Газета День Литературы - Газета День Литературы # 58 (2001 7)

• Название: Газета День Литературы # 58 (2001 7)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Да, маленький герой с большим задом стремится вышагнуть из традиционных оков русской литературы, оставив на столбовой дороге за ненадобностью все высокое. И суть даже не в том, что это шаг вниз: в примитив, в пошлость, в бесстыдство дерьма и блуда напоказ, в любованье своей словесной утонченностью. Суть не в этом. Зафиксированное самоуничтожение, свидетельство гибели — вот что такое литература постмодернизма. Маленького героя не за что любить. В этом — весь ужас. Его нельзя спасти, потому что он даже не просит об этом.

ПЕРЕСТУПЛЕНИЕ ВВЕРХ: МЕЖДУ ПРАВДОЙ И ПРЕЛЕСТЬЮ

Библия — это литература или нет? "Да, — скажет эстет, — великолепная литература". А верующий скажет просто: "Это — правда". Соединяя оба эти уровня восприятия, можно подытожить: Библия — правда, облеченная в великолепную литературную форму. Первокнига, ставшая точкой отсчета для всей словесной реки.

К чему преамбула, дорогой читатель? Да к тому, что удивительные явления совершаются нынче в литературе. С одной стороны — навязший в ушах постмодернизм, заигравшийся сам в себя, с другой — посреди реалистической равнины образуются кратеры новой прозы, уходящие вглубь, в сокровенное.

Недаром именно Тимур Зульфикаров — автор широко прочтенной и практически проигнорированной критикой "Горькой беседы…" — восторженно отозвался на роман Проханова "Идущие в ночи", назвав его даже "военной поэмой". Неудивительно сие, ибо и Зульфикаров и Проханов написали своеобразные притчи, и созвучие обнаруживается сразу: не в темах, не в героях, не в сюжетах, а в тенденции — когда литературное произведение хочет вышагнуть за грань литературы и претворить свою художественную плоть в правду. Вернуться в притчу, в Библию, в начало. Установить систему координат в невыносимом, душащем общественном хаосе. Заявить, выкрикнуть сквозь кровь, сквозь стон, сквозь скорбь: "Он есть! Верую! Мы победим!"

По сути дела, эта новая притчеобразная проза не удовлетворяется уже функцией общественного служения людям, как, скажем, два-три десятилетия назад «деревенская» проза, вмещавшая в себя боль, страдание, невинность, нравственное преображение, — и уже в этом имевшая залог живой душевной жизни героев. Нынешняя новая проза переступает грань невидимого мира, расставляет акценты, заглядывает в посмертие и низводит навстречу героям ангелов. Проглядывает сходство в образах Звонаря и Сотникова из известной повести Василя Быкова, послужившей основой фильма Ларисы Шепитько «Восхождение». Восхождение к себе высшему, горнему, к над-человеческому, но выражалось это символически, у Проханова — прямо к Ангелу.

Да, именно социальный хаос вынуждает писателя выкрикнуть: "Я вижу смысл. Он сияет сквозь происходящее, и я покажу вам его! Смотри, дорогой читатель: в посмертии обнимаются души только что в ненависти убивших друг друга русских и чеченцев, а все потому, что умерли беззаветно, веря каждый в свою правду".

Соблазнительная позиция. Абсолютно неподъемлемая в духовном плане нам, человекам. И пожалуй, вслед за Иваном Карамазовым воскликнешь: "Не желаю такого Божьего мира, где жертва с мучителем обнимется. Не понимаю! Не принимаю!" Как-то, наверное, Господь промыслит об этом народе, у которого рабы-пленники сидят в ямах, а все селение об этом знает, то есть, по сути, — участвует… Но прежде Бога не можем мы решить — обнимемся ли в посмертии. Литература девятнадцатого века была намного более деликатна в отношении «загробных» тем. Обряд — да, изображался, но все же сокровенное оставалось неприкасаемо, может быть, потому что само общество стояло твердо, каждый урядник на своем посту свято веровал, что служит Царю, Отечеству и Богу.

И так оно, честное слово, и есть, дорогой читатель. Служа Родине — служишь Богу. И роман Проханов написал отличный — яркая его образная ткань эпизод за эпизодом стоит в глазах. И тысячу раз он прав (не им то засвидетельствовано, он лишь повторил истину) — придет за мучеником Ангел, и обнимутся все, вошедшие в Царствие Небесное. Но — осторожней: эта линия в литературе идет между правдой и прелестью. И отнюдь не по поводу Проханова скажу следующее: как бы не стали у нас приемом общение с тенями, потусторонние путешествия, явления ангелов, мироточение икон и чудотворное действие молитв.

В одной из книг диакона Андрея Кураева поразила меня такая деталь: бывают в духовной среде праздничные поводы немного выпить, и тогда ведутся весьма интересные и поучительные беседы, люди приоткрывают завесу над своим сокровенным миром и звучат рассказы — как пришел в Церковь, к Богу, мистические эпизоды и пр. То есть обычно — об этом не говорят. Это та самая область, где "мысль изреченная есть ложь" и, сказав, — ты перестаешь быть обладателем сокровища или, вынеся его на всеобщее обозрение, видишь: это всего лишь стекляшки. Как просто нынче в интервью газетам и по телевидению звучат слова о воцерковлении, с улыбкой говорят об этом, охотно. А нужно ли говорить об этом так — на досужий вопрос корреспондента?

Литература «служения» ищет новые формы, язык, героев и доказательства своей правоты. Обретения на этом поле достойны разговора.

Итак, назову притчей и военную прозу Александра Проханова, и нанизанную, как четки, "Горькую беседу…" Зульфикарова, вспомню повесть-притчу Леонида Бородина "Ловушка для Адама"… И разве не притчевую основу имеет речь Валентина Распутина, сказанная на вручении Солженицынской премии, где ключевую роль играет образ тех, немногих, плывущих на подтаивающей льдине, — образ не пораженчества, а победы — ведь плывущие на льдине уверены, что плывут к Истине, к Спасению. Победная сила рождается из этого авторского знания, основанного на вере. Тяготение к притче, существование героев в жестко заданной системе координат есть тяготение к библейской высшей правде, не опровергаемой ничем. Эта литература имеет надежду быть больше чем литературой. Она берется утверждать и провозвещать истину художественными средствами. Конечно, уже появившиеся талантливые образцы такой прозы породили шлейф эпигонов, заимствующих "не дух, но букву". А ведь ладанный дым, лики святых, звучание акафистов и явления из потустороннего мира делают светские произведения уязвимыми духовно. Попутно заметим, что, к прискорбию, не отстают и стихотворцы и уже целая когорта кропает стишата "про храм".

А Господь — грозен. И на Лик Его и ангелы не могут взирать. По тонкой грани движется новая русская проза, по тонкой грани между правдой и прелестью. Хочется верить — действительно к правде. И движение это ее станет победительным, ибо воистину "блаженны алчущие и жаждущие правды"…

ЦАРСКИЙ ПУТЬ

От того, что писатели обрели свободу, литература ничего не выиграла. Она заблудилась и потерялась. Она ищет сама себя и свое место в общественном сознании.

То она пытается игнорировать читателя и оборачивается к нему задом, проваливаясь в ничтожество, в «минусовое» пространство; то возносится в горние выси, претендуя на духовное учительство. Этих тенденций в современных «текстах», или, по-кондовому, в романах и повестях, — нельзя не замечать. Тенденции эти проявляют себя и у талантливых, и у «середнячков», причем у талантливых, конечно, ярче. Во всяком случае ясно — уже никогда не обрести серьезной литературе массовых тиражей, а писателям — всеобщей известности. И даже не потому, что упал уровень культуры и повсюду Интернет. Открыты храмы, появились доступно богословские издания, и уже не подменит литература собою духовную сферу. И, смиренно уступив первенство в «горней» области, нельзя на это претендовать. Вот тогда явления святых и ангелов на страницах светских книг станут исключением (но тем сильнее поражающим воображение), а не правилом. Не в самоуничтожение, не в «минус», не в ад, но и не на небеса — путь литературы. В этом смысле литература девятнадцатого века была куда целомудренней сегодняшней.

Потрясла меня однажды фраза, сказанная весьма образованным священником в докладе на научной конференции: "В городах, изображенных Гоголем, нет храма. Вот, приехал Чичиков или Хлестаков, а храма нет, даже не упомянут". И вывод сделал: значит, Гоголь был "не совсем тем писателем, каким бы надо". Честно говоря, потрясение получилось сильное: это Гоголь-то с его болезненным, страдательным восприятием мира, с его "Выбранными местами…", с его поездкой на Святую землю, с его отношениями с Оптиной, с его смертью… А поди ж ты — "нет храма"! Но разве у Льюиса в его знаменитых "Хрониках Нарнии" есть храм? Или у Толкиена? Или у Андерсена, в его религиозно-нравственных сказках? Да и у Достоевского поискать придется храм. Его герои читают Евангелие, непрерывно говорят о Боге и душе, но не отстаивают церковные службы…