Петр Шамшур - Приключения-70

• Название: Приключения-70
• Автор: Петр Шамшур
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1971

Сборник приключенческих повестей и рассказов.

СОДЕРЖАНИЕ

ПОВЕСТИ

Петр Шамшур. Трибунальцы

Всеволод Привальский. Браунинг №…

Игорь Болгарин, Виктор Смирнов. Обратной дороги нет

Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Ощупью в полдень

РАССКАЗЫ

Юрий Авдеенко. Явка недействительна

Север Гансовский. Двадцать минут

Леонид Платов. Мгновение

Владимир Понизовский. В ту ночь под Толедо

---

— Ванька Чемодан? — переспросил Петерс, когда Трепалов доложил ему о результатах допроса. — Кличка нам известна, есть такой знакомый у Марии Спиридоновой.

— У той самой? Которая «левыми» эсерами командовала?

— А ты чему удивляешься, Александр Максимович? Мы-то с тобой знаем: из ненависти к Советской власти они на все пойдут. Да мало ли бандитов в эсеровских и анархистских организациях? Есть же у них такой девиз: «Цель оправдывает средства» Одним словом, берем под наблюдение дачу Спиридоновой.

IX

Утром 20 января Владимир Ильич чувствовал себя нездоровым: разнылась раненая рука.

О вчерашнем происшествии он не вспоминал, с самого утра погрузившись в десятки срочных дел. Помимо этих дел, предстояло просмотреть тезисы сегодняшнего выступления на Втором Всероссийском съезде профсоюзов.

Об ограблении напомнили ему сперва Гиль, который с сияющим лицом сообщил, что машина найдена и приведена в порядок, а потом Петерс, кратко доложивший по телефону, что «меры по поимке бандитов приняты».

— А, позвольте узнать, какие? Бандиты-то на свободе?

— На свободе, — признался Петерс, помолчал и добавил: — Пока.

— И долго будет длиться это «пока»? Ян Христофорович, это совершенно нетерпимо. Поймите: бандиты не менее серьезные внутренние враги, чем любые контрреволюционеры. Они подрывают веру населения в нашу силу, в нашу способность положить конец кражам, грабежам и убийствам. Да, да, это очень серьезно. Нам следует незамедлительно принять меры, иначе нельзя…

Положив трубку, он придвинул к себе блокнот и быстро написал:

«Заместителю председателя ВЧК тов. Петерсу. В виду того, что налеты бандитов в Москве все учащаются и каждый день бандиты отбивают по нескольку автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров, предписывается ВЧК принять самые срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитами».

Он подписался, вызвал дежурного секретаря и попросил:

— Пожалуйста, это распоряжение перешлите немедленно Петерсу и в «Известия».

Он задумался… «Жизнь или кошелек?» Гм… Пожалуй, эта дилемма далеко не обывательская, а даже политическая… Владимир Ильич встал и принялся расхаживать по кабинету: что-то в этом рассуждении его задело. «Пожалуйста: похабный Брестский мир разве не был дилеммой того же порядка? Тогда перед нами стоял тот же вопрос: «Жизнь или кошелек?» А условия, в каких мы находились? Это же пистолет, приставленный к нашему виску!.. Соглашение с империалистами? Да, соглашение. А вчера разве мы не вступили в соглашение с бандитами?» Он усмехнулся. Отдали бандитам оружие, деньги, автомобиль… Так что же: нас теперь обвинят в том, что мы соучастники бандитов? Чушь! Нет, есть соглашение и соглашение. Гм… Об этом еще стоит подумать.

Когда вечером, собираясь на заседание съезда, Владимир Ильич вышел на улицу, его ожидала машина, и Гиль в своей кожаной тужурке и в перчатках с раструбами, ласково похлопывая по радиатору автомобиля, точно коня по шее, торжествующе сказал:

— Я же говорил, найдут!

— Ну, а как по-вашему, товарищ Гиль, вчера мы правильно поступили?

— Конечно, Владимир Ильич! — Гиль живо повернулся. — Да разве умный человек станет выбирать: жизнь или кошелек? Черт с ней, и с машиной, и с деньгами!

— Выходит, мы с вами пособники бандитов? — Ленин хитро прищурился. — Ведь машину-то и оружие они могли пустить в ход.

— Ну уж!. — Гиль чуть не задохнулся от возмущения. — Так мы же не добровольно, ведь пистолет к виску!

— Ну и я так думаю, — Владимир Ильич рассмеялся. — Что ж, поехали.

В автомобиле сидели двое чекистов, имевших строгое предписание и Петерса, и Малькова: от Ленина — ни на шаг. Оба держали правые руки в карманах. Ленин собрался было возмутиться, но, заметив стоявшего неподалеку Малькова, на лице которого ыла написана непреклонная решимость, только вздохнул и сел в машину, хотя ему очень хотелось хоть немного пройтись. Пальто на нем было надето только в один рукав: раненая рука все еще ныла и была на перевязи.

Все-таки в Колонном зале, снимая пальто, он незаметно снял и повязку: очень не любил он, чтобы люди замечали его нездоровье.

Побаливала и голова, но эта боль с некоторого времени уже стала привычной, а к врачам он обращаться не хотел.

Увидев Ленина, зал встал и взорвался аплодисментами. Нетерпеливо переждав овацию, которую он несколько раз безуспешно пытался прервать, Ленин начал свое выступление словами:

— Товарищи, я должен прежде всего извиниться, что в силу маленького нездоровья должен буду ограничиться сегодня лишь небольшим выступлением…

«Небольшое выступление» продолжалось больше часа.

X

Один раз Кошельков все-таки попался. Два месяца назад его взяли в Вязьме. Взяли в самом центре города, да еще при обстоятельствах особых, в торжественной, можно сказать, обстановке. Короче говоря, арестовали его в церкви во время венчания. Стоял он рядом со своей невестой Ольгой, ничуть не подозревая, что мужем ее так и не успеет стать. Конечно, как всегда, он и здесь, в церкви, был настороже, и в карманах его лежали два нагана. Но разведка, произведенная заблаговременно, показала, что все как будто спокойно, за церковью никто не наблюдает, а о венчании знают только он с Ольгой да поп. Он и венчаться-то задумал не в Москве, а в Вязьме именно потому, что здесь его никто не знал. И дружкам своим ни слова не сказал о том, куда уезжает и зачем. Одним словом, чувствовал себя Кошельков относительно спокойно. Не знал он только одного: вчера на вокзале в Москве, в людской толчее, его приметили чекисты, и с тем же поездок, только в другом вагоне, ехали четверо, имевшие задание проследить, куда отправился бандит, и арестовать его при первом удобном случае.

Домишко, где Кошельков остановился у знакомой женщины на ночь и где его уже ожидала Ольга, взяли под наблюдение. Утром чекисты проследовали за парой и были крайне удивлены, когда очутились в церкви. Сейчас они смешались с толпой любопытных.

Обстановка несколько смущала чекистов. Больше всего их беспокоило то, что, если придется стрелять, можно задеть кого-нибудь из случайных свидетелей венчания. Поэтому решено было брать бандита в ту минуту, когда священник начнет совершать обряд и внимание Кошелькова будет отвлечено.

Потихоньку пробравшись вперед и став позади бандита, чекисты схватили его за руки в ту минуту, когда поп предложил жениху и невесте обменяться кольцами. Кошельков отчаянно рванулся, оглашая церковь ругательствами, но держали его крепко. Испуганная Ольга не оказала никакого сопротивления. Зашумевшим было прихожанам разъяснили: пойман опасный бандит. Задержанных быстро повели к выходу, оставив изумленного попа с воздетыми руками и открытым ртом.

Ольгу — она вдруг впала в истерику — оставили пока в Вязьме, а Кошелькова под конвоем сотрудников вяземской ЧК повезли в Москву.

По дороге на вокзал навстречу им попалась немолодая женщина — та самая, которая приютила Кошелькова на ночь.

Арестованный крикнул ей:

— Меня взяли! Скажи, чтобы хлебца принесли на московский вокзал. Хлеба! — повторил он. — Каравай!

Молодые чекисты не придали никакого значения этим как будто вполне невинным выкрикам арестованного. Тем не менее ему велели замолчать. Поезда в Москву пришлось ждать долго. Чекисты не спускали глаз с Кошелькова, который, впрочем, вел себя смирно.

На вокзале в Москве к конвойным подошла та же тетка, замотанная в платок по самые глаза, — очевидно, приехала она тем же поездом — и жалостливо, чуть не плача, попросила конвойных оказать такую милость, разрешить передать «бедненькому родственнику» хлебца. Конвойные переглянулись и, не усмотрев в просьбе ничего опасного, разрешили передать каравай.

Кошельков взял хлеб под мышку и, пока шли по перрону, направляясь к выходу, отщипывал по куску и жадно жевал. Перед самым выходом он неожиданно толкнул конвойных, выхватил из каравая запрятанный туда браунинг и всадил в чекистов по нескольку пуль. Через минуту он затерялся в вокзальной толкотне, среди переполошившихся пассажиров, крича вместе с ними: «Кто стрелял? Что случилось?»

…Обо всей этой истории, случившейся два месяца назад, вспоминал сейчас Кошельков с кривой ухмылкой, сидя в жарко натопленной комнате в квартире знакомого скупщика краденого. Была ночь, за стеной завывал ветер, бросался горстями снега в завешенные окна. Сообщники спали на полу, а он сидел за столом и, отодвинув пустые бутылки и тарелки с недоеденной закуской, писал в клеенчатой тетради Это был дневник, который он недавно завел по непонятной ему самому прихоти. Мыслей было много, сбивчивых, злых, излагать их на бумаге было трудно. И все-таки он писал. Писал о том, что живым его легавые никогда не возьмут, не такой он человек, чтобы даться им в руки, что погуляет он еще по белу свету так, что долго его будут помнить. Писал о своей ненависти: