Газета День Литературы - Газета День Литературы # 62 (2001 11)

• Название: Газета День Литературы # 62 (2001 11)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Вижу я, что не чета им,

Вольный мастер — дворне барской.

И, тая в себе упорство

Бурлака полуживого

Под личиною притворства

Думного дьяка царева,

В лямке согнут иль в поклоне —

Только дело разумею:

Чтобы в честном русском слове

Быть сильнее и прямее.

Гнут в дугу меня столетья,

Но они же распрямляют.

И желаю умереть я,

Как поэты умирают.

ПРИЗРАК

В больших дверях писательского клуба,

В кружении коварном сквознячка

Сверкнула кожанка, пробор и зубы,

Поймала руку гладкая рука.

Он на слуху у всех, он что-то значит.

Знакомства, связи, куча важных дел.

Уже с трудом тугой животик прячет

И очень элегантно поседел.

Меня давно он знает, ценит, любит:

— Хотя бы позвонил когда, старик!

Но из какой потусторонней глуби

Или воздушной взвеси он возник?

Он много говорит, умно и веско,

Но речи ускользает существо.

Мне все о нем доподлинно известно

И все же неизвестно ничего.

Он придвигается ко мне все ближе,

Уже берет за лацкан мой пиджак…

А я гляжу и ничего не вижу —

Цветная пустота, блестящий мрак.

Он женщиной рожден или собраньем?

Он хлеб или бумагу только ел?

С каким таким таинственным заданьем

И кем внедрен он в улей ЦДЛ?

— Ну, будь! — и только сквознячка круженье,

И незапятнанно блестит паркет…

И лишь тогда прошло оцепененье,

Когда я наконец пришел в буфет.

* * *

Когда я не носил бороды

И легки мои были шаги,

Я не знал, что евреи — жиды,

Я не знал, что евреи — враги.

Когда всем я глядел в глаза,

Ни за кем не зная вины,

Все евреи мне были друзья,

И добры, и очень умны.

Но чем больше я так глядел,

Тем все больше глаза отводил,

Хоть понять того не хотел,

— Быть не может того, — твердил.

Но прошли года, как стада,

Ископытив душу мою.

И теперь у меня борода,

И на все я косо смотрю.

И не с той я встаю ноги,

И своей не люблю бороды,

И куда ни пойду — враги,

И куда ни пойду — жиды.

И на них мне кажут друзья

Больше, чем на красивых баб.

И от них не стало житья,

И зачах я совсем, ослаб…

Буду бегать и душ принимать,

Чтобы стала легка нога

И душа — опять молода.

Буду прямо гулять и взирать,

Чтобы — ни одного врага,

Чтобы — ни одного жида.

* * *

…И, дописавшись до точки,

Дверью своей одиночки

Хлопну я навсегда.

Буду я лучше бродягой,

Чем невезучим беднягой,

Жертвой пустого труда.

Солнце и ветер и воля

Выветрят все мои боли,

Станет кирпичным лицо.

Буду я громко смеяться,

А не корпеть, не стараться —

Хватит, в конце концов.

Или, бесплотен, безумен,

Буду я, словно бы умер,

Жить бесконечно, всегда.

С миром навек примирившись,

В небе, в земле растворившись,

Буду — огонь и вода.

Иль полечу нелюдимым

Ветром ли, облачным дымом.

тенью по полю скользя…

Кто-то увидит-услышит

И гениально напишет

Про небеса и глаза…

И, дописавшись до точки,

Будет он громко смеяться,

С миром навек примирившись,

Тенью по полю скользя…

УХОД ПОЭТА

1.

Солнечный, ветреный сон,

Синий, зеленый, блестящий,

Зыблющийся, шелестящий —

До или после времен…

Выцветший взгляд голубой

Смолкнувшего поэта

В вечное детское лето —

Сердца глухой перебой…

И, земленея лицом,

В сине-зеленом блистанье

Веет он тихо в шептанье

Ветра со свежим листом…

2.

Холодные светлые тучи

В твои заплывают глаза.

И рок неминуем и точен,

Как в дуб среди поля — гроза.

Пусть вровень с высокой судьбою

Всю жизнь ты подняться не мог,

Но пробил твой час — и собою,

Каким замышлял тебя Бог,

Уходишь — с душой молодою,

Свободен, красив, одинок.

* * *

Чем ближе к смерти,

Тем быстрее жизнь.

Как будто сверху

Падаю вниз.

К земле, в могилу,

В самую глубь.

И мир мне милый

Все больше люб.

Жизнь все дороже

И все больней —

Придется все же

Проститься с ней!

С вином и хлебом,

С любовью — со всем,

Что есть под небом…

Совсем-совсем.

Лечу, ликую,

Плачу, смеюсь…

Всех расцелую

И — разобьюсь.

Виктор Широков ПОПЫТКА ОПРАВДАНИЯ

Москва — давно отхожее место, как и Пермь, Чусовой, Свердловск (пардон, Екатеринбург, впрочем, суть неизменна), десятки других полузабытых местечек, где мне едва удавалось побриться, вымыться, поесть и наконец-то побыть в одиночестве, а потом опять мыться и мыться, снова есть и пить, — подлинная радость вожделения — укромный уголок, кабинет задумчивости, где бы я мог бесконечно и безмятежно сидеть на стульчаке и безнаказанно ковырять в носу, выколупывая вдохновенно присохшие к слизистой чешуйки студенистых выделений своей мозговой железы (а именно так считалось в античности), плавно погружаясь в желе раздумий и ощущая подлинную гармонию бытия.

Мало что может сравниться с этой радостью саморастворения в джазовой какафонии функционирующего организма; лично я, Колюня Кроликов, испытываю прямо-таки оргазм от жокейского восседания на жестком сиденье фаянсового сосуда, сравнимого, пожалуй, с раскачиванием на стуле перед экраном компьютера, на котором возникают набранные мною чешуйки слов, слипающихся в неистовом соитии, чтобы немедленно самораствориться в синтаксисе и застыть в судороге случайного поцелуя анафоры, или же аналогичного скачке двух потных тел на скрученной в жгут простыне, скачке, перемежаемой иногда глотком холодного пива или белого вина, прежде чем моя жена-армянка отвалится, благодарно насытившись, и закурит пятнадцатую или девятнадцатую на сегодняшний день сигарету и наконец-то даст передышку моим воспаленным губам и уставшему языку.