Евгений Воробьев - Незабудка

• Название: Незабудка
• Автор: Евгений Воробьев
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

---

Збышек сильно сжал мою руку и выпрыгнул из трамвая на полном ходу.

Я высунулся с площадки и поглядел ему вслед.

Он кричал мне что-то из полутьмы счастливым голосом, но грохот быстрого ночного трамвая заглушил его слова.

20

Во время последней нашей встречи Сабина особенно охотно обращалась мыслями к матери, упоминала о ней чаще, чем прежде. Может, потому, что перестала тяготиться сознанием вины перед нею? Или Сабина спохватилась: «Все про себя да про себя. Будто пана Тадеуша так интересуют мои сердечные поломки. Вывернула свою душу наизнанку. А про мамусю ничего пану Тадеушу толком не рассказала...»

Я боялся в том признаться, но где-то в глубине души все время тешил себя надеждой, что как только Тереса узнает о моем приезде, она захочет вернуться домой раньше срока, и мы свидимся. Самое удивительное, что Сабина сама заговорила об этом, она тоже почему-то была уверена, что мамуся ради меня сократила бы свое пребывание у родичей.

Сабина беспокоилась, даже волновалась — нет, не успеет прийти ответ на письмо, в котором она сообщала мамусе о знакомстве с паном Тадеушем. Я уже и адрес Тересы помнил наизусть: Франция, департамент Па-де-Кале, поселок Лабурс, улица Ампера, 52.

Пришла очередная открытка, из нее мы узнали, что Тереса вместе с кузиной выехала к младшему брату; он работает в другом угольном бассейне и живет в Дижоне. Вояж на юг Франции займет дней десять — им предстоит поездка по Рейну. Стало ясно, что письмо Сабины разминулось с мамусей и на ответ рассчитывать нечего.

Мое пребывание в Польше подходило к концу. Теперь Сабина лучше понимала мое состояние, понимала, что не могла заменить мне Тересу — и когда делился своими заботами, и когда исповедовался...

Хорошо бы сделать Тересе подарок, но что придумать? До выезда в Польшу я не мог предполагать, что у меня вообще возникнет такая надобность, а здесь был стеснен в средствах.

Сняться и оставить Тересе фотографию со словами благодарности? Нет, затея ни к чему. Ведь я совсем не тот, каким был пятнадцать лет назад.

И мне старая фотография Тересы была бы дороже. Не потому, что приятнее видеть расцветшую красоту, чем увядающую. Но, глядя на нынешнюю фотографию, я бы каждый раз сопоставлял два образа и невесело убеждался — да, Тереса сильно изменилась. Конечно, если бы я увиделся с Тересой — другое дело...

— Пан Тадеуш уже сделал подарок мамусе. Подарил дочке немного разума. — Сабина выразительно ткнула себя пальцем в лоб и с удовольствием засмеялась.

Но, если быть правдивой, очень приятно было бы получить для мамуси маленький подарок. Мамуся будет сильно огорчена, что не встретилась с паном Тадеушем.

На руке у меня были часы, может быть, и не слишком изящные, но добротные часы горного инженера — светятся в темноте, не боятся ни воды, ни магнита, ни сотрясений, можно включить секундомер.

Я снял часы с руки, перевел стрелку на два часа вперед — вот оно, московское время, — перевел стрелку еще на четыре часа вперед — часы показали кузбасское время.

В Силезии был поздний вечер, ну а Сибирь уже видела последние сны и ждала рассвета.

Часы достаточно заводить один раз в неделю. Пусть часы, когда мамуся приедет, покажут ей точное кузбасское время, то время, по которому я живу и вспоминаю ее.

21

Меня провожали товарищи с шахты «22 июля», пришла на вокзал и Сабина.

Ее приход вызвал шумное оживление. Что общего у молодой, красивой пани с российским инженером?

Один из провожающих старательно скрывал свое недоумение за громкой безостановочной болтовней. А другой заговорщически подмигнул. Но когда я сообщил, что пани Сикорска — дочь польской патриотки, которая когда-то спасла мне жизнь, все почувствовали себя непринужденно.

Я урвал несколько минут, чтобы остаться с Сабиной наедине среди сутолоки и толчеи перрона. Мне просто необходимо было поделиться с нею перед отъездом всем, о чем я думал последние дни.

Да, я сам с опозданием понял, что жить без любви — обкрадывать себя. И Сабине со Збышком нельзя отказываться от своей любви, даже если ксендз отвернется от них.

В Советском Союзе теперь открывают Дворцы бракосочетаний, там все так торжественно, парадно. Разведенных в эти дворцы тоже не пускают. Но разве чистая, большая любовь недоступна человеку, который когда-то обманулся или был обманут?..

Мы прогуливались по перрону, и я с удовольствием вдыхал влажный дым паровоза, снующего мимо, вдыхал запахи просмоленных шпал, перегретых букс и шлака — старомодный аромат пути-дороги, позабытой пассажирами самолетов.

Асфальт черно лоснился, отражая огни. Ветер рябил и ерошил лужи. Листья плавали среди отраженных огней, как среди бакенов.

Тучи повисли над вокзалом низко, словно клочья паровозного дыма. Дым заволакивал, открывал и вновь заволакивал фонари на перроне, красный глаз выходного семафора и светящийся циферблат вокзальных часов.

Ну вот, среднеевропейское время уже отслужило свою службу, пора переставлять стрелки. Я подтянул было рукав своего плаща, но, взглянув на запястье, с удовольствием вспомнил, что часов у меня нет...

А кто — подумайте только! — появился в последнюю минуту на перроне? Сам Люциан Янович!

Он сильно запыхался, вытирал пот с лица пестрым платком, топорщил и без того колючие усы. А вот и его подарки — шахтерская лампочка и бумажный сверточек, в котором что-то весело булькает.

При этом у штейгера был такой вид, словно он отбывает здесь, на перроне, казенную повинность и пришел не столько проводить меня, сколько убедиться в том, что я наконец-то убрался восвояси.

Я не успел поблагодарить за подарки, все заглушил шумный восторг, с каким встретились Сабина и Люциан Янович.

Разве они знакомы?

Люциан Янович поглядел на меня с подчеркнутым удивлением, будто мой вопрос был по меньшей мере бестактным. Где же пан из Сибири видел крестного, который не был бы знаком со своей крестницей?! Гм, пожалуй, уместнее задать вопрос — когда пан Тадеуш успел так хорошо узнать его крестницу. Даже провожать пришла...

— Ах, пан Люциан! Как вы любите класть краску на мои щеки! — Сабина и в самом деле зарделась. — Пан инженер разыскивал мамусю. Они знакомы со времен войны, половину всей жизни...

А давно Люциан Янович дружит с семьей Сикорских? Оказывается, еще до войны он работал вместе с отцом Сабины, тоже был машинистом насоса, дежурили вместе, на одном горизонте, уже выработанном..,

— А какой горизонт?

— Двести шестьдесят два...

И только в это мгновенье меня озарила запоздалая догадка.

Я узнал, узнал пана штейгера!!!

А он еще вглядывался в меня ищущим, колючим взглядом.

Сдерживая волнение, я произнес старый пароль:

— Бардзо проше понюшку табачку. Мне показала к вам дорогу святая Барбара...

Люциан Янович принялся тереть лоб. Глаза, спрятанные за насупленными бровями, молодо сверкнули, и он произнес дрогнувшим голосом:

— Вшистко в пожондку... Дорога верная!

И Люциан Янович, он же пан Стась, засунул руку в карман и достал оттуда щепотку табаку. Словно это был тот самый нюхательный табак и он пролежал у него в кармане все годы!

Мне было трудно узнать пана Стася, а ему меня — еще труднее. Мимо него прошла тогда в темноте шахты вереница узников, похожих на скелеты, вывалянные в угольной пыли.

Мы долго жали руки, тискали друг друга в объятиях и вглядывались в лица.

— Я же вас искал! У многих спрашивал. И никто не знал машиниста насоса Станислава...

— Какого Станислава?

— Но ведь Стась — имя уменьшительное?

Люциан Янович снисходительно посмотрел на меня.

— То не имя. Подпольная кличка. Однако конспиратор ты похуже, чем инженер, пан Тадеуш! Разве живой Станислав стал бы прятаться под кличкой «Стась»?! И потом — никто не помнит, что я дежурил когда-то у насоса. Все равно, если бы я ходил вчера по шахте «22 июля» и спрашивал: «Никто не видел, куда ушел пан арестант?!»

Все чаще поглядывал я на вокзальные часы. Давно известно, что последние минуты — самые томительные.

Сабина заметила плохо скрытое мной нетерпение и поняла его правильно. Она призналась, что тоже не любит долгих прощаний. Даже с самыми близкими людьми! Она читала где-то, а может, слышала, что прощанье — если иметь в виду не само присутствие, а чувства, какие люди переживают в эти минуты, — следовало бы скорее отнести к разлуке, чем к свиданию. Человек еще не уехал, он рядом, вот его теплая рука, но он уже отсутствует. И затянуть расставанье — значит продлить разлуку, а не свиданье.

Наконец поднял руку выходной семафор, он виднелся теперь сквозь зеленые клубы пара.

Перед тем как расстаться, Сабина, подобно своей матери, произнесла слова молитвы за путешествующих — насколько я понял, она хотела избавить меня от бурь, голода и всяческих напастей и дала мне в спутники каких-то ангелов-телохранителей, которым поручила довести меня до родного дома.