С Кормилов - История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена.

• Название: История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена.
• Автор: С Кормилов
• Издательство: История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-89042-036-4

Книга является пособием по истории русской литературы XX века (20-90-е годы). Она представляет собой первый том, за которым последует продолжение - «Литературный процесс» (в двух частях). Пособие призвано отразить современный научный взгляд на основные художественные ценности и тенденции развития русской литературы XX века.

Издание предназначено для студентов филологических факультетов российских университетов, а также для аспирантов и преподавателей, - всех, кто занимается русской литературой.

---

Во взаимоотношениях Самгина с людьми, с миром автор подчеркивает не только созерцательность и недостаточную действенность, но и на поверку — устойчивое равнодушие, когда интерес к человеку (а он несомненно присутствует у Клима) не выходит за пределы холодного, испытующего и ироничного любопытства (вспомним, например, эпизоды смерти людей, близких Самгину, — жены Варвары, Марины Зотовой, Лютова, Туробоева).

Другой важнейший узел внутренних противоречий в характере Самгина — это его отношение к правде и иллюзии, к реальности и мечтаниям о ней — сквозной мотив не только «Жизни Клима Самгина», но творчества Горького в целом, дилемма, на острие которой он испытывал многих своих героев, как испытывал в жизни самого себя. Отношение Самгина к правде двоится. С одной стороны, в своих собственных глазах он — сторонник полной объективности и трезвой правды, «не романтик». И это уже некое противоречие, некий даже парадокс: человек, «выдумывающий» самого себя, вся жизнь которого подчинена желанию «показать себя» (мудрецом, революционером, оригиналом и пр.), считает себя адвокатом правды. Но загадка, оказывается, лежит еще глубже, не только в ложной самооценке. Клим и в самом деле не раз на протяжении романа оказывается сторонником правды. Одной из ключевых здесь является сцена освящения церковного колокола, когда Самгин с приятелями — Лидией, Лютовым, Алиной, Макаровым — наблюдает, как огромный колокол поднимают на колокольню. Выразительно передано ощущение торжественного момента, восхищение чудесной силой народа (образ богатыря кузнеца) и страшною нарастающего напряжения. И в этот миг, когда у всех участников сцены создается впечатление, что люди поднимаются, внутренне растут в трудном общем деле («выпрямлялись», «как бы желая оторваться от земли», «тянутся все, точно растут»), Самгин опровергает это: «Врешь», — подумал Клим Самгин. И в чем–то оказывается прав, словно предвещая последовавшее затем несчастье, когда оборвалась веревка и был задавлен молодой парень. Самгин здесь, как и в других подобных ситуациях, выступает в роли правдолюба, похожего на Бубнова из пьесы «На дне», правда–констатация которого по сути есть отрицание надежды, отрицание возможностей развития. Такого рода бубновская философия, как известно, была абсолютно неприемлемой для Горького.

И вместе с тем Самгиным движет нередко иное начало. Это стремление отвернуться от неугодной ему действительности, от правды, словно стереть ее в своем сознании, объявив обманом, иллюзией. Таков в итоге смысл символического лейтмотива, скреплявшего во многом образный строй романа: «А был ли мальчик?» (эпизод гибели Бориса Варавки, свидетелем которой был Клим, — эпизод, и послуживший источником символа несуществовавшего «мальчика»). Герой пытается уверить себя и нас, что «мальчика» не было. а значит, не было и никакой вины Клима перед ним. Мотив «мальчика», восходящий к известному пушкинскому (мотив трагической вины героя в «Борисе Годунове»), превратившийся у Самгина в скептическое сомнение, в вопрос («А был ли мальчик?»), становится знаком кардинального свойства его мировосприятия — скептицизма, стремления прошедшие перед его глазами, но неугодные ему факты и события объявлять иллюзией, действительностью несостоявшейся или недолжной, тем самым снимая всякую ответственность за них с себя самого. Именно так, как с обманувшей его исторической иллюзией, расстается Самгин с революцией 1905 г.

Подобную внутреннюю противоречивость Самгина Горький раскрывает своеобразными приемами психологического анализа, широко пользуясь при этом богатым инструментарием русских реалистов, в особенности Достоевского. Это внутренние монологи, в которых самооценки героя расходятся с реальным положением вещей: оценки поведения героев и его побудительных мотивов другими лицами романа; система пародирующих его фигур — «зеркал» (ср.: Самгин и Безбедов, Самгин и Дронов и т.д.), образы раздвоенного сознания, внутренних двойников Самгина (сны Клима с появлением его двойника, потерявшего собственную тень, видения человеческих существ без лиц), наконец, в большой мере присущее Горькому искусство компрометирующей персонаж бытовой детали.

В результате в центральном герое перед нами приоткрывается весьма резкое несовпадение его роли и сущности, «кажимости» и подлинности, которое так или иначе сказывается на всех сторонах его бытия. Адвокат по профессии, Самгин — вечный обвинитель по пристрастию; уличающий всех окружающих в несамостоятельности мысли, он сам в своем мышлении не более, чем «система чужих фраз»; «покорный слуга революции», он по сути — лишь ее невольник, а потом и отступник. В изображении всего этого Горький недвусмысленно, хотя и без участия прямого, оценочного слова от автора, расходится с Самгиным, жестко судит его, освещая его фигуру светом едкой иронии и сарказма.

Однако в фигуре Самгина, в его замысле и воплощении потаенно присутствует и другая сторона. Р. Роллан заметил однажды, что Горький не любит своих героев. Это можно отнести к героям, подобным Самгину. Автор «Жизни Клима Самгина» действительно не любит своего героя, но так, как не любят неприятное существо, с которым ощущают некую родственную связь, пусть даже с собой прежним. В Самгине есть нечто, что принадлежит самому автору, его духовной биографии, причем это не только отдельные суждения и оценки, но и определенные состояния, мировоззренческие установки, противоречия и сомнения, пережитые самим художником, позднее им преодоленные, отброшенные или оставившие в его сознании тот или иной след. Так, во многих скептических суждениях Самгина о русской деревне («хитрая деревня», которая никого не жалеет), в его недоверии к мужику (сцены пребывания Самгина в провинции во время войны, его встречи с солдатами в 4–й части романа) нельзя не услышать отзвуки настроений самого автора.

Авторский голос нетрудно угадать и в отношении Самгина к декаденству, к тому, что Клим называет «нехаевщиной». Пережив увлечение экзотикой декадентщины, роман с Нехаевой. Клим в конце концов выносит последней свой беспощадный приговор: «Смертяшкина» (вспомним, что такого рода оценками сам Горький не раз клеймил поэтов–символистов, например.Ф. Сологуба).

Можно обнаружить определенную близость автора к герою и в философской плоскости. Самгин отрицает значимость природно–космического плана человеческой мысли, не раз саркастически высказывается на этот счет, ядовито–иронически воспринимает «космизм» в речах Л. Андреева (сцена на квартире у писателя), полагает, что «космизм» мировосприятия удобен как способ «отводить человека далеко в сторону от действительности»; «космологическая картина» Вселенной однажды кошмаром является Климу во сне.

Все это подтверждает мысль о том, что расстояние между автором и развенчанным им «отрицательным» героем не столь велико, как представляется на первый взгляд. И это необходимо помнить, чтобы вполне понять и оценить позицию автора в произведении. Учитывая это обстоятельство. нужно уточнить и привычное в нашем литературоведении толкование идейных позиций автора в романе, и в частности отношения к Кутузову, в образе которого воплощен тип большевика, главного деятеля русской революции 1905 и 1917 годов.

Степан Кутузов, которого мы наблюдаем в романе на большом промежутке времени, очерчивается в чем–то существенном по–иному, нежели Павел Власов и другие горьковские герои этого типа. Чтобы создать впечатление многосторонности личности. Горький впервые знакомит читателя с Кутузовым в окружении веселой молодой компании, в роли талантливого певца, вводит сюжет его любовных увлечений (Марина Премирова). пользуется приемом самохарактеристики героя через его письма.

Даже в призме восприятия желчного скептика Самгина Кутузов — единственная встреченная им на пути цельная личность, «существо совершенно исключительное по своей законченности». Но это «законченность» силы: Кутузов поражает окружающих способностью их подчинять, умением «сопротивляться людям». И эта сила не раз обнаруживает себя как сила однолинейная и жестокая. Кутузов пренебрежительно отмахивается от «микстуры гуманизма», «патоки гуманизма», от жалости. когда ему рассказывают о стрельбе солдат по безоружным, о смерти лично ему знакомого человека (старого Дьякона), о гибели множества рабочих в московском восстании («- Меньше, чем ежедневно погибает их в борьбе с капиталом, — быстро и как будто небрежно отвечал Кутузов»), подобно тому, как Гогин, единомышленник Кутузова, отбрасывает мотивы совести, прозвучавшие у Любаши Сомовой («не может изжить народнической закваски, христианских чувств»). В своем безжалостном прогнозе революции Кутузов допускает даже «гибель» большинства: «…большинство — думать надо — будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом — погибнет». Оценка подобного безжалостного расчета принадлежит Самгину: «это — жестоко», и эту оценку, скорее всего, разделяет автор романа. Размышления Кутузова о морали и человечности отличаются безжалостностью и прямолинейностью, по сути ведут к их отрицанию. «Человек, — это потом». Все подобные суждения Кутузова складываются в характеристику его философии как «упрощенной»: ««кутузовщина» очень упрощала жизнь…» Этот оценочный мотив ведется в романе, конечно, от имени Самгина, но много раз варьируется и повторяется также от лица других персонажей и, подкрепленный характером Кутузова, его образом действий, не может быть отброшен и в определении собственно авторской оценки последнего. И это подтверждается тем обстоятельством, что аналогичный упрек в упрощении жизни прямо or автора адресован большевикам в очерке Горького 1924 г. «Владимир Ленин».