Петр Шамшур - Приключения-70

• Название: Приключения-70
• Автор: Петр Шамшур
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1971

Сборник приключенческих повестей и рассказов.

СОДЕРЖАНИЕ

ПОВЕСТИ

Петр Шамшур. Трибунальцы

Всеволод Привальский. Браунинг №…

Игорь Болгарин, Виктор Смирнов. Обратной дороги нет

Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Ощупью в полдень

РАССКАЗЫ

Юрий Авдеенко. Явка недействительна

Север Гансовский. Двадцать минут

Леонид Платов. Мгновение

Владимир Понизовский. В ту ночь под Толедо

---

После крушения всех своих планов эта красивая женщина, высокая, стройная, с гладкой прической, с фанатически горящими глазами, всегда опрятно и со вкусом одетая, стала понемногу опускаться. Она уже не следила за свежестью своих блузок, часто ходила непричесанная и выкуривала множество папирос.

Комиссар Данильченко с Мартыновым и двумя сотрудниками угрозыска, с некоторого времени ведшие наблюдение за дачей, изредка видели Спиридонову, прогуливающуюся по саду перед дачей, с накинутой на плечи шалью и неизменной папиросой во рту.

Никто давно не приезжал к Спиридоновой, словно, всеми позабытая, никому она больше не была нужна. Данильченко уже подумывал было снять наблюдение, когда однажды утром возле дачи появился мужчина в хорошем пальто и шляпе, небрежно сдвинутой набок. Мужчина быстрым шагом прошел мимо дачи, свернул за угол, потом появился вновь и на этот раз прошелся неторопливо, бросая внимательные взгляды по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, он уже взялся ва щеколду калитки. В этот момент его схватили за руки. С мужчиной пришлось повозиться — здоровый оказался мужик.

В МУРе, куда его тотчас привезли, Иван Чемоданов сперва буйствовал, ругался и даже грозил, что «за него отомстят». Трепалов молча ходил по кабинету, терпеливо ожидая конца этой истерики, и когда Ванька Чемодан вдруг стих и как-то съежился, словно надувной шарик «уйди-уйди!», из которого выпустили воздух, Александр Максимович уселся напротив и негромко, но внушительно сказал:

— Слушайте, Чемоданов, ваша песенка спета. Со всеми бандитами мы, Советская власть, решительно покончим в ближайшее же время. Хватит. Больше терпеть мы не будем. Поняли? Так вот, лучше сами скажите, где скрывается Кошельков. Тогда суд учтет ваше добровольное признание.

— За суку считаете? — огрызнулся бандит. — Кошелька не выдам.

Трепалов вызвал дежурного, что-то шепнул ему, и через минуту конвойный ввел в кабинет Федорова — одного из тех, кто попался во время облавы еще зимой.

— Чемоданов, знаете ли вы этого гражданина?

Ванька Чемодан отрицательно мотнул головой.

— Брось, Ванька, — тихо сказал Федоров. — Хана наше дело. Выкладывай все начистоту. Все равно нам не впервой за решеткой сидеть. Только тут, я тебе скажу, не то что в старой полиции. Сколько нас раньше лупили, помнишь? А меня пальцем никто не тронул, хотя я, конечно, немало крови попортил лега… то есть сыщикам. Дадим им Кошелька, может, и простят нас. А Янька давно пули просит.

Он не успел договорить: Чемоданов вскочил и ударил его по лицу. Федоров поднялся с пола, вытер кровь с рассеченной губы и сказал Чемоданову, которого уже скрутили, одно только слово:

— Дурак!

Три дня Чемоданов отказывался давать какие-либо показания. Сидел на койке в одиночке и, уставившись в одну точку, молчал, о чем-то мучительно размышляя. Когда конвойный первый раз принес ему обед — пшенный суп с кусочками размочаленной воблы и четвертушку черного глинистого хлеба, предупредив, что хлеб — паек на весь день, — заключенный брезгливо отодвинул еду и зло буркнул:

— Сами небось не то жрете.

На что конвойный спокойно ответил?

— Дурак! У нас, да и в Чека, как и во всей стране, паек один для всех.

Так. Второй раз оказался он дураком. Было над чем подумать.

На четвертый день Ванька Чемодан, вызвав конвойного, потребовал отвести его к начальнику.

— Садитесь, Чемоданов, — пригласил Трепалов. — Надумали?

— Сегодня в четыре часа назначена у меня встреча с Кошельком в парке, в Сокольниках. Берите Яньку. Хватит ему… — Он не договорил, закусив губу.

Ровно в четыре Ванька Чемодан, умытый и побритый, сидел в парке на условленной скамейке, заложив ногу за ногу и попыхивал папироской. Агенты угрозыска гуляли по аллеям, издалека наблюдая за Чемодановым.

Уже стояло лето, парк был весь в зелени, пронизанной солнечными лучами, весело гомонили птицы, по зеленым лужайкам бегали дети.

Чемоданов закинул голову, подставив лицо солнечным лучам, и, казалось, задремал.

В четыре Кошельков не пришел. Не было его и в пять, и в шесть. В семь часов Чемоданова повезли обратно в МУР.

— За нос нас думаете водить? — строго спросил Трепалов.

— Нет, начальник, не вожу. Осторожный он очень, Янька. Наверное, что-нибудь его спугнуло. У нас так было условлено: если сегодня в парке не увидимся, завтра встречаемся на Божедомке, на одной хазе. Повезете — покажу. Он не один придет, с Сережкой Барином. Хотели мы договориться одно дело в Щелкове сделать. Но, видимо, не судьба…

XIX

Бандит Павлов, по кличке Козуля, сидел на предложенном ему стуле, опустив голову.

На Лубянке ему дали помыться, остригли наголо, накормили. Безмолвно хлебая пшенный суп с воблой, он вспоминал вчерашнее свадебное пиршество и вдруг пожалел, что так и не отведал жареной поросятины, а теперь уж, видно, никогда и не поест.

Теперь он сидел в кабинете Дзержинского и давал показания. Если бы допрашивал его не сам председатель ВЧК, Козуля, наверное, не скоро бы «раскололся». А тут он как-то сразу почувствовал, что упорство его тает, растворяется в воле этого человека, в глаза которого он не смел смотреть, хотя время от времени, задавая очередной вопрос, Дзержинский требовал: «Поднимите глаза, Павлов, я хочу знать правду». Козуля поднимал, но тут же снова опускал голову. И говорил правду.

Ничего не обещал ему этот человек со втянутыми щеками и покрасневшими от бессонных ночей глазами, ничего не сулил, не угрожал, допрос вел без всяких «подходцев». Только вопросы иногда задавал странные, к делу будто и не относящиеся: «Кем были родители?», «Какая у вас профессия?», «Учился ли в школе?»

— Для чего это вам? — спросил, наконец, Козуля, на мгновение поднимая глаза. — Бандит я, и все.

— Вы не родились бандитом. Я хочу знать, почему люди вроде вас, становятся врагами Советской власти. У таких, как вы и Кошельков, руки по локоть в крови. Но не все же такие. Некоторых еще можно перевоспитывать.

И вдруг вопрос в лоб:

— Вы убили главаря одной из шаек Сафонова по кличке «Сабан»?

— Убрал я его, — мрачно буркнул Козуля. — Два медведя в одной берлоге…

— А кто «убрал» бы вас, оставайся вы на свободе?

Козуля наморщил лоб, обдумывая неожиданный вопрос и шевеля губами.

— Наверное, Кошелек, — пожал он плечами.

Дзержинский помолчал, свернул папироску, вставил в мундштук, но не закурил.

— Отвечайте, — негромко потребовал он, — когда у вас назначена встреча с Кошельковым?

— В пятницу.

— На Божедомке?

«Все знает», — мысленно ахнул Козуля и покорно кивнул.

Дзержинский вызвал конвойных.

— Уведите! — коротко приказал он. И когда конвойные с арестованным были уже у двери, вдруг остановил их: — Минуточку! — Конвойные повернулись, и Дзержинский обратился к младшему из них, безусому пареньку с испуганными глазами: — Как на этот раз, не уйдет от вас задержанный?

Паренек, отсидевший уже под арестом за непростительную свою доверчивость, залился краской, но смело посмотрел в глаза Дзержинскому и ответил:

— Никто от меня теперь не уйдет, товарищ Дзержинский! Никогда.

XX

Тихо на Божедомке, тихо и пустынно. Ночь. Все притаилось кругом. Даже старые липы в садах не шелохнутся, будто дремлют до утра. Только запах их разносится по всей округе, но этот нежный аромат кажется совсем лишним притаившимся чекистам и муровцам.

Во всех домах распахнуты окна, только в одном они закрыты. Хозяева этого дома еще днем были арестованы и на первом же допросе признались: верно, сегодня ждут Кошелька вместе с Сережкой Барином, условлено, что стукнут они в окошко один разок, а немного спустя — еще два раза.

Теперь в квартире сидит засада. Засада и в старом сарае, и в домах, выходящих окнами в тот же двор. Хочется курить, но нельзя, хочется спать, но об этом и думать нечего.

Третий час ночи. Темно и тихо. В четвертом часу начинает светать, и проснувшиеся галки снимаются с деревьев и, громко каркая, улетают куда-то по своим делам. Тихо, и кажется, никто не придет в старый дом на Божедомке и напрасно сидят в засаде муровский комиссар Данильченко, и чекисты Мартынов и Зуев, и молодой Жора Тыльнер, и еще с десяток человек.

Ровно в пять во дворе дома появились две бесшумные тени. Вошли и замерли у ворот, настороженно оглядываясь. У Сережки Барина в руке наган, у Кошелька — плащ, перекинутый через руку, под плащом наверняка тяжелый маузер,

В последнее время Кошельков все больше и больше нервничал, чувствуя, что вокруг него сжимается кольцо. Он уже знал: чекисты взяли Зайца, попался Козуля, завалился на какой-то хазе Ванька Конек. Конечно, при желании он мог бы сколотить другую шайку, но, похоже, приходит конец большим делам. Ладно, кое-что у него припрятано на черный день, вот сделают они с Сережкой и с Чемоданом последнее дело, надо будет на время исчезнуть из Москвы, убрав, конечно, своих сообщников. Пусть тогда легавые его поищут… Кошельков еще раз оглядывается. Кажется, все спокойно, можно идти в дом. Он подталкивает Сережку: иди стукни в окно. Как будто все в порядке, вот Сережка постучал, раздался ответный условный стук, и Сережка идет к тихо, без скрипа открывающейся двери. И вдруг он сдавленно вскрикивает: «Шухер!» — и стреляет. В ответ раздаются два выстрела, и Сережка падает. Кошельков успевает метнуться за сарай и, сбросив с руки плащ, стреляет веером по всему двору. Поздно! Из окон напротив раздаются ответные винтовочные выстрелы. Кошельков рвет из кармана бомбу, швыряет к входной двери в дом. В эту секунду пули настигают его. В угасающем сознании два слова: «Все, конец…»