При этом Урбанский не затруднил себя даже согласованием собственного текста с текстом Киша — отсюда и нелепые противоречия, бросающиеся в глаза.

Разницу между письмами, пришедшими по адресу Никона Ницетаса, можно объяснять разными возможными причинами. Простейшей является то, что их отправителями были различные люди или организации.