Владимир Санин - В ловушке

• Название: В ловушке
• Автор: Владимир Санин
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1981

Владимир Санин — автор известных книг о советских полярниках "У Земли на макушке", "Новичок в Антарктиде" — больше десяти лет верен полярной теме. Действие произведений основано на подлинных драматических событиях, имевших место в Антарктиде, Арктике, на дрейфующей станции "Северный полюс". Автор жил бок о бок со своими героями, и это позволило ему воссоздать яркие картины их повседневной жизни, нарисовать выразительные портреты мужественных полярников, неустрашимых землепроходцев Антарктиды.

«В ловушке» — первая повесть цикла «Зов полярных широт».

---

Владимир Санин В ловушке

Василию Сидорову,

замечательному полярнику и другу — с любовью

Возвращение

Нынешний год для Семёнова был везучий.

Во-первых, остался живой. Медведи редко нападают на человека, чувствуют в нем ровню, что ли, а этот выскочил из-за тороса, попер напролом. Голодный и злой был зверюга, сало свое проел, шкура болталась — как с чужого плеча. Такого первой пулей срезать — в лотерею машину выиграть.

Вторая удача — хорошо, почти что безупречно отдрейфовал. Говорят, Льдина попалась удачная, верно, а ведь выбирал-то ее сам! Полмесяца искал, пока не нашел, уж очень хитро пряталась она за крепостными стенами торосов — три на четыре километра, ровненькая, молодая, но крепкая. За год дрейфа по ней трижды проходили трещины, и тоже удачно: ни людей, ни домиков, ни оборудования океан не проглотил, и сменщикам досталась вполне обжитая станция. «Легкая у тебя рука, Сергей, — радовался Кириллов, сменный начальник. — Или Полярную Звезду умаслил?» Каждый бы на его месте радовался: будто с квартиры на квартиру переехал Кириллов со своими ребятами, даже ремонта делать не надо.

Ну, и третья удача — только что в гостинице уговорил Веру продать путевки в Сухуми («Подумаешь, золотой сезон — сто человек на квадратный метр пляжа!») и вместе с Андреем и Наташей махнуть на машинах по стране — куда глаза глядят. С трудом, но уговорил. Весь дрейф об этом мечтали — на месяц-другой окунуться в бродячую жизнь.

И хватит, продолжал размышлять Семёнов, нельзя, чтобы одному человеку бессовестно везло. Кто-то сказал, что количество удач в мире неизменно, и если тебе судьба улыбается, значит, другого удачи обходят стороной. К тому же, когда они идут навалом, одна за другой, какой-то критерий теряешь, что ли. Слишком много удач так же демобилизует человека, как слишком много неудач: такого он может не выдержать. Промежутки должны быть между ними, мостики…

Семёнов шел по Невскому проспекту, с интересом поглядывая на встречных людей и беспричинно улыбаясь, что вызывало недоумение прохожих; одна женщина даже пожала плечами, неправильно истолковав доброжелательный взгляд этого странного человека. А Семёнову просто было хорошо. Коренной москвич, он любил Ленинград, город, из которого не раз уходил в Антарктиду и улетал на Льдины, здесь он прощался с Большой землей и здоровался с ней тоже здесь. Ноги, еще не успевшие отвыкнуть от полупудовых унтов, сами собой шли безо всяких усилий, вместо многослойной тяжелой одежды тело невесомо облегал плащ, и сугробов тебе никаких, ветеришко пустяковый — живут же люди! Так бы и ходил без устали с утра до ночи, глядя на разных людей — разных, в том-то все и дело! — на витрины, улицы и на всю эту кипящую жизнь, которую на станции только в кино увидишь. И привычно удивлялся себе: жил ведь на Большой земле, не в полярке родился, а до первой зимовки никогда не ценил вот таких необыкновенных вещей, как эти деревья в скверике. Стоят себе, колышут бездумно желтеющими листочками и ведать не ведают, сколько в них радости и смысла.

У Аничкова моста Семёнов, как добрым знакомым, подмигнул вставшим на дыбы коням, глубоко и радостно вдохнул в себя сырой ленинградский воздух и свернул с Невского на Фонтанку. Отсюда до Института было несколько минут ходу, и Семёнов почувствовал привычное волнение, какое испытывал всегда, когда приезжал в Институт. После долгих зимовок и экспедиций по этому асфальту шли самые знаменитые полярники и тоже, наверное, волновались при виде Института…

Вспомнил Семёнов, как много лет назад пришел сюда в первый раз, худым, неоперившимся птенцом. Начальник кадров Муравьев, крестный отец двух поколений полярников, хмуро повертел в руках документы, спросил в упор:

— Куда хочешь?

— Куда пошлете! — Семёнов вытянулся, руки по швам.

— Послать тебя… это я могу, — проворчал Муравьев. — Крепкие морозы с ветерком любишь?

— Не очень… — ответил Семёнов и испугался, запоздало подумав, что другой ответ был бы начальнику приятнее.

— Смерти боишься? — И взгляд, будто щуп, до самых печенок.

— Боюсь, — честно признался Семёнов.

— Во сне храпишь?

— Храплю, — безнадежно кивнул Семёнов.

— Теперь сам посуди. — Муравьев стал загибать пальцы. — Морозов не любишь, смерти боишься, во сне храпишь. Ну какой из тебя полярник? Могу позвонить на завод радиоизделий, там техники нужны.

— Спасибо, — уныло сказал Семёнов. — Дайте, пожалуйста, мои документы.

— Куда пойдешь?

— Не знаю еще… Может, в Архангельск, там приятель живет.

— А на Скалистый Мыс радистом хочешь?..

— Хочу!?

— Чего орешь, не глухой. Оформляйся.

Долго еще в Институте вспоминали зеленого новичка, который не любит морозов, боится смерти и храпит. Семнадцать лет как испарился тот новичок, но вместе с ним навсегда ушло и то, чего не заменишь положением и опытом, — телячий оптимизм, весело бегущая по жилам кровь и каждый день открытия.

По годам идешь, как вверх по лестнице — с каждой ступенькой все труднее. Тот зеленый новичок порхал и подпрыгивал, а начальник станции шествует, усмехнулся Семёнов. Впрочем, подумал он, многие печалятся этой неравноценной замене — молодости на опыт, а предложи вернуться назад — редко кто согласится. Радости вновь пережить — пожалуй, а невзгоды и ошибки?

— Сергей, где твоя борода?

— Там же, где твоя — на веники пошла!

В Институте коридоры длинные, за три часа не обойдешь. Сделал шаг — кореша встретил. Обнялись, помяли друг друга по полярной привычке.

— Как там Льдина?

— Позавчера была целехонькая.

— Верно, что тебя медведь чуть не схарчил?

— Информация ошибочная, наоборот: я — его!

— С возвращением, Николаич! — приветствовал Семёнова загорелый бородач в кожаной куртке. — Отдрейфовал?

— Спасибо, Палыч. А ты где обитаешь?

— Только-только от пингвинов вернулся, на «Оби».

— В Мирном как, пальмы не расцвели?

— Путаешь, Николаич! — Бородач ухмыльнулся. — Пальмы — они на твоем Востоке.

— Не наступай на больную мозоль, — вздохнул Семёнов. — Пионерскую и Комсомольскую прикрыли, а теперь и до Востока добрались…

— Да, закрыли твой Восток на учет, — посочувствовал бородач. — Ну, а сейчас куда махнешь?

— Резерв главного командования, в отпуск собираюсь.

— Слышали? — Бородач остановил приятелей. — Такую гаубицу в резерве держат!

— Недолго, Сергей, будешь ржаветь, — включился один из них. — Станцию для тебя новую открывают… Только — молчок, секрет пока что!

— Где? — простодушно спросил бородач.

— На самой северной точке… Южного берега Крыма!

Посмеялись, поговорили, разошлись.

— Семёнов? — удивился невысокий франтоватый человек с холодным, неулыбающимся лицом. — Ты же, говорят, только вчера прилетел, что здесь делаешь?

— Старая артиллерийская лошадь услышала зов полковой трубы, — отшутился Семёнов. — Свешников на шестнадцать тридцать вызвал.

— Стружку снимать? Натворил чего на Льдине?

— Не знаю. — Семёнов пожал плечами. — Вроде бы не за что.

— А вот здесь ты ошибаешься, начальство всегда найдет!.. Шучу. — Макухин, однако, не улыбнулся. — Зачем же он тебя вызвал?.. Шумилин вроде все антарктические станции укомплектовал… Кстати, Семёнов, начальником следующей экспедиции будто прочат меня. Пойдешь ко мне замом?

— До следующей полтора года, трудно загадывать, — уклончиво ответил Семёнов.

— Твоя голова, думай. — Макухин покровительственно похлопал Семёнова по плечу. — Гаранин Андрей с тобой вернулся?

Семёнов кивнул.

— Его бы тоже взял, начальником аэрометотряда, — с тем же покровительством в голосе продолжал Макухин. — Ну, бывай!

Семёнов задумчиво посмотрел ему вслед. Предложение заманчивое, пожалуй, принял бы его, исходи оно не от Макухина. Опыта и личного мужества у него не отнимешь, всю полярку прошел с низовки, во всех переделках побывал, а зимовать с ним не любили. Почему? Трудно сказать, какие то штрихи, пустяки. Ну, хотя бы то, что за общий стол не садился, подчеркивал дистанцию. Или с самого начала зимовки выбирал человека послабее и делал из него «мальчика для битья». Или: спиртное разрешал коллективу только по праздникам, а себе — когда появлялось желание. Спорить с ним боялись, приказы выполняли по-армейски, но когда среди полярников распространили анкету с вопросом: «С каким начальником ты хотел бы зимовать?» — Макухина почти никто не назвал. А начальство ценило, для начальства самое главное, чтобы выполнялась программа и не случались ЧП… За себя-то Семёнов был спокоен, на него Макухин бросаться не станет, но Андрей и слышать его фамилию не мог. А без Андрея, и думать нечего, никуда Семёнов не пойдет. Пусть с Макухиным зимует другой…