Петр Краснов - Цесаревна

• Название: Цесаревна
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-270-01886-1

Генерал-лейтенант, атаман Войска Донского П.Н.Краснов известен и как писатель. В романе "Цесаревна" изображена Россия в период правления Анны Иоанновны, затем Анны Леопольдовны и Елизаветы Петровны (1709-1761), российской императрицы с 1741 года, дочери Петра Великого, возведенной на престол гвардией. В произведении также выведены многие государственные деятели того времени: граф, генерал-фельдмаршал Алексей Григорьевич Разумовский, графы братья Шуваловы, А.П.Бестужев-Рюмин, М.В.Ломоносов и другие.

---

Это была кадриль представительства. Старые вельможи и самые красивые из молодых статс-дам и фрейлин чинно скользили по хорошо навощенному полу, протягивали друг другу руки, пристукивали в «chaine» каблуками, меняясь местами, принимали фигурные «позитуры». Старики и старухи с серьезными лицами, на которых было написано: «Сие есть дело… служба… Ее величеству так угодно…» Молодежь с шутками, с короткими перемолвками во время быстрого «balancez».

Широкие розовые домино, подбитые белым атласом, развевались, музыка то громко гремела, то почти смолкала, и сладко пели скрипки, сопровождаемые нежным посвистыванием флейт, кадриль чинно шла по зале. Она продолжалась недолго. Стариков нельзя было утомлять. В «grand rond» покружились по зале, и визгливо крикнул великий князь:

— Стойте… и благодарите ваших дам.

Едва розовые домино попарно удалились в соседнюю залу, как оркестр заиграл «приглашение на танец» и с шумом и смехом весело выскочила из стеклянной галереи вторая «кадрилия» «ее императорского высочества государыни великой княгини». Она была в белых домино с золотой выкладкой.

Тайный советник князь Голицын вел великую княгиню, очаровательную в белой, расшитой золотом просторной накидке домино… Эта «кадрилия» состояла из молодежи и шла шумно и весело со многими хитрыми фигурами, затейницей которых была великая княгиня. Дамы порхали около кавалеров, широкие юбки с фижмами развевались воланом, соблазнительно показывая ножки.

Третья «кадрилия» была в голубых домино с серебряной выкладкой и четвертая в рудо-желтых с серебром. Когда потом все четыре «кадрилии» выбежали, схватившись за руки и перемешавшись, вся зала точно наполнилась блестящими голубыми, белыми, розовыми и красно-желтыми мотыльками. Длинную цепь танцующих со смехом увлекала великая княгиня. Вихрь поднялся от развевающихся широких домино, каблуки башмаков стучали в такт с музыкой, веселой и шумной сарабандой пронеслась пестрая цепь по всем залам и по стеклянной галерее.

Едва началась третья «кадрилия», государыня прошла в соседнюю с залой «арабскую» комнату и села играть в баккара. Банк держал Прокофий Акинфиевич Демидов. Столбики золотых и серебряных монет передвигались от одного игрока к другому, и слышались короткие разговоры играющих. Музыка заглушала звон металла. Между монетами с изображением императрицы часто попадались монеты сибирского чекана, с изображением двух горностаев, поднявшихся на задние лапки.

— Я слыхала, Прокофий Акинфиевич, — сказала государыня, — что ты у себя, на алтайских заводах, свою монету чеканишь?..

— Слухи, ваше величество, однако, бывают разные.

— А ты знаешь, что полагается по закону фальшивомонетчикам?..

— Знаю, матушка. Им глотку заливают расплавленным оловом.

— То-то, милый, и оно-то… Смотри, как Павел Иванович да и доберется до тебя.

— Знаю, матушка, что ты милосердна и справедлива. Моя монета чеканится из полновесного золота и серебра, и нужна она мне для расплаты с моими рабочими, которых у меня поболее пятидесяти тысяч. Казначейство же твое не поспевает подавать мне монету.

— Пусть хотя и так, Прокофий Акинфиевич, но недозволенное законом никому дозволено быти не может.

— А ты о том подумала, матушка, что ты наша и мы твои и все, что наше, — твое. Моя монета — твоя, — сказал Демидов, подвигая государыне стопку монет, только что ею выигранную.

— Что с тобою поделаешь, — засмеялась государыня.-

Знаю, что очень ты честный человек и что отец твой Акинфий Никитич, а паче того дед твой Никита Демидович большие услуги моему батюшке оказали, а все-таки будь ты опасен олова.

— Да что ты, матушка!.. Чтобы я при моих-то рудниках да стал бы олово в монету мешать!..

Государыня махнула рукой на Демидова.

— От тебя не отбрехаешься… Тебе дело, а ты шутки.

— Шуткой, матушка, царю пушек не льют.

V

Ровно в одиннадцать часов обер-гофмейстер Миних появился в дверях «арабской» комнаты и доложил:

— Ваше императорское величество, вечернее кушанье подано.

Ужинали в большой, богато убранной зале, где в люстрах, бра и канделябрах горело девятьсот свечей. Стол был накрыт на восемнадцати «штуках». Посередине залы стоял фигурный стол на четыреста персон. На нем возвышалась серебряная статуя, обвитая цветами, и из нее в серебряный бассейн бил фонтан, окруженный шкаликами, налитыми воском, где горели огни. Во время стола играла итальянская вокальная и инструментальная музыка. Против государыни стоял форшнейдер камергер барон Сергей Строганов. Блюда государыне подавали камергер Петр Иванович Шувалов и граф Кирилл Разумовский. Когда подано было жаркое — седло дикой козы с трюфелями и шампиньонами и разлито по стаканам шампанское вино, великий князь встал. Разговоры смолкли.

Срываясь на визгливый крик, великий князь провозгласил:

— За здравие ее императорского величества! Трубачи заиграли, ударили в литавры, и все троекратно прокричали: «Виват!..»

Снова разлили по бокалам шампанское. Императрица встала и ясным, звучным, грудным голосом с чарующей, полной неизъяснимой красоты улыбкой, громко и четко, так, что каждое слово было слышно и в зале, и в галерее, где стояли столы, сказала, низко кланяясь русским поясным поклоном:

— Я кушаю здравие всех присутствующих… и отсутствующих… всех верно любезных сердцу моему подданных моих.

Трубные звуки подхватили ее голос, снова забили литавры.

— Виват!.. Виват!.. Виват!.. — закричали по столам.

Третий тост был провозглашен обер-егермейстером Разумовским о здравии их императорских высочеств, благоверного государя и великого князя Петра Федоровича и благоверной государыни великой княгини Екатерины Алексеевны.

Этими тремя тостами кончилась официальная часть ужина. Когда было подано сладкое и разрешено курить, многие сошли с мест, где сидели «по билетам», выданным им, когда они шли к столу, образовались группы, знакомые искали знакомых. Сели лицом к эстраде, где продолжалась музыкальная программа. Сидевший по правую руку государыни великий князь встал и перешел в глубь залы, к дверям, где собрались его голыктейнские офицеры. Около государыни образовался маленький кружок приближенных. Рита сидела в кругу своих друзей преображенцев и измайловцев. Поручик Яков Брюс и бомбардир Михайла Чаплин, преображенцы, были по одну ее сторону, по другую были измайловцы: капитан-поручик Маскатиньев и подпоручики Василий Безобразов и князь Леон Грузинский, против нее сидели один из секретарей французского посольства и два совсем юных прапорщика, напудренных, изнеженных, ломавшихся, как девушки, несмотря на то что на эстраде шла музыка, пение и декламация, разговаривавших на французском языке и громко смеявшихся. Они мешали слушать Рите.

Итальянец-кастрат окончил петь звучную, певучую пастораль, эстрада опустела, в зале слышнее стал гул многих голосов.

Кто-то недалеко от государыни, из ее окружения, видимо желая сделать угодное государыне, сказал:

— Михаила Васильевича просит «о тишине».

Государыня милостиво улыбнулась и посмотрела на середину стола, где сидел большой, мешковатый человек в темно-синем академическом кафтане. Под гладким белым париком было бритое лицо, со вздернутым широким носом, с пухлыми губами и большими умными глазами. Маскатиньев показал на него Рите и сказал:

— Вы знаете, кто сей человек? Рита его не знала.

— Сей человек, Маргарита Сергеевна, — сказал Михайла Чаплин, — достопримечательность российская. Ученый, физик и химик, историограф и одописец. Государыня его очень жалует. Весьма сражается с немцами-академиками, понеже они его не любят за то, что он простой русак, архангельский мужик, Ломоносов.

Конечно, Рита его знала по его одам и сочинениям. Но она никогда еще с ним не встречалась.

По всей зале шорохом понеслось:

— Михаила Васильевича!.. Михайла Василича!.. Ломоносов огляделся, покраснел до края парика и поднялся, вопросительно глядя на государыню.

— Ваше величество? — негромко сказал он.

— Прошу, пожалуй, декламовать, — сказала государыня.

Ломоносов вышел из-за стола и не спеша пошел к эстраде.

— Тишину!.. О тишине!.. Тишину!.. Тишину!!. Тишину!!! — понеслось дружным гулом по зале.

Ломоносов стоял у эстрады, не поднимаясь на нее, и вопросительно смотрел на государыню. У той лицо расплылось в довольной усмешке. Государыня кивнула головою и сказала:

— Люди просят «о тишине», Михаил Васильевич. Ломоносов начал негромким голосом в затихшей зале:

Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна.
Вокруг тебя цветы пестреют
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Свое богатство по земли.
Великое светило миру,
Блистая с вечной высоты
На бисер, злато и порфиру,
На все земные красоты,
Во все страны свой взор возводит,
Но краше в свете не находит
Елисаветы и тебя.
Ты кроме той всего превыше;
Душа ее Зефира тише
И зрак прекраснее рая…

Затаив дыхание, Рита слушала музыку прекрасных слов. Как многое переменилось с тех пор, как она покинула Россию! Откуда взялись эти новые, не слышанные ею раньше слова, откуда эта несказанная красота стиха, какой не знают и в самой Франции ее самые знаменитые стихотворцы? Откуда это богатство мысли и яркость образов? Рита старалась не пропустить ни одного из тех слов, что бросал в зале Ломоносов.