Газета День Литературы - Газета День Литературы # 57 (2001 6)

• Название: Газета День Литературы # 57 (2001 6)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Нам свидеться бы иначе, не здесь

…

Не плачьте, Пушкин!.. Плачьте! Ваши слезы,

как те — их две — Бахчисарая розы,

каким навеки в песне Вашей цвесть!

А небо при светло-печальной это встрече, "все небо — в торжествующем огне!" Но временами Пушкин чудится мне в романе и тогда, когда ни Грибоедов, ни Глушкова не поминают его ни словом. Верно, оттого, что Александр Сергеевич (Господи, и тут не обойдешься без оговорки — оба они Александры Сергеевичи!.. О Пушкине, о Пушкине речь!) «авторизовал» свое время, назвал в нем сам воздух, и потом уж кто и о чем ни пиши, а он всюду проглянет: в словце москвичей с их "особым отпечатком", в жалобе Акакия Акакиевича и даже в циркуляре затащенного поэтом в бессмертие Бенкендорфа. И опять оговорюсь, что дело не в прямой морали — нет Татьяне Глушковой ничего более чуждого, — а в том, что поэтесса очень верно ухватила интонацию века и драматический способ мышления своего героя, его диалогическое слышание мира, перекличку голосов и смыслов, его русский юмор и "русскую хандру".

Это поначалу, в картинах Хмелиты, она больше еще говорила о нем, и почудившийся за окнами грибоедовский вальс влек за собой череду деятельных глаголов: «пьянит», "скользит", «хранит», "напоминает", которыми надо было расшевелить жизнь, стронуть ее с места, а потом уж она пошла сама, и герои заговорили напрямую, сами, наполнив книгу шумом вполне реальной жизни.

И что за герои! что за характеры! — от грозы Кавказа Ермолова и Паскевича до почти неведомого нам, но такого родного по Грибоедову, словно и мы с ним век дружили, С.Н. Бегичева, а там и до юной (16 лет) Нины Чавчавадзе, и полгода не прожившей с мужем, но здесь же, в романе, на наших глазах делающейся легендой любви и верности, высоким и чистым послесловием стремительной грибоедовской судьбы. Гибель мужа и смерть нареченного вслед отцу Александром едва родившегося сына, научили ее такому чувству жизни и пониманию неба, которое открывается только высокому роду и настоящему страданию и которое выговаривается только коснувшимся вечности сердцем.

Подлинность поэта вернее всего проверяется в горьких страницах, где не заслонишься мастерством и где слово диктуется не умом, а полнотой со-чувствия и не по книгам наживаемого знания:

"Как рассказать?.. Он прожил только час,

мой сын, дитя жестокого страданья.

Напрасны были наши упованья:

без слез, без крика вздрогнул — и угас.

…Там в синеве, просторно без меня…

Здесь мне без них так больно, что — не больно.

Я не дышу, чтоб не спугнуть невольно

их сон, ночной зефир обременя…

Не плачу я, чтоб горькою слезой

не помрачить заоблачный их, Млечный

жемчужный путь, где встретит их Предвечный —

свободных от тоски моей земной…"

Нет, не пересказать этого не знающего искусственного сюжета романа в стихах, этой элегической поэмы, не расплести эти шестистопные ямбы в ограждающее и освобождающее читателя от труда напутствие: "Нет, не могу на прозу перевесть!" — как воскликнул однажды у Т.Глушковой сам Грибоедов.

Впрочем, сюжет-то в элегическом этом романе есть. Он обеспечивается не специально придуманной интригой, а реальным движением самой грибоедовской жизни, о последних годах которой Пушкин не удержался сказать: "Ничего не знаю завиднее…", а герой Татьяны Глушковой признается:

Что Вальтер Скотт, что Купер, милый друг!

Ты не прочтешь занятнее романа,

чем жизнь моя… Стихом из «Гулистана»

замкнул бы я ее печальный круг.

Стих же Саади вынесен в эпиграф грибоедовского прощания: "Друзьям передай этот свиток рыдающих строк"…

Кровавые блики тегеранской тра

гедии, героем которой оказался великий русский драматург и великий геополитик (как выразились бы о нем сегодня), мрачно-тревожным мерцанием подсвечивают и нынешние дни — "все море слез пустеющей России". Наше сопереживание Грибоедову незаметно, естественно «оборачивается» под пером Т.Глушковой грибоедовским сопереживанием нам, сирым потомкам, в чьей суме "свищет горе да позор"…

Но, слава Богу, можно вернуться вместе с поэтессой в молодое время открытых страстей, прямых чувств, сильных характеров, гордой русскости, пружинного распрямления молодого государства, вновь на минуту почувствовать себя сыном достойной истории и высокой культуры. Слава Богу, можно коснуться тайны еще живой жизни, где счастлив Пушкин, смешлив Вяземский, трогателен Кюхельбекер, нетерпелив Рылеев, азартна война, смела армия и удачливы дипломаты. И посреди молодости видеть остерегающие семена грядущих неправд и зреющих поражений. Как всякий хороший русский роман, этот тоже не прячет лица перед злом.

Грибоедов вернулся вовремя. Сейчас в нем нужда. Устыдить-то, может, уже никого и нельзя, но напомнить о чести и свете русского слова и русской славы никогда не напрасно.

Как писал — словно на полях этого романа — старый грибоедовский друг, князь П.А. Вяземский:

Душа прямится, крепнет воля,

И наша собственная доля

Определяется видней.

Для того, видно, Бог и русская Муза и подвинули Татьяну Глушкову к ее огромному и счастливо разрешившемуся труду. Дай Бог ему увидеть свет — ради нас, русских читателей!

Валентин КУРБАТОВ

Илья Кириллов СРЕДЬ ЗЕРЕН И ПЛЕВЕЛ

Самая горькая новость апреля — арест Эдуарда Лимонова. Я не знаю, какие слова и в каком порядке расставить, чтобы они не казались пустым звуком рядом с клацаньем наручников, не выглядели постыдной мишурой на фоне обугленных тюремных стен.

Запомним эту дату: 7 апреля 2001 года.

Когда-то, отвечая на призывы расправиться с мятежным Сартром, генерал де Голль сказал: "Вольтеров не арестовывают", и в этой фразе было не только великодушие, но и понимание, что в борьбе с идеями, выстраданными историей, тюремная камера — помощница временная и, в конце концов, бесполезная.

Невозможно не вспомнить, что Виктор Астафьев еще в 1993 году призывал к расправе над идеологами оппозиции и в числе других приводил имя Лимонова. Годы спустя желание Астафьева исполнилось, но вслед за этим у него произошел инсульт: как все непросто и неслучайно в мире. Жаль, что многие этого не учитывают.

Возвращаясь к анализу журнальной прозы, я должен сказать несколько слов о романе Андрея Волоса «Недвижимость» ("Новый мир", 2001, № 1–2).

Это редкое в наши дни явление, когда романист качественно выполняет прежде всего беллетристические задачи, от чего в итоге выигрывает и читатель, и автор.

Главный герой, от лица которого ведется повествование, московский риэлтор — профессия, которая ассоциируется скорее с какими-нибудь детективами, нежели с "серьезной литературой". Когда главный герой ездит из квартиры в квартиру, идет на ухищрения, чтобы удовлетворить клиентов, преодолевает возникающие порой криминальные ситуации, налицо действительно элементы детектива и даже плутовского романа. Ну и что, при желании их можно увидеть и в "Двенадцати стульях", и в "Мертвых душах", только в одном случае мы имеем забаву для духовного плебса, в другом — одну из самых грустных и величественных книг в русской литературе…

Удачно выбранная автором деятельность главного героя позволяет отразить в романе множество персонажей и удержать их в рамках единого сюжета. Под пером А.Волоса это точно очерченные социальные и психологические типы. Следует отметить также, что А.Волос реанимирует в своем романе пейзаж, вещь в современной литературе и немодную, и трудную. А он делает описания природы не только уместными, но и находит для них свежие, нетривиальные краски. (Ляпы, впрочем, тоже встречаются.)

Это помогает создать пространство, в рамках которого автор передает самые сокровенные мысли и образы. Именно в таком контексте они и могут быть воплощены и прочитаны. Тема, которая по-настоящему волнует Волоса в этом романе, — смерть. Есть несколько страниц, когда главный герой рассказывает об умирании брата, от них оторваться нельзя, сигарета гаснет в пепельнице недокуренная.