Петр Краснов - Опавшие листья

• Название: Опавшие листья
• Автор: Петр Краснов
• Издательство: УТД посылторг,
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-85464-023-6

Роман "Опавшие листья" - это гимн великой Любви - любви к Родине, Матери, Женщине.

В центре повествования - драматические события истории России на рубеже XIX-XX веков.

---

— Как играла сегодня?.. Довольна?..

— Устала очень. Четыре спектакля подряд — утомительно. Но вызывали много. На третьем спектакле цветы поднесли. Я знаю от кого.

— Ну, что же?

— Что же, Катюша. Сдаться надо.

— Эх! — проскрипел бородатый человек и заныл на гармонике.

— Бросьте, Степан Иванович. Сыграйте что-нибудь хорошенькое, — сказала Танечка.

— И то сыграть да спеть. А вы наливки поднесите да кавалера своего угостите. Ишь как прозяб.

В теплой комнате от горячего чая и от сладкой наливки согревались ноги. Танечка, чуть подрисованная, казалась феей, спустившейся в подвал. Катерина Ивановна молчала.

Степан Иванович играл на гармонике и пел:

Сидит Федя у ворот
И сам горько плачет,
Да так горько и рыдает…

Федя не знал, обижаться ему или нет. Ему было неловко, но посмотрит на Танечку, увидит ее ласковую улыбку, блеск ясных глаз из-под наведенных ресниц — и нет уже больше неловкости.

Увидала Таня,
Татьяна Иванна,
Федины слезы,
Подь, Федичка, подь,
Подь, ласковый, подь.

Делала гармоника лихой перехват, и шла дальше песня. Танечкина рука под столом ловила руку Феди и пожимала ее горячими пальцами.

Таня Федю ублажала.
К себе в гости приглашала,
К себе в гости приглашала,
Сладкой водкой угощала,
Пей, Федечка, пей,
Пей, желанный мой, пей.

— Танечка, Танечка, — шептал чуть захмелевший от наливки Федя, — Танечка, любите меня хоть немножко… Устройте так, чтобы нам быть одним. Поцелуйте меня как тогда, помните?

— Глупости это были, Федор Михайлыч, вот что я вам скажу. Учиться вам надо. Служить потом, жену себе хорошую найти, семейное счастье устроить… Я что. Я уже свою карьеру взяла. Коли не выбьюсь в актрисы, и совсем пропадать буду… Моя песня — спетая песня. Вырастете — узнаете.

— Я, Танечка, хочу на военную службу идти.

— Что же, Федор Михайлович! Бог в помощь! Служите царю батюшке хорошо. Много непутевых офицеров, а тоже, посмотришь, и их жизнь несладка. Пожалеть надо. Вот я одного так и пожалела. С того и погибла, бабочка… Ну, да я не жалюсь… Будьте, Федор Михайлыч, честным. Любите солдата. Вот вы так подумайте. Вы меня любите, да?.. Ну вот, и у солдата есть девушка, которую он любит. Пожалейте его иной раз… И еще, Федор Михайлыч, любите Россию… Хорошая она, Россия. Вот я, как первый раз играть стала, режиссер заставил меня историю прочитать, чтобы с понятием играть. Ах, Федор Михайлыч, как красиво! На Пасху мы Петра Великого ставим. Полтавский бой. Я играть буду Марию Кочубей. Как это все хорошо, честно было!..

— Да, Танечка! Я сам так думал. Лучше России нет ничего и храбрее русского солдата нет и не было.

— Да, Федор Михайлыч. Горячая рука сжимала его пальцы.

Степан Иванович смешно поводил бровями и пел:

Таня Федю ублажала,
К себе в горенку пущала,
Спи, Федечка, спи,
Спи, желанный мой, спи.

— Полноте глупости петь, Степан Иванович, — недовольным голосом сказала Танечка. — Спели бы что хорошее. Может, и вместе бы что взяли.

— Что прикажете? — сказал Степан Иванович

— Давайте: "Каз-Булат".

— Принцесса моя, ваш приказ — закон.

Танечка села в угол под икону. Ее лицо стало строгим. Степан Иванович пел первый голос, она вторила.

Никогда после Федя не слыхал такого пения, и никогда так полно и до такой глубины не захватывало его пение, как эта простая двумя несмелыми голосами спетая песня.

Пели и болтали. Катерина Ивановна достала орехи и насыпала их на тарелку. Грызли орехи и говорили какие-то пустяки. Время шло незаметно. Было восемь часов, когда дверь отворилась и в комнату, в тяжелом тулупе, вошел дежурный дворник. Он таинственно подмигнул Танечке и сказал:

— Татьяна Иванна, вас ожидают… На извощике… — Лицо Танечки вспыхнуло, какие-то искры метнулись из глаз.

— Кто?.. опять тот же?

— Да, уж кому же больше… Голубая шапка.

— Скажите: я сейчас. Танечка металась по комнате.

— Пойдешь, Таня? — спросила Катерина Ивановна.

— Отчего нет?.. Не все одно. Чего жалеть!.. — Танечка подошла к Феде. — Ну, прощайте, Федор Михайлыч. Спасибо, что не побрезговали моим хлебом-солью. И вы, Степан Иваныч, по поговорке: милые гости, вот ваши шляпы и трости. Мне переодеться надо, а апартаменты наши знаете — где гостиная, там и спальня.

— Эх! Татьяна Ивановна! — с укором сказал Степан Иванович.

— Ничего не эх! Вы позавидуйте мне. Другая не любит. А я, притом же, люблю!

— Смотри, ночью домой поедешь, чтобы проводил тебя, — сказала Катерина Ивановна.

— Еще бы! Он-то! Каждый раз!.. На извозчике… Танечка помогла Феде надеть пальто, чмокнула его в щеку и, когда он в припадке какой-то чувствительной слабости хотел ей поцеловать руку, она отдернула ее, посмотрела на него большими удивленными глазами и сказала: — Что вы… мне?

И сейчас же засмеялась и запела шепотом:

Что ты, что ты, что ты, что ты!
Я солдат четвертой роты!

У ворот стоял хороший извозчик и в санях, под обшитой широкой полосою меха полностью, сидел молодой офицер с блестящими погонами.

Федя прошел, не обратив на него внимания. Он ничего не понимал. Танечка была так недосягаемо прекрасна, она так великолепно играла, танцевала и пела, она готовилась стать артисткой, и Феде в голову не пришло что-нибудь худое между Танечкой и молодым офицером, сидевшим на извозчике у ворот.

Он шел, обласканный, счастливый всем этим днем, проведенным на воздухе Царицына Луга и законченным в подвале Катерины Ивановны, казавшимся ему лучше дворца.

Нежный тенор Степана Ивановича еще звучал в его ушах:

Таня Федю ублажала,
Целоваться допускала,
Чмок, Федечка, чмок,
Чмок, желанный мой, чмок.

И слышались ее слова: хорошая она, Россия!

Россия, где родятся, живут, играют, танцуют, поют и любят такие прелестные девушки, как Танечка!.. — как не любить такую Россию! Много дней Федя был весь в мечтах о Танечке. Он готов был наделать много глупостей и наделал бы их непременно, если бы не подошла первая неделя великого поста. Федин класс говел на первой неделе, и Федя готовился к исповеди.

Когда он пришел за ширму, в самую его душу заглянули светло-серые глаза отца Михаила и проникновенно прозвучал его голос: "Здесь, чадо, Христос невидимо присутствует между нами. И все содеянное тобою словом, делом или помышлением открой мне!.. Скажите, в чем чувствуете себя особенно грешным!"

Много грехов поименовал и вспомнил Федя, но, когда дошел до седьмой заповеди, запнулся. Разве Танечка против седьмой заповеди!?. Нет… Нет, милая Танечка!.. И он промолчал.

XVII

На второй неделе поста случилось приключение, перевернувшее все Федины понятия и совершенно изменившее весь путь его жизни. В половине девятого утра Федя закинул за плечи ранец, крытый кожей тюленя, пристегнул ремешки и бодро сбежал по лестнице. Девочки, сопровождаемые Феней, только что ушли в Мариинскую гимназию, Ипполит и Миша еще пили чай в столовой. Федя всегда торопился.

Над Ивановской висел морозный туман. Снег хрустко поскрипывал под ногами. Дворники с больших белых деревянных лопат разбрасывали по тротуарам красно-желтый песок. Редкие пешеходы серыми силуэтами рисовались вдали. В подвале, в мелочной лавке, желтыми огнями горели лампы, и из двери сладко пахло свежим печеным хлебом.

Федя хотел уже поворачивать налево в гимназию, когда услыхал на Загородном тяжелый мерный скрип тысячи ног и сейчас же из-за угла желтого двухэтажного дома, где помещался трактир «Амстердам», показалась темная лошадь, на ней всадник в пальто с золотыми погонами и маленькой круглой шапочке, надетой набекрень, с перекрещенным на груди башлыком, за ним другой на толстом сером в яблоках коне, дальше стройный ряд музыкантов.

Федя остановился, вытащил из-под пальто серебряные часы на стальной цепочке, в виде удила, посмотрел на них и побежал к Загородному проспекту.

По Загородному сколько хватал глаз, скрываясь в туманной дали, шли солдаты. Они несли на плечах ружья и чуть покачивались, твердо становясь на снег черными блестящими сапогами. Они были громадного роста, все как один черноусые, белые, румяные, с живыми блестящими глазами. Синие петлицы на шинелях, обшитые красным кантом, алые погоны, белые ремни ранцев и поясов, золотые бляхи с орлом — все казалось Феде гармоничным и красивым. Он стоял, стараясь ничего не пропустить. Пронесли на штыке синий зубчатый флажок с красным крестом… на другом была полоса вдоль, там она перекрещивалась белым, там зеленым: все имело какое-то свое, особое значение.