Иван Пущин - Записки о Пушкине. Письма

• Название: Записки о Пушкине. Письма
• Автор: Иван Пущин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1956

Талантливых натур среди декабристов было много, и Пущин по праву заслужил эту характеристику. Он был и талантливой натурой, и замечательным общественным деятелем, и стойким убежденным участником революционного движения 20-х годов XIX столетия.

Первый друг А. С. Пушкина, он оставил в нашей мемуарной литературе такое ценное наследство, как Записки – обстоятельный и достоверный документ для характеристики Пушкина-лицеиста.

В настоящем издании, кроме Записок, помещено 256 писем И. И. Пущина. До последнего времени их выявлено около семисот. Больше двух третей из общего числа печатаемых писем относится к тридцатилетнему пребыванию Пущина в тюрьмах и на поселении. В них имеется разнообразный материал для знакомства с историческими и бытовыми условиями.

---

После приобщения он поручил Михаилу Александровичу съездить к Виноградскому (который тогда правил должность губернатора) и сказать ему пожелание, чтобы в случае его кончины Анненков, Свистунов и Муравьев были его душеприказчиками и чтобы полиция ни во что не вмешивалась. Пока Михаил Александрович ездил, Н. Д. просила его успокоиться и говорит, что это нужно для его выздоровления. Он отвечает: нет, кажется мне не выздоравливать – лишь бы скорей кончилось – я давно уже приготовляюсь к переводу и нимало не страшусь его! – Виноградский согласился. – Михаил Александрович, возвратившись, нашел С. М. уже умирающим. Смерть его была тиха и не сопровождалась страданиями. При последних его минутах, кроме тех, кого я назвал, были еще Анненков и Жилины, муж и жена. Завещания он не оставил, велел на словах все отдать племянницам.

Счеты с светом его коротки. Он жил не для себя. 12 числа были похороны – это было живое изъявление уважения и благодарности к покойному, честному и доброму человеку. Отпевали в Ильинской церкви – и все провожали до кладбища. Он положен возле Лидиньки Муравьевой – против Краснокутского, Барятинского и Кюхельбекера. Подчиненные его искренно его оплакивали – он был им отец в полном смысле слова, входил во все их обстоятельства, помогал, наставлял. Это было не то, что долговязый. Впрочем, вы его не знаете, знаете нашу дружбу к нему и не потребуете лишних слов, тут неуместных…

Мы все здоровы. Желаем вам всего лучшего. С полным уважением имею честь быть вашим покорнейшим слугою.

Л. Балин.[370]

136. Ф. Ф. Матюшкину

[Ялуторовск], 11 февраля [1853 г.].

Пять дней тому назад я секретарствовал к вашему превосходительству, как вы могли заметить, за Николая Яковлевича, – сегодня представился случай обнять тебя, добрый друг, крепко, крепко, очень крепко. Что я могу больше сделать, читая твое письмо с Бачмановым? Сделай то же за меня со всеми нашими, участвовавшими с тобой в дружелюбной экспедиции. Вы так меня балуете, добрые друзья, что я, право, не знаю, как вам высказать мою сердечную, глубокую признательность. Заставить Модеста без очков этот листок прочесть. Отрадное чувство мое вам понятно без лишних возгласов, потому что вы, действуя так любезно, заставляете меня забывать скучные расчеты в деле дружбы. Принимаю ваш подарок с тем же чувством, с которым вы его послали мне, далекому. Спасибо вам, от души спасибо! Разделите между собой мой признательный крик, как я нераздельно принимаю ваше старое лицейское воспоминание. Фортепиано в Сибири будет известно под именем лицейского; и теперь всем слушающим и понимающим высказываю то, что отрадно срывается с языка. – Аннушка вместе с музыкой будет на нем учиться знать и любить старый Лицей! – Теперь она лучше прочтет нашу лицейскую песнь, которую знает наизусть!

До приезда Бачманова с твоим письмом, любезный друг Матюшкин, то есть до 30 генваря, я знал только, что инструмент будет, но ровно ничего не понимал, почему ты не говоришь о всей прозе такого дела, – теперь я и не смею об ней думать. Вы умели поэтизировать, и опять вам спасибо – но довольно, иначе не будет конца.

Вчера, по инструкции, я вынул фортепиано из ящика – в субботу оно будет поставлено на место, а в среду будет открытие – знай, что 18 февраля Аннушка на нем играет.

Все сохранно дошло – очень нарядный инструмент, о звуке будет речь после. Не может быть, чтобы не было отличное фортепиано, когда выбирал его Яковлев, наш давнишний певец. Если б вы знали, как все это перенесло меня в ваш круг. Забываю, что мильон лет мы расстались. – Кажется, как будто вчера отправился в Сибирь отыскивать что-то такое. Ты прежде меня здесь был, но, видно, скорей можно возвратиться из эспедиции для описания полярных стран, нежели из той, которой до сих пор нельзя описать. – Я всем говорю, что я сослан при Петре, и все удивляются, что я так молод.

После открытия фортепиано я опять к тебе напишу – вероятно, с H. H. Муравьевым, который скоро должен приехать. Ты, пожалуйста, с ним познакомься – он один из живых лиц нашей администрации.

С последней почтой читал приказ об увольнении Егора Антоновича от редакции «Земледельческой газеты». Меня это огорчило, и я жду известия, с какой целью наш старый директор прикомандирован к министерству имуществ. К нему будет от меня грамотка – сегодня не успею на лету, пользуюсь этим случаем.

Большой Jeannot
Мильон bonmots[371]
Без умыслу проводит.[372]

Эти стихи из нашей песни пришли мне на мысль, отправляя к тебе обратно мой портрет с надписью. Отпустить шутку случается и теперь – слава богу, иначе нельзя бы так долго прожить на горизонте не совсем светлом. Не помнишь ли ты всей песни этой? Я бы желал ее иметь.

Обними твоего сожителя, обними сенаторов-соседей, обними всех.

В последнем письме Лиза мне посылает поклон от Катерины Павловны Полторацкой, в наше время Бакуниной. Ты, верно, ее видаешь. Скажи ей слово дружбы от меня.

Обнимите от меня директора и директоршу – почтенных людей!

Радуй меня иногда твоим письмом. Не все же писать бумаги за номерами. Доволен ли ты вице-директорством? Много говорил о тебе с Бачмановым, он очень мне понравился.

№ 13 в Лицее.
№ 14 в Петровском.[373]

(Продолжение впредь.)

Верный твой И. Пущин.

Аннушка тебя с благодарностью целует. Твой портрет будет висеть над фортепиано. Приезжай послушать мою музыкантшу.

137. Ф. Ф. Матюшкину

24 февраля [1}853 г., [Ялуторовск].

Ты поневоле, любезный друг Матюшкин, должен слушать мои рассказы о ваших фортепиано.

С удовольствием сердечным описываю тебе 18 февраля в доме Бронникова. – Ты помнишь, что 4-го инструмент был привезен – об этом писал тебе союзник Балкшин. Следовательно, ты знаешь, что 18-го минул срок карантинных мер по инструкции Яковлева.

В 12 часов, когда Аннушка возвратилась из училища, приглашен был Берг. Я взял ключ и отворил замок. Подняли крышку, и все ахнули от восхищения при виде работы отчетливой и новой для нас – сибиряков – работы г-на Зике. Тронула Аннушка первая клавиши, и представь себе, что все звуки верны (только две струны Берг немного подстроил). Пошли аккорды – я сел, задумался в самых отрадных думах. Все вы явились около меня, всех вас я целовал, обнимал. Без сомнения, вы должны были и там ощутить эту торжественную минуту, глубоко чувствуемую без оханий и аханий! Аннушка пошла собирать всех – явились Муравьевы-Апостолы. Тот же восторг и речи о вас!

Сели обедать, а вечером к чаю собралась вся ялуторовская артель с семьей Балакшина. Устроился музыкальный вечер. Молодежь даже повертелась под звуки отличного, громкого и чрезвычайно нарядного простотой своей фортепиано.

Вот как вы меня балуете, добрые мои друзья! За что все это делается? Вы, верно, лучше меня это знаете, потому что так делаете.

Я сел сегодня за твой листок в ожидании Николая Николаевича Муравьева – его ждут сегодня или завтра. – Опять повторяю тебе мое желание, чтоб ты с ним познакомился. Он, без сомнения, сам сделает первый шаг, но я бы хотел, чтоб ваша встреча не кончилась одним разменом китайских визитов. Ты с удовольствием сблизишься с этим живым существом.

Ваше фортепиано – первое в нашем городке, – это немного еще значит, хотя, впрочем, здесь до него было уже пять инструментов; не во всяком уездном городе, особенно сибирском, встречается такое богатство музыкальное. Г-ну Зике, о котором я до сего и понятия не имел, следовало бы объявить в газетах признательность за его произведение художественное, но я не печатаюсь и газет у нас не издают. Следовательно, надобно ограничиться тем, чтоб ты за меня сходил к нему вместе с Яковлевым и сказал ему, что инструмент превосходный, дошел до меня в совершенной исправности и всех восхищает. Ничего нет мудреного, что к нему будут отсюда заказы.

Одним словом, ура Лицею старого чекана! Это был вечером тост при громком туше. Вся древность наша искренно разделила со мной благодарное чувство мое; оно сливалось необыкновенно приятно со звуками вашего фортепиано. Осушили бокалы за вас, добрые друзья, и за нашего старого директора. Желали вам всего отрадного; эти желания были так задушевны, что они должны непременно совершиться.

Теперь Аннушка уроки берет дома – и субботы мои оживились для молодежи, которая с нами.

Портрет твой над фортепиано.

Не знаю, сказал ли я все, что хотелось бы сказать, но, кажется, довольно уже заставлять тебя разбирать мою всегда спешную рукопись и уверять в том, что ты и все вы знаете. На этот раз я как-то изменил своему обычаю: меньше слов! – Они недостаточны для полных чувств между теми, которые хорошо друг друга понимают и умеют обмануть с лишком четвертьвековую разлуку. – Вот истинная поэзия жизни!

Обнимаю тебя, добрый друг, а ты обними за меня всех наших ветеранов. Надеюсь, что когда-нибудь мне откликнешься. – Весточка от вас – истинная для меня отрада. Возьмите когда-нибудь листок и каждый скажите мне на нем словечко. Таким образом, я как будто всех вас увижу.