Олег Авраменко - Хозяйка источника

• Название: Хозяйка источника
• Автор: Олег Авраменко
• Жанр: Фэнтези

Введите сюда краткую аннотацию

---

— Теперь чувствую, — ошеломленно пробормотал я, поняв, наконец, что имеет в виду мой брат.

— Подобное случалось со мной несколько раз, — продолжал Брендон. — По неосторожности, во время гипнотических сеансов с пациентами. И всякий раз мне становилось противно, а однажды меня чуть не стошнило. Но в этом случае все было иначе. Я… Впрочем, я уже говорил, чтo я тогда испытал.

— М-да, — только и сказал я. На память мне пришло одно пренеприятнейшее происшествие времен моей юности. Я стараюсь как можно реже вспоминать об этом, ибо воспоминания мои горьки, их горечь густо замешана на отвращении, которое я чувствую до сих пор, спустя много-много лет; а над всем этим довлеет чувство вины и глубокое раскаяние…

Ее звали Ребекка или просто Бекки. Она была неодаренной и мало того — еврейкой, однако я любил ее, по крайней мере, был искренне убежден, что люблю ее. Я страстно желал, чтобы она подарила мне сына или дочь — тогда я мог бы привести ее в Солнечный Град и назвать своей женой. Бекки, глупышка, употребляла контрацептивные препараты, она считала, что еще слишком молода для материнства, но на сей счет у меня имелись другие соображения, поэтому я загодя превращал ее противозачаточные таблетки в стимулирующие витамины… Впрочем, все мои старания ни к чему не привели, и я говорю об этом лишь затем, чтобы вы поняли всю серьезность моих намерений.

А потом произошла катастрофа. Как-то я проснулся среди ночи и долго смотрел на мою любимую, которая безмятежно улыбалась во сне; смотрел нежно и ласково, забыв обо всем, в том числе и об элементарной осторожности. Среди Властелинов выражение "залезть в душу" употребляется не в переносном, а в самом прямом смысле. Сделать это сознательно — все равно что совершить преступление, и прежде всего — против себя. Это гнусный акт насилия над собственной сущностью; залезть кому-нибудь в душу, значит плюнуть в свою. И я наплевал себе в душу, когда нечаянно увидел, что творится в душе Ребекки.

Моя нежность мгновенно сменилась брезгливостью, а к горлу подступила тошнота. Огонь любви, спокойно горевший в моем сердце, внезапно вспыхнул всепоглощающим пламенем жгучей ненависти. Объятый ужасом, преисполненный отвращения, весь в панике, я нырнул в Тоннель и в чем мать родила с головокружительной скоростью помчался сквозь миры.

Это путешествие я помню очень смутно. Вряд ли тогда я управлял своими перемещениями сознательно. Скорее, сработал приказ, внушенный мне в детстве: "Если ты смертельно ранен, если ты беспомощен, ищи приют в стенах родного Дома". Приказ сработал, командование взяло на себя подсознание, и очевидно, именно оно привело меня в Сумерки, которые я называл своей второй родиной, но на самом деле любил их больше, чем Царство Света.

Я вышел… нет — вывалился из Тоннеля под Аркой в Зале Перехода Замка-на-Закате. Меня знобило, я обливался холодным потом, я был совершенно голый и еле держался на ногах. Словно в тумане я увидел глазеющих на меня стражников и открыл было рот, чтобы позвать их, как вдруг желудок мой скрутило от нового приступа тошноты. Я согнулся пополам, меня вырвало, после чего я рухнул на пол и потерял сознание.

Очнулся я лишь через десять часов, разбитый и опустошенный, однако кризис уже миновал. С физическими и психическими последствиями пережитого мной нравственного шока мне помогла справиться моя маленькая тетушка Диана — тогда еще не моя любимая, а просто моя лучшая подруга, моя младшая сестричка. Ей и только ей я рассказал о том, что случилось; у нее я нашел поддержку, сочувствие и понимание.

С тех пор я не виделся с Бекки и старался не думать о ней, но полностью забыть ее я не смог. То, что я совершил, пусть и невольно, было самым гадким поступком всей моей жизни, и любое напоминание о нем вызывало у меня стыд. Дети Света, мягко говоря, не питали теплых чувств к детям Израиля, поскольку последние в период становления нашего Дома чуть не сокрушили все планы моего прадеда, короля Артура. И хотя официально антисемитизм у нас не поощрялся, он все-таки присутствовал и присутствовал ощутимо. Однако после случая с Бекки я стал одним из тех немногих детей Света, кто относился к израильтянам без тени враждебности; а яростные борцы с мировым сионизмом, невзирая даже на то, что я был принцем, сыном короля, занесли меня в свои черные списки. И никто, кроме Дианы, понятия не имел, что моя расовая терпимость — дитя любви, закончившейся ненавистью, и рождена она в тяжких муках раскаяния…

Я тряхнул головой, прогоняя прочь воспоминания. Брендон, все это время смотревший на меня, истолковал мое поведение по-своему.

— Я понимаю, Артур, тебе трудно в это поверить. Внутри каждого человека столько грязи, что лишь он сам может терпеть ее, да и то не всегда. А для постороннего увидеть ее, прикоснуться, попробовать — в лучшем случае противно. Все это так; но ведь должны же быть исключения. Те самые исключения, которые подтверждают общее правило; исключения, без которых это самое правило становится бессмысленным. В случае с Даной как раз было такое исключение, и вместо всего наихудшего, что в ней есть, что есть в каждом человеке, я увидел самое прекрасное. Может быть, мне помог опыт общения с Брендой. Мы научились терпеть грязь друг друга, как свою собственную; в некотором смысле, она у нас общая. И отношения между нами сродни отношению других людей к самим себе: толика презрения, изрядная доля скепсиса и безграничная самовлюбленность.

— Похоже, вы не мыслите себя друг без друга, — сказал я.

— Еще бы, — кивнул Брендон. Затем он подозрительно покосился на меня и добавил: — Но если ты намекаешь…

— Ни на что я не намекаю, — поморщившись, произнес я. — И знаешь, брат, мне кажется, что вы с Брендой отчасти сами виноваты в том, что вас подозревают в кровосмешении. Ваши настойчивые утверждения, что между вами ничего нет, не было и быть не может, производят обратный эффект. Я-то, положим, верю вам, потому что хочу верить, однако вынужден признать, что ваш излишний пыл настораживает. Будь я объективен по отношению к вам, я бы, пожалуй, припомнил пословицу, которая гласит, что дыма без огня не бывает. Или другую, еще более меткую — на воре шапка горит.

Брендон был явно обескуражен моим ответом. Несколько секунд он в недоумении смотрел на меня, потом смущенно отвел взгляд, достал из кармана сигарету и закурил. Сделав глубокую затяжку и выдохнув дым, он сказал:

— Хорошо, Артур, мы с Брендой учтем твое замечание. И кстати, о горящих шапках. Всякий раз, когда речь заходит о Дане, у тебя слегка дрожит голос, а порой краснеют щеки. С чего бы это?

Сначала я почувствовал легкое раздражение и хотел было посоветовать Брендону не совать свой нос в чужие дела. Но потом я сообразил, что он вовсе не поддевает меня, и его вопрос продиктован не праздным любопытством. Мое раздражение мигом улетучилось.

— Да никак ты ревнуешь, братец! — сказал я.

— Ревную, — честно признался Брендон. — Я же говорил, что у меня серьезные намерения. Поэтому мне небезразлично все, что между вами происходит. А между вами что-то нечисто — это и ослу понятно. Вы любовники?

Я вздохнул, забрал у Брендона сигарету, в три затяжки докурил ее и выбросил окурок за борт.

— Нет, — ответил я. — Мы не любовники и никогда не станем любовниками. — Боясь, что мои слова прозвучали не слишком убедительно, я поспешил добавить: — Ты ошибаешься, считая меня своим соперником, Брендон. Не я твой соперник.

— А кто же?

— Морган Фергюсон. Относительно Даны у него тоже серьезные намерения. Он собирается развестись с женой, чтобы жениться на ней.

— Ага, — сказал Брендон, нахмурившись.

— Вот то-то же. И я считаю своим долгом предупредить вас обоих — во избежание возможных недоразумений.

Пока мой брат переваривал полученную информацию, я сунул руку за отворот камзола и извлек оттуда небольшое круглое зеркальце. Брендон собирался встать и отойти в сторону, но я жестом велел ему оставаться на месте.

Рябь… Туман… Контакт.

Я увидел лицо Даны в обрамлении золотисто-рыжих волос, которые беспорядочно разметались по подушке. Она смотрела на меня, сонно улыбаясь, и часто моргала своими большими зелеными глазами. Лично для меня нет зрелища прекраснее, чем вид нежащейся в постели девушки, и мне стоило больших усилий не залюбоваться ею в присутствии Брендона.

— Доброе утро, Дана, — сказал я. — Извини, что разбудил тебя.

— Привет, Артур, — ответила она. — Не беспокойся, я уже давно проснулась. Вот только никак не могу заставить себя встать.

— Почему? Ты заболела?

— Слава Богу, нет. Просто мне скучно. После твоего возвращения мы с Дэйрой ни разу не ссорились по-настоящему.

— Так это же великолепно!

Дана вздохнула:

— Может быть. Но, признаться, я так привыкла к нашим утренним ссорам, что теперь скучаю без них.