Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая

• Название: Сибирь и каторга. Часть первая
• Автор: Сергей Максимов
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2002
• ISBN: 5-04-008806-X

Книга С.Максимова `Каторга империи` до сих пор поражает полнотой и достоверностью содержащейся в ней информации. Рассказ об истории русской каторги автор обильно перемежает захватывающими сюжетами из жизни ее обитателей. Образы преступников всех мастей, бродяг, мздоимцев из числа полицейских ошеломят читателя. Но даже в гуще порока Максимов видит русского человека, бесхитростного в душе своей.

Первое издание `Сибири` вышло тиражом 500 экземпляров для распространения только среди высших чиновников. В советские времена книга вообще не публиковалась. Впервые за много лет этот уникальный текст издается в полном виде, с иллюстрациями и ценными дополнениями из архива писателя.

---

"Мелодия песни (говорит Аг. Гиллер) скорая, красивая и настоящая украинская, весьма сильно свидетельствующая о композиторском таланте Видорта. Ворожбюк в Сибири певал ее с энергией и всегда только под вдохновением любимых и милых воспоминаний. Эти песни оживляли его измученное сердце и разглаживали морщины на нахмуренном челе. А прекрасно пел Ворожбюк и мастерски играл на торбане! Он был известен в ссылке под именем «торбаниста». Попался он в ссылку таким образом:

Фантазер, эмир Zlotobrody, в 1831 г. ушел в повстанье с оружием, лошадьми и торбанистами и погиб в битве под Даховом. Ворожбюк был взят в плен и приговорен в Сибирь. В толпе узников шел он в ссылку веселый, певучий, остроумный и болтливый. Достоинствами этими и другими он сумел в походе располагать конвойных солдат в свою пользу и выбивать у них различные уступки и льготы для товарищей. Ссыльные товарищи дали ему прозвище Шахрая (барышника, жида, торгующего ветошью). Все Шахрая любили, Шахрай всех веселил. Шли по Волыни и Украине не в скудости, потому что паны и панны делали для узников различные складчины из денег, одежды и вещей, потребных на дальнюю и трудную дорогу. В Нерчинских рудниках Ворожбюк женился на сибирячке, занялся хозяйством, торговал водкою, но, главное, работал деревянные курительные трубки, которые и раскупались товарищами и сибиряками. Низенький и смуглый, он был настоящим типом русина с черными волосами и ясным взором".

Народные русские песни покушались идеализировать преступников и характеризовали, между прочим, двух преступниц-убийц в следующем виде:

1

По часту мелку орешничку
Тут ходил-гулял вороной конь,
Трое суток непоенный был,
Неделюшку, не кормя, стоял,
Черкасское седло на бок сбил,
Золотую гриву изорвал,
Шелков повод в грязи вымарал.
Не в Москве я был, не в Питере —
Во стрелецкой славной улице,
Во стрелецкой, во купеческой.

(Или так:)

Ты звезда ли моя восхожая,
Восхожая, полуночная!
Высоко ты, звезда, восходила,
Выше лесу, выше темного,
Выше садику зеленого.
Далеко звезда просветила
Дальше городу, дальше Саратова,
Дальше купчика богатого.
У того ли купца богатого
Случилося у него несчастьице,
Несчастьице, безвременьице:
Как жена мужа зарезала,
Белую грудь она ему изрезала
Не простым ножом — булатным.
Вынимала сердце с печенью.
На ножике сердце встрепенулося,
Жена-шельма улыбнулася,
Улыбнулася, рассмехнулася;
На холодный погреб бросила,
Дубовой доской задвинула,
С гор желтым песком засыпала,
А на верх того землею черною
Левой ноженькой притопнула,
Правой рученькой прищелкнула,
Хоронила и не плакала;
От него пошла — заплакала,
Сама младешенька вошла в горенку,
Садилася под окошечком,
Под окошечком передним.
Прилетали к ней двои соколы (или два голубя),
Двои соколы, двои ясные
(Или: двои голуби, двои белые) —
Деверья ее любимые.
Они стали ее спрашивати:
— Ты, сноха ль, наша невестушка!
А где наш братец Иванушка?
— Он отъехал во путь во дороженьку,
Во путь во дороженьку, в лес за охотушкой,
За лютым зверьем левицею.
— Ты, сноха ль, наша невестушка,
Что у тя в горенке за кровь?
— Белу рыбицу я чистила,
Бела рыбица трепеталася,
По стенам руда металася,
По горенке она брызгалася.
— Ах ты ль, сноха наша, невестушка!
На словах ты нас не обманывай:
Его добрый конь в стойле стоит,
Его сбруя ратная на стене висит.
— Ах вы, деверья, вы ясные соколы!
Вы возьмите саблю вострую,
Вы снимите с меня буйну голову:
Я свово мужа зарезала.
Вынимала сердце с печенью,
Положила в холоден погреб,
Засыпала тело песком желтым,
А поверх того землею черною.

2

Что не ястреб совыкался с перепелушкою,
Солюбился молодец с красной с девушкою,
Проторил он путь-дорожку, — перестал ходить,
Продолжил он худу славу, — перестал любить,
Насмеялся ж ты мной, отсмею и я тебе:
Ты не думай, простота, что я вовсе сирота.
У меня ли у младой есть два братца родных,
Есть два братца родных, два булатных ножа.
Я из рук твоих, ног короватку смощу,
Я из крови твоей пиво пьяно наварю.
Из буйной головы ендову сточу,
Я из тела твово сальных свеч насучу,
А послей-то тово я гостей назову,
Я гостей назову и сестричку твою.
Посажу же я гостей на кроватушку,
Загадаю что я им да загадочку,
Я загадочку не отгадливую:
Да и что ж такого: я — на милом сижу,
Я на милом сижу, об милом говорю,
Из милого я пью, милым потчую,
А и мил предо мною свечою горит?
Вот тут стала сестричка отгадывати:
"А говаривала, брат, я часто тебе,
Не ходи ты туда, куда поздно зовут,
Куда поздно зовут да где пьяни живут".

В заключение последняя сибирская песня, называемая бродяжьей:

Вы бродяги, вы бродяги,
Вы бродяженьки мои…
Что и полно ль вам, бродяги!
Полно горе горевать:
Вот придет зима, морозы:
Мы лишилися гульбы.
Гарнизон стоит порядком,
Барабаны по бокам,
Барабанщики пробили,
За приклад всех повели,
Плечи, спину исчеканят,
В госпиталь нас поведут,
Разувают, раздевают,
Нас на коечки кладут,
Мокрыми тряпицами обкладывают:
Знать, нас вылечить хотят.
Мы со коечек вставали,
Становилися в кружок.
Друг на дружку посмотрели —
Стали службу разбирать:
Вот кому идти в Бобруцкой,
Кому в Нерчинской завод.
Мы Бобруцка не боимся,
Во Нерчинске не бывать:
Путь-дороженька туда не близко,
Со пути можно удрать.
Тут деревня в лесу близко,
На пути стоит кабак,
Целовальник нам знакомой;
Все из наших из бродяг.
Мы возьмем вина побольше,
Инвалидных подпоим.
И конвой весь перепьется,
И в поход тогда пойдем.
Мы конвой весь перевяжем,
Караульных разобьем,
Мы оружье все захватим, —
Сами в лес с ним удерем.

В таком виде известна эта песня в Сибири. Первообразом ей, вероятно, послужила песня, сочиненная, по преданию, разбойником Гусевым, ограбившим Саратовский собор. В саратовском остроге Гусев сложил такую песню:

Мы заочно, братцы, распростились
С белой каменной тюрьмой,
Больше в ней сидеть не будем,
Скоро в путь пойдем большой.
Скоро нас в Сибирь погонят,
Мы не будем унывать —
Нам в Сибири не бывать,
В глаза ее не видать.
Здесь дороженька большая,
И с пути можно бежать,
Деревушка стоит в пути близко,
На краю Самар-кабак.
Целовальник наш знакомый:
Он из нас же, из бродяг.
За полштоф ему вина
Только деньги заплатить,
Кандалы с нас поснимает, —
Можно будет нам бежать.

ТЮРЕМНЫЙ СЛОВАРЬ и искусственные байковые, ламанские и кантюжные языки

Древность искусственных языков. — Разговор знаками (ручкой, звуковой, ударный). — Разговор стуком (немецкий гакезен). — Поляки и Шпаун. — Телеграфисты. — Разговор стуком декабристов. — Улучшения, произведенные в этой системе братьями Бестужевыми. — Обожженная палочка из веника. — Тюремный словарь. — Бедность его. — Искусственные слова в тюрьмах. — Древность их происхождения у нас. — Ясак. — Разбойничий язык на Волге. — Следы и остатки его в сказаниях вора Ваньки Каина. — Отверницкая речь. — Сравнение пяти деланых языков. — Офенский язык (словарь разносчиков-ходебщиков). — Образцы слов и речи. — Музыка или байковый язык карманников. — Образцы слов и речи. — Образцы языка шерстобитов и коновалов. — Счет. — Язык кантюжный. — Язык по херам и тарабарская азбука. — Язык кубраков и проч.

Во все времена и у всех европейских народов глубокие тайны, на которых основывается вся суть преступных замыслов и преимущественно мошенничества, всегда прикрывались многочисленными и разнообразными способами изъяснений. Начало мошеннического языка уходит в древнейшие времена, когда следы его являются в неясном виде; но с течением времени язык этот, подобно мутному отстою, испытывая постоянное брожение, обогащался и совершенствовался. Немецкий мошеннический язык представляет собою даже такое явление, которое замечательно не только в лингвистическом, но и в культурно-историческом смысле, — явление, на которое и там до сих пор мало обращалось внимания. Одна из таких попыток показала даже крайнюю необходимость изучения по этому поводу так называемого еврейско-немецкого и других старых и новых языков. С таким приемом автору удалось доказать сильную степень участия (в искусственном языке мошенников), заявленного этим гонимым племенем, потерявшим родину и полузабывшим свой родной язык. На исковерканном и спутанном со многими другими языке этом мошенническим приемам удалось значительно поработать и ловко укрываться в течение многих лет даже и до сего дня.