Марк Ланской - Трудный поиск. Глухое дело

• Название: Трудный поиск. Глухое дело
• Автор: Марк Ланской
• Издательство: «Советский писатель», Ленинградское отделение
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Марк Ланской на протяжении многих лет исследует сложную проблему перевоспитания малолетних правонарушителей. Этой теме были посвящены его ранее напечатанные произведения: «Приключения без путешествий» и «Когда в сердце тревога». Новая повесть «Трудный поиск» связана с нити не только общностью некоторых героев, но и единством цели — стремлением найти практические пути к полному устранению причин преступности среди несовершеннолетних.

«Глухое дело» — повесть о неугасающей народной ненависти к фашистам и предателям. В ней переплетаются драматические события военных лет и сегодняшнего дня, сталкиваются разные характеры и возникают острые нравственные конфликты.

---

— Здравствуй, Валерик, — повернулся к нему Марат Иванович..

— Здравствуйте, — тихо ответил Валерик и покраснел еще гуще.

— Вот пожалуйста, — опять тоном экскурсовода заговорил Марат Иванович, — из интерната на воскресенье воспитанник направляется в теплый родственный круг.

— Поди сюда, Валерка, — позвал Шрамов, — садись, кушай. Колбасу жуй, селедочку... А водочки, брат, нельзя, мал еще.

— П-пей, Валерка! — скомандовала мамаша с постели. — Плюй на них, п-пей!

Марат Иванович встал.

— Пойдемте, Анатолий Степанович, картина, надеюсь, ясная.

Анатолий растерялся. Ему казалось, что он трусливо покидает место, где совершается преступление, но и сделать он ничего не мог. Увести мальчика? Куда? По какому праву? А следующее воскресенье?

Не прощаясь, они вышли из комнаты. Пока спускались по лестнице, молча переживали. Потом Марат Иванович опять заговорил.

— Полтора года не могу добиться спасения этих ребят. Не хватает каких-то бумажек, показаний, признаний, черт-те чего. Либерализм, гуманизм, будь он проклят. Никак не поймут, что гуманизм для подонков всегда оборачивается издевательством для честных людей.

— Ну хорошо, лишат их родительских прав. А потом?

— Лишить мало. Выслать нужно! И не просто освободить один город от пьяниц, чтобы наградить ими другой. В специальные лагеря, за колючую проволоку. Труд и лечение. Без срока. Как держат в больнице — до полного излечения. А не излечится, не захочет — пусть подыхает там.

— Валерку, Леньку куда?

— Валерка в интернате, где сейчас, только без всякой связи с родителями. А Леньку... Вот будет Омз — все вопросы решит.

Они уже вышли на улицу. Марат Иванович снова стал медлительным и молчаливым.

14

Игорь Сергеевич ощущал отсутствие сына постоянно и болезненно. Наверно, так ощущает человек пальцы ампутированной ноги. Генкины вещи, Генкины книги укоряли на каждом шагу: твой сын в тюрьме. А ты ему ничем не помогаешь. Ты виноват в его страшной судьбе. Действуй же! Добивайся!

Он никогда не умел пользоваться отмычками знакомств и протекций. Все, чего он добился в жизни, пришло как бы само собой, как награда за труд, за смелость и честность. Тяжелой штангой казалась ему телефонная трубка, когда он поднимал ее, чтобы позвонить какому-нибудь старому, еще фронтовых лет приятелю, занимавшему влиятельный пост и имевшему других, еще более влиятельных друзей.

Игорь Сергеевич искал «ход» к городскому прокурору, к работникам горкома партии, к милицейскому начальству. Услышав его голос по телефону, приятели радостно откликались, приглашали встретиться, «отметить». Но когда он, багровея от стыда, начинал рассказывать про Гену, голоса как будто тускнели, радость сменялась деланным сочувствием. Ему не отказывали. Каждый обещал подумать, позвонить, подсказывал еще другие фамилии и номера телефонов.

Со многими он встречался, горячо доказывал, что несовершеннолетнего сына посадили за сущие пустяки, что прокуратура перегнула палку. Он просил отпустить Гену на поруки, ручался партбилетом.

Среди тех, кто его принимал, были и трепачи, много обещавшие, но даже не пытавшиеся чем-нибудь помочь. Они просто избегали новых встреч и не подходили к телефону. Но больше было таких, кто разделял его возмущение, тут же кому-то звонили, просили «обратить внимание», «проверить», «сделать все, что можно».

Проходили дни, и те же, искренне к нему расположенные люди признавались, что ничего пока не добились, что в деле Генки есть какие-то сложности, о которых им не говорят. Они просили набраться терпения, обещали не забывать о его горе.

Телефонные звонки приятелей Игоря Сергеевича через длинный ряд инстанций доходили до следователя Марушко, дергали его, торопили с обвинительным заключением. Он догадывался, чьих рук это дело, злился, как всегда, когда сталкивался с родителями, действовавшими в обход, и встречал Игоря Сергеевича с открытым недовольством.

— Сколько вы еще будете его держать? — спрашивал Игорь Сергеевич, сдерживая гнев. Хотя нервы его за последние дни натянулись до предела, он еще не терял самообладания.

— Столько, сколько нужно для успеха следствия. Но не больше, чем имею права по закону.

— Но зачем вам нужно, чтобы он сидел под замком? Куда он денется? И чего вы тянете? Ведь все ясно: ну скупал, ну продавал! Чего вы еще от него хотите?

— Он знает, что я от него хочу. Я рад бы кончить раньше, но не могу, опять же по милости вашего сынка.

— Разрешите мне с ним поговорить.

— Вы уже с ним виделись. Новое свидание я считаю лишним.

— Почему?

— Потому что это вредит следствию. После вашей беседы с ним он набрался еще больше нахальства.

Игорь Сергеевич уходил ни с чем.

Свидание, о котором напомнил Марушко, было тяжелым и суматошным. Игоря Сергеевича так потряс жалкий вид сына, что он ни о чем не расспрашивал, ничего не узнал, только успел поддержать в Генке бодрость духа и обнадежить его скорым освобождением. Генка плакал, и сам Игорь Сергеевич чуть не дал воли слезам. Он старался выглядеть спокойным, ругал прокуратуру и милицию, делал все, чтобы разогнать мрачные мысли сына, передать ему свою уверенность в благополучном исходе дела.

Потом, после свидания, он перебирал слова, которые забыл сказать, ругал себя за то, что не сумел выразить свою отцовскую боль и любовь. Он добивался нового свидания и не верил, что встреча отца с сыном может повредить правосудию. Просто этот бюрократ-следователь хочет причинить лишнюю боль и ему и Гене,

Чтобы оттянуть возвращение домой к Генкиным вещам и к вопрощающим глазам жены, он заходил к Воронцовым. Афанасия Афанасьевича он хотя и не любил за излучаемую им скуку и занудливость, но уважал за ученую степень, за принадлежность к тому миру абстрактных знаний, который Игорь Сергеевич считал для себя непостижимым.

В этот вечер он и Ксения Петровна сидели за столом, окруженные молчанием, как стоячей водой. Афанасий Афанасьевич не выходил из спальни, где стоял его письменный стол. Он готовил публичную лекцию на тему: «Двуединая задача воспитательного процесса». Готовился он основательно, прирастал к стулу как памятник, хорошо зная, откуда и что нужно выписать, когда и на кого сослаться для подтверждения отнюдь не своих мыслей. В такие дни по комнатам ходили на цыпочках и говорили вполголоса, дабы не нарушить таинство научного творчества.

Игорь Сергеевич перебирал листки блокнота, заполненные фамилиями и номерами телефонов, припоминал связанные с ними разговоры, и вдруг сообразил...

— Афанасий! — крикнул он к ужасу Ксении Петровны. — Поди сюда!

— Ты с ума сошел, — прошептала Ксения Петровна, зажав ладонями полные щеки. — Он же работает!

— Пусть сделает перекур — надорвется.

Афанасий Афанасьевич вышел, неся на лице печать глубоких теоретических раздумий.

— Послушай, Афанасий, мне сегодня сказали, что ты учился с таким Сапрыкиным на одном курсе.

— Как же, в одной группе были, — улыбаясь воспоминаниям, сказал Афанасий Афанасьевич.

— Он кто — профессор, академик?

— Ну, махнул! Академик... Доктор, замдиректора института.

— Во-во! Значит, он. А ты знаешь, что он женат на родной сестре прокурора?

— Ну и что же? — не поняв, куда клонит Игорь Сергеевич, спросил Афанасий Афанасьевич.

— Еще спрашиваешь! Вот тебе телефон, звони, поговори насчет Генки. Пусть со свояком перемолвится, тот все может.

Афанасий Афанасьевич поморгал тяжелыми веками, растерянно посмотрел на жену и выставил вперед обе руки, как бы отталкивая и телефон, и самую мысль о звонке.

— Видишь ли, Игорь, с Сапрыкиным я не столь близок, как это может показаться кому-то со стороны. Мой звонок выглядел бы, как бы тебе это объяснить, не совсем уместным, что ли...

— Ты не крути. Учились вместе, знакомство поддерживаешь, по работе встречаешься. Чего еще нужно? Я сейчас наберу номер, а ты возьми трубку. — Игорь Сергеевич пошел к телефону.

— Не смей! — взвизгнул Афанасий Афанасьевич. — Не буду я с ним разговаривать. Пойми, что такой разговор об арестованном племяннике мне не к лицу. Он может черт знает что подумать!

Игорь Сергеевич круто повернулся и ухватился за спинку стула. Лицо его не предвещало ничего хорошего. Ксения Петровна бросилась к нему с криком.

— Игорь! Успокойся! Сядь, Игорь!

Отодвинув ее как тростинку, Игорь Сергеевич наклонился над скрипевшим стулом. Все это время бессильная ярость накапливалась в нем, как пар в перегретом котле. Если в кабинете Марушко он еще находил силы придавить крышку котла, то сейчас удержу не было.

— Не к лицу... Тряпки у Гены покупать — к лицу! Под суд мальчишку подводить — к лицу! А сказать слово в его защиту — не к лицу... — Игорь Сергеевич добавил еще несколько слов, которые вырывались у него только в трудные минуты, и только в мужской компании.

— Ты меня не понял, Игорь, — стал испуганно оправдываться Афанасий Афанасьевич, — я тебе все объясню. Мне по телефону неудобно говорить, я лучше при встрече, в институте, специально зайду, слово даю...