Павел Загребельный - Диво

• Название: Диво
• Автор: Павел Загребельный
• Жанр: История

Роман известного украинского писателя П.Загребельного рассказывает об эпохе Ярослава Мудрого, о Киевской Руси. Немало веков прошло с той поры, но стоят, как и прежде, тысячелетние памятники, поражая своим искусством и великолепием. Кто их создавал? В каких условиях? Каковы судьбы безвестных мастеров?

Все эти проблемы автор как художник исследует на широком фоне общественно-политических событий того времени.

Роман является историческим по жанру, но он включает и главы, в которых действуют наши современники. Этим подчеркивается центральная идея произведения - бессмертие красоты и искусства народа.

---

- Очевидно, икона была покрыта позднейшими записями? - высказал догадку Бузина.

- Восемь слоев олифы! - воскликнул профессор. - Я снял их один за другим собственноручно, не доверяя ни одному реставратору.

- Но ведь именно эти слои и спасли то, что было написано еще в одиннадцатом столетии. И то, что когда-то казалось злом и варварством, теперь превратилось в пользу, - вслух размышлял Бузина.

Профессор посмотрел на молодого ученого с еще большей симпатией. Кажется, он вовсе не такой уж и безмозглый, этот Бузина. Способен восторгаться, разбирается в иконах. Уже за одно лишь это ему можно простить все.

- Даже Пушкин, - уже и вовсе разошелся Бузина, - даже Пушкин! Помните: "Художник-варвар кистью сонной картину гения чернит"... Не понял великий русский поэт. Ведь что делал художник-варвар? Он покрывал олифой старую икону, чтобы уберечь ее от порчи. А олифа через каких-нибудь там восемьсот лет темнела, и уже новый "художник-варвар" зарисовывал эту потемневшую икону своим сюжетом и тоже покрывал его олифой. И так под теми темными напластованиями жила древняя икона, пока такой вот чародей, как вы, Гордей Всеволодович, не освободили ее, не показали миру.

- А теперь я покажу вам и вовсе невероятную вещь, - таинственно сказал Отава, - изображение языческого, дохристианского бога на пластине, сделанной из турьих рогов. Слыхали ль вы когда-нибудь о подобном?

- Никогда не слыхал, - в тон профессору промолвил Бузина, поднимая свое тренированное тело, чтобы шагнуть на цыпочках за хозяином.

Изображение языческого святого жило в фантазии профессора Отавы. А на широкой, действительно мастерски сделанной роговой доске сохранились лишь невыразительные цветные пятна.

- Не удивляйтесь, - сказал профессор, - этой вещи свыше тысячи лет. К тому же она вырыта из земли.

- Никто ее не сохранил, - снова натолкнул на излюбленную тему Бузина.

- Да, никто не сохранил, никто не интересовался. Как, между прочим, и у нас сейчас происходит с древними иконами.

- Нет, нет, народ должен знать свои сокровища, все принадлежит народу, - важно сказал Бузина, и профессор, хотя произнесены были самые общие слова, снова с симпатией посмотрел на молодого ученого: тот необычайно точно угадывал душевное состояние своего собеседника и мгновенно настраивался на его лад. Кто это мог сказать ему, что Бузина сякой и такой, тупой и недалекий! Какая низкопробная ложь!

- Кстати, я хотел посоветоваться с вами относительно одного издания, осторожно промолвил Бузина, причмокивая от восторга перед иконой Юрия-змееборца, где Юрий в красных портах на черном коне разил огнедышащего дракона. - Речь идет о сохранении ценностей и... как бы это вам сказать?.. в какой-то мере похоже на покрывание икон олифой...

- Так давайте сядем, - указывая на старинное кресло венецианской работы, пригласил Отава, сам тоже располагаясь на своем рабочем стуле за столом. Бузина воспользовался предложением профессора, начал рассматривать причудливую резьбу кресла, в котором утонул. Красноватые мавры несли на своих крепких плечах подлокотники, на высокой спинке резвились козлоногие фавны, из-под резных ножек выглядывали еще какие-то раздавленные мифологические физиономии. Вероятно, триста или четыреста лет назад везли через Адриатику в Венецию далматинские дубы, и мастер, стоя на берегу канала, еще издалека, выбирал себе бревно, приказывал доставить его в свою мастерскую и уже там принимался за работу и колдовал над одним таким креслом год, а то и несколько лет, и жизнь его измерялась не количеством прожитых лет, а количеством сделанных чудо-кресел, как у Страдивариуса количеством скрипок.

- Умели когда-то люди делать вещи, - вздохнул Бузина. - Сразу видна опытная рука. Завидую опытным людям. Только они могут много сделать. Вот как вы, Гордей Всеволодович.

- Ошибаетесь, дорогой мой, - раздумчиво произнес профессор. Когда-то, в ваши годы, я тоже так думал. И, оказывается, глубоко ошибался. Чем дольше живешь, тем, казалось бы, больше сделал, а получается почему-то наоборот: с каждым годом все больше и больше остается незаконченного, незавершенного, ты буквально утопаешь в незаконченных делах и замыслах, задыхаешься от нехватки времени и силы, делаешь все кое-как и все хуже, все поверхностнее, жизнь превращается в какой-то сумасшедший галоп, и кажется тебе, что если ты и делал когда-либо что-нибудь старательно, обдуманно и спокойно, то разве что в самом раннем детстве, когда шмыгал носом, сопел, ковырялся в ухе, строгал палочку или вылепливал хатку из мокрого песка.

- Ну, я с вами не согласен, - решительно возразил Бузина. - Вы так много сделали!

- А вот поживете еще двадцать или пятнадцать лет, которые нас с вами разделяют, и убедитесь! - почти шаловливо хлопнул по столу профессор. - Но мы заговорились. Вы что-то хотели мне сказать. Прошу вас.

- Речь идет об очень важном... - Бузина не мог подобрать слов. - Я хотел с вами посоветоваться, Гордей Всеволодович, как со старшим товарищем, которого я ценю и уважаю... Ваш авторитет...

- Не нужно об этом, - остановил его профессор. - Лучше о деле.

- Видите ли, это такой деликатный вопрос... Речь идет о... как их... о мозаиках...

- Очевидно, об альбоме наших киевских мозаик? - быстро добавил профессор, которому сразу в речи Бузины послышалось что-то от того молодого руководителя, с которым он недавно имел беседу.

- Да, да, - обрадовался Бузина, - именно о нашем альбоме. Это необыкновенная ценность, о которой люди должны знать. Не издать такой альбом было бы преступлением.

- Да, это было бы преступлением, - согласился профессор.

- Что бы о нас говорили наши потомки?

- В самом деле, они сказали бы что-нибудь очень злое.

- Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы он был издан.

- Насколько мне известно, никаких усилий не требуется, - спокойно промолвил профессор, - альбом уже отпечатан, и весь тираж лежит в типографии.

- Да, но... - Бузина запнулся, однако сразу же, наклонившись вперед через поддерживаемый резным мавром подлокотник к Отаве, горячо зашептал: Но ведь там стоит фамилия Паливоды...

- Ну и что? - Отава сделал вид, что ничего не знает.

- Но ведь он враг народа.

- Не знаю, как можно заниматься древнерусскими мозаиками и быть врагом народа. Для меня это - непостижимо!

- Враги коварны!

- Согласен с вами. Но при чем здесь профессор Паливода? Это честный ученый.

- С фамилией Паливоды альбом выйти не может.

- Так что же я могу поделать? - Профессор встал точно так же, как в кабинете молодого руководителя. Но Бузина продолжал сидеть в венецианском кресле. Небрежно барабаня пальцами по животу дубового фавна, наверняка зная, что профессор отсюда не убежит, как убежал из учреждения, да и зачем он должен был бежать из собственного дома?

- Мне предложили поставить свою фамилию под предисловием, - скромно молвил Бузина.

- Вам?

- Чтобы сберечь мысли профессора Паливоды.

- Но ведь это же не ваши мысли, а профессора Паливоды!

- Имя ничего не значит. Для человечества главное - ценность. Авторством никто никогда не интересуется. Разве не все равно, кто изобрел колесо?

- Хорошо. Предположим, что я разделяю ваш цинизм. Но ведь профессор Паливода - враг народа!

- Да.

- А раз он враг, значит, и все его мысли - вражеские! Зачем же их сохранять? Тогда напишите сами предисловие и комментарии! - Отава откровенно издевался над Бузиной. Да не на того напал.

- Мысли могут иметь объективную ценность, даже если они принадлежат врагу. - Видно было, что Бузина хорошо подготовился к беседе с профессором.

- Тогда я не понимаю, зачем вы пришли ко мне.

- Чтобы попросить у вас совета.

- Но ведь вы согласились поставить свою фамилию вместо фамилии профессора Паливоды?

- Я должен дать ответ завтра. Поэтому и пришел к вам как к старшему товарищу, чтобы посоветоваться.

- Я вам не советую.

- Не могу с вами согласиться, товарищ профессор, - теперь поднялся и Бузина, - вы же сами только что... ваши иконы... Разве это не свидетельство?.. Быть может, мое имя тоже как олифа на иконе одиннадцатого столетия... Оно защитит величайшую ценность.

- Вы думаете, что и его когда-то соскребут и обнаружат под ними имя профессора Паливоды?

- Речь идет о самой сути дела, а не об именах. Нужно сохранить то, что есть. Нужно по-государственному смотреть на вещи. Есть мысли, они не должны пропасть. Вот и все.

- Итак, вы хотите поставить свое имя под чужим трудом?

- Вы меня убедили в целесообразности такого действия.

- Но ведь... - Отава не способен был произнести ни слова, потрясенный таким неслыханным нахальством, не зная, стоит ли продолжать спор с этим удивительно циничным человеком, указал Бузине на дверь: - Прошу вас. Нам больше не о чем говорить!

Бузина поставил свою фамилию, альбом вышел в свет. Его хвалили, хвалили и Бузину, и он, кажется, даже продемонстрировал какую-то там скромность, потому что не выскакивал ни в кандидаты, ни в доктора наук, так и остался младшим научным сотрудником; единственное, чего он пожелал, - это перейти в отдел профессора Отавы, что и было для него сделано, без согласования этого с руководителем отдела.