Максим Горький - Трое

• Название: Трое
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

Илья удивился: его хвалят и - гонят вон. Это не объединялось в его голове, вызывало в нём двойственное чувство удовольствия и обиды. Ему казалось, что хозяин сам не понимает того, что он делает... Мальчик шагнул вперёд и почтительно спросил:

- Вы меня за то прогоняете, что я - с ножом давеча?..

- А, батюшки! - испуганно воскликнула хозяйка. - Какой дерзкий! Ах, господи!..

- Вот! - сказал хозяин с удовольствием, улыбаясь Илье и тыкая пальцем по направлению к нему. - Ты - дерзок! Именно так! Ты - дерзок... Служащий мальчик должен быть смирен, - смиренномудр, как сказано в писании... Он живёт на всём хозяйском... У него пища хозяйская, и ум хозяйский, и честность тоже... А у тебя - своё... Ты, например, в глаза человеку лепишь - вор! Это нехорошо, это дерзко... Ты - ежели честный - мне скажи об этом тихонько скажи... Я уж сам определю всё, я - хозяин!.. А ты вслух - вор!.. Нет, ты погоди... Коли из троих один честен - это для меня ничего не значит... Тут особый счёт надобен... Если же один честен, а девять подлецы, никто не выигрывает... Но человек пропадает. А ежели семеро честных на трёх подлецов - твоя взяла... Понял? Которых больше, те и правы... Вот как о честности рассуждать надо...

Строганый отёр ладонью пот со лба и продолжал:

- Опять же - хватаешь ты ножик...

- О господи Исусе! - с ужасом воскликнула хозяйка, а девочки ещё плотнее прислонились одна к другой.

- Сказано - взявши нож, от него и погибнешь... Вот почему ты мне лишний... Так-то... На вот тебе полтинку, и - иди... Уходи... Помни - ты мне ничего худого, я тебе - тоже... Даже - вот, на! Дарю полтинник... И разговор вёл я с тобой, мальчишкой, серьёзный, как надо быть и... всё такое... Может, мне даже жалко тебя... но неподходящий ты! Коли чека не по оси - её надо бросить... Ну, иди...

Речь хозяина Илья понял просто - купец прогонял его потому, что не мог прогнать Карпа, боясь остаться без приказчика. От этого Илье стало легко и радостно. И хозяин показался ему простым, милым.

- Прощайте! - сказал Илья, крепко сжав в руке серебряную монету. Покорно благодарю!

- Не на чем! - ответил Строганый, кивнув ему головой.

- А-я-яй! Ни слезинки не выронил!.. - донёсся вслед Илье укоризненный возглас хозяйки.

Когда Илья, с узлом на спине, вышел из крепких ворот купеческого дома, ему показалось, что он идёт из серой, пустой страны, о которой он читал в одной книжке, - там не было ни людей, ни деревьев, только одни камни, а среди камней жил добрый волшебник, ласково указывавший дорогу всем, кто попадал в эту страну.

Был вечер ясного дня весны. Заходило солнце, на стёклах окон пылал красный огонь. Это напомнило мальчику день, когда он впервые увидал город с берега реки. Тяжесть узла с пожитками давила ему спину, - он замедлил шаги. По тротуару шли люди, задевая его ношу, с грохотом ехали экипажи; в косых лучах солнца носилась пыль, было шумно, суетливо, весело. В памяти мальчика вставало всё то, что он пережил в городе за эти годы. Он чувствовал себя взрослым человеком, сердце его билось гордо и смело, и в ушах его звучали слова купца:

"Ты мальчик грамотный, неглупый, здоровый, не ленивый... Это твои козыри..."

Илья снова ускорил шаги, чувствуя в себе крепкую радость и улыбаясь при мысли, что завтра не надо идти в рыбную лавку...

Возвратясь в дом Петрухи Филимонова, Илья с гордостью убедился, что он действительно очень вырос за время службы в рыбной лавке. Все в доме относились к нему со вниманием и лестным любопытством. Перфишка подал ему руку.

- Приказчику - почтение! Что, брат, отслужил? Слышал я о твоих подвигах - ха-ха! Они, брат, любят, когда язык им пятки лижет, а не когда правду режет...

Маша, увидав его, радостно вскричала:

- О-го-о! Какой ты стал!

Яков тоже обрадовался.

- Ну вот, и опять вместе будем жить... А у меня книжка есть "Альбигойцы", - ну история, я тебе скажу! Есть там один - Симон Монфор... вот так чудище!

И Яков торопливо, сбивчиво начал рассказывать содержание книжки. А Илья, глядя на него, с удовольствием подумал, что его большеголовый товарищ остался таким же, каков был. В поведении Ильи у Строганого Яков не увидал ничего особенного. Он просто сказал ему:

- Так и надо было...

Петруха был удивлён поведением Ильи и не скрыл этого, одобрительно сказав:

- Ловко ты их поддел, ловко, брат! Ну, а Кирилл Ивановичу, конечно, нельзя менять Карпа на тебя. Карп дело знает, цена ему высокая. Ты по правде хочешь, в открытую пошёл... Потому он тебя и перевесил...

Но на другой день дядя Терентий тихонько сказал племяннику:

- Ты с Петрухой-то не тово... не очень разговаривай... Осторожненько... Он тебя ругает... Ишь, говорит, какой правдолюб!

Илья засмеялся.

- А вчера он меня хвалил!

Отношение Петрухи не умерило в Илье повышенной самооценки. Он чувствовал себя героем, он понимал, что вёл себя у купца лучше, чем вёл бы себя другой в таких обстоятельствах.

Месяца через два, после тщетных поисков нового места, у Ильи с дядей завязался такой разговор:

- Да-а!.. - уныло тянул горбун. - Нету местов для тебя... Везде говорят - велик... Как же будем жить, милачок?

А Илья солидно и убедительно говорил:

- Мне пятнадцать лет, я грамотный. А ежели я дерзкий, так меня и с другого места прогонят... всё равно!

- Что же делать будем? - опасливо спрашивал Терентий, сидя на своей постели и крепко упираясь в неё руками.

- Вот что: закажи ты мне ящик и купи товару. Мылов, духов, иголок, книжек - всякой всячины!.. И буду я ходить, торговать!

- Что-то я не понимаю этого, Илюша, - у меня трактир в голове, шумит!.. Тук, тук, тук... Мне слабо думаться стало... И в глазах и в душе всё одно... Всё - это самое...

В глазах горбуна действительно застыло напряжённое выражение, точно он всегда что-то считал и не мог сосчитать.

- Да ты попробуй! Ты пусти меня... - упрашивал его Илья, увлечённый своею мыслью, сулившей ему свободу.

- Ну, господь с тобой! Попробуем!..

- Увидишь, что будет! - радостно вскричал Илья.

- Эх! - глубоко вздохнул Терентий и с тоской заговорил: - Рос бы ты поскорее! Будь-ка ты побольше - охо-хо! Ушёл бы я... А то - как якорь ты мне, - из-за тебя стою я в гнилом озере этом... Ушёл бы я ко святым угодникам... Сказал бы им.- "Угодники божий! Милостивцы и заступники! Согрешил я, окаянный!"

Горбун беззвучно заплакал. Илья понял, о каком грехе говорит дядя, и сам вспомнил этот грех. Сердце у него вздрогнуло. Ему было жалко дядю, и, видя, что всё обильнее льются слёзы из робких глаз горбуна, он проговорил:

- Ну, не плачь уж... - Замолчал, подумал и утешительно добавил: Ничего, - простят!..

И вот Илья начал торговать. С утра до вечера он ходил по улицам города с ящиком на груди и, подняв нос кверху, с достоинством поглядывал на людей. Нахлобучив картуз глубоко на голову, он выгибал кадык и кричал молодым, ломким голосом:

- Мыло! Вакса! Шпильки, булавки! Нитки, иголки!

Пёстрой, шумной волной текла жизнь вокруг, он плыл в этой волне свободно и легко, толкался на базарах, заходил в трактиры, важно спрашивал себе пару чая и пил его с белым хлебом долго, солидно, - как человек, знающий себе цену. Жизнь казалась ему простой, лёгкой, приятной. Его мечты принимали простые и ясные формы: он представлял себя чрез несколько лет хозяином маленькой, чистенькой лавочки, где-нибудь на хорошей, не очень шумной улице города, а в лавке у него - лёгкий и чистый галантерейный товар, который не пачкает, не портит одёжи. Сам он тоже чистый, здоровый, красивый. Все в улице уважают его, девушки смотрят ласковыми глазами. Вечером, закрыв лавку, он сидит в чистой, светлой комнате, пьёт чай и читает книжку. Чистота во всём казалась ему необходимым и главным условием порядочной жизни. Так мечталось ему, когда никто не обижал его грубым обращением, ибо с той поры, как он понял себя самостоятельным человеком, он стал чуток и обидчив.

Но когда ему не удавалось ничего продать, и он, усталый, сидел в трактире или где-нибудь на улице, ему вспоминались грубые окрики и толчки полицейских, подозрительное и обидное отношение покупателей, ругательства и насмешки конкурентов, таких же разносчиков, как он, - тогда в нём смутно шевелилось большое, беспокойное чувство. Его глаза раскрывались шире, смотрели глубже в жизнь, а память, богатая впечатлениями, подкладывала их одно за другим в механизм его рассудка. Он ясно видел, что все люди идут к одной с ним цели, - ищут той же спокойной, сытой и чистой жизни, какой хочется и ему. И никто не стесняется оттолкнуть со своей дороги другого, если он мешает ему; все жадны, безжалостны, часто обижают друг друга, не имея в этом надобности, без пользы для себя, только ради удовольствия обидеть человека. Иногда оскорбляют со смехом, и редко кто-нибудь жалеет обиженного...

От этих дум торговля казалась ему скучным делом, мечта о чистой, маленькой лавочке как будто таяла в нём, он чувствовал в груди пустоту, в теле вялость и лень. Ему казалось, что он никогда не выторгует столько денег, сколько нужно для того, чтоб открыть лавочку, и до старости будет шляться по пыльным, жарким улицам с ящиком на груди, с болью в плечах и спине от ремня. Но удача в торговле, вновь возбуждая его бодрость, оживляла мечту.