Петр Шамшур - Приключения-70

• Название: Приключения-70
• Автор: Петр Шамшур
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1971

Сборник приключенческих повестей и рассказов.

СОДЕРЖАНИЕ

ПОВЕСТИ

Петр Шамшур. Трибунальцы

Всеволод Привальский. Браунинг №…

Игорь Болгарин, Виктор Смирнов. Обратной дороги нет

Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Ощупью в полдень

РАССКАЗЫ

Юрий Авдеенко. Явка недействительна

Север Гансовский. Двадцать минут

Леонид Платов. Мгновение

Владимир Понизовский. В ту ночь под Толедо

---

Открываю дверь. В комнату входит Дайкин. Он ждал невдалеке.

— Попрошу вас сейчас же отвести заключенного Пальмирова в исправдом и создать такие условия, чтобы он мог написать важное заявление.

— Но у меня концерт! — возражает Пальмиров.

— Заменят. Артистов на сцене много.

— Переодевайтесь! — распоряжается Дайкин. — Ваш сценический костюм останется в гардеробе клуба. Я вам приготовил замечательную одиночку, но там нет шкафа для одежды.

Гремя цепями, со сцены уходит хор. За кулисами становится шумно. Сейчас сваливают в кучу ненужный реквизит: серые бушлаты, шапки каторжан, кандалы и цепи. Вещи и костюмы, так впечатлявшие на сцене, лягут грудой хлама в углу. Должного места они в реквизиторской не займут — образы героев-революционеров еще не созданы на сцене.

Был в этом здании когда-то «Деловой клуб золотопромышленников», затем белогвардейское кабаре, сейчас «Красный дом», а театральный реквизит не изменился. На стене висят шпаги с красивыми эфесами — оружие отчаянных мушкетеров, игроков со смертью. На столике, рядом с высоким бокалом, в который Лаура опускала яд, лежат большие пистолеты — «оружие чести» аристократов XIX века.

В окружении таких атрибутов прошлого, в тон обстановке, звучали и «правила хорошего тона» Пальмирова и «кодекс чести» Войцеховского. Гордо подняв вихрастую голову, Яковлев шагнул в чуждый мир, не разглядел фальши и погиб. Если даже Виктор нажал на курок, был ли он самоубийцей?

Белые каратели, уходя из одного сибирского села, дарили детям красивые цветные «игрушки» — румынские гранаты с матерчатым шлейфом, взрывающиеся от легкого удара. Подорвалось много и детей и взрослых: у этой гранаты трудно снять боевой взвод. Но кто посмел бы назвать погибших самоубийцами?!

15. КРАПИВА

Медленно ползет занавес. Начинается антракт, и я со сцены, Куликов из зала подходим к председателю исполкома Енисейскому. Наступило время ближе познакомиться с ним.

— Нехорошо, товарищи! — громко говорит Енисейский, вскидывая на переносицу пенсне. — Вы уже два дня в городе, а не удосужились явиться к местной власти. В чем дело?

— В нашем грешном мире все имеет свои объяснения! — улыбается Куликов. — Может, выйдем в фойе?

Горделиво кивает головой Енисейский, не спеша надевает кожаную фуражку и идет по проходу каким-то странным, журавлиным шагом, высоко вскидывая ноги. Внезапно он останавливается:

— Какая некультурность, товарищи! В храм искусства затащили дрова, вы видите? Эх, русские мужички!

Смотрю на чурбаки, на которых мы сидели во время концерта, и улыбаюсь. Непонятен мне Енисейский. Был он революционером-подпольщиком, политкаторжанином, а сейчас похож на важного чиновника.

Мы заходим в кабинет директора клуба, и Енисейский милостиво разрешает нам курить.

— Там, где раньше проводила время буржуазия, будут теперь отдыхать граждане свободной России! — с пафосом поучает Енисейский. — Время гражданских битв прошло, мы с радостью встречаем новую экономическую политику. Надеждинск должен подтянуться к крупным городам. В клубе мы откроем уютный ресторанчик типа «Шари-Вари». Тут можно будет переброситься и в картишки. В «Красном доме» места для очагов развлечения хватит. Попутно мы будем изымать свободные средства у населения.

Енисейский достает из портсигара длинную папиросу, старательно разминает ее.

Не понимаю я Куликова. Как можно спокойно слушать Енисейского и улыбаться? В груди у меня закипает злость. Ведь этот затянутый в «революционную кожу» человек не случайно, говоря о нэпе, отбросил слово «экономическая». По его рассуждениям выходит, что революция уже окончилась, настало время «новой политики» — политики возвращения к старому.

— А как экономика Надеждинска? — осторожно замечает Куликов. — Ведь на доходы от ресторанчика многого не сотворишь.

— Широкое привлечение частного сектора — в этом наше спасение! — многозначительно произносит Енисейский. — Золотые прииски вокруг Надеждинска надо сдать в концессию английским капиталистам. Мы ведь голы и нищи… — Енисейский делает паузу: — Однако любим поучать других, совать нос в чужие дела.

Енисейский прищурил глаза, в упор смотрит на Куликова. Меня он не замечает.

— Скажите, какое дело трибуналу до внутреннего распорядка в нашем исправдоме? Ваше дело разыскивать виновных и судить их. Перевоспитание заключенных всецело в компетенции местных властей. Я распоряжусь больше вас в исправдом не пускать.

Он небрежно стряхивает пепел на пол и продолжает:

— Кроме того, я попрошу вас впредь не допрашивать ответственных работников города без ведома и согласия местных властей. Понятно?

Енисейский вскинул подбородок и сверху вниз, по очереди, оглядывает нас.

— На незаконном допросе вы травмировали товарища Войцеховского. Где он сейчас? Заболел? Может быть, застрелился? Вы понимаете, что наделали?

— Простите, товарищ Енисейский, — спокойно отвечает Куликов. — Военные трибуналы имеют права, установленные центром. Мы не обязаны давать отчет местным организациям.

Махнув рукой, Енисейский небрежно бросает:

— Время централизованного военного коммунизма уже прошло.

— Советские законы всегда будут едины для всей страны. Нет законов калужских или сибирских, — замечает Куликов.

— А мы возражаем против симбирских… Понятно? — улыбается Енисейский.

Бледнеет Куликов, медленно поднимается. Вот что позволил себе Енисейский — задеть Ленина, Владимира Ильича! Хочется схватить отвороты ненавистного пальто. Подожди же…

— Хорошо, что судьбу страны решают не такие, как вы, — тихо говорит Куликов, — любители «розовых» реформ, покровители белых генералов.

— Покровители? — Енисейский выпячивает грудь и рывком засовывает кулаки в карманы пальто. — Это что же, выпад против моего гуманного отношения к заключенным? Имейте в виду: пора забыть войну и простить врагов!

Вот тут я не выдерживаю и кричу в лицо Енисейскому:

— А они — беляки и эсеры… стрелять больше в большевиков не будут?! Ваш Войцеховский удрал в тайгу на богомолье, да?! Сумку гранат прихватил, белок сшибать?! Либеральничаем с гадами!

Теряю власть над собой и, сжав кулаки, подступаю к Енисейскому. А он прислоняется к стене, раскрывает рот. Меня хватает за руку Куликов:

— Прекрати истерику! Спокойней, ну!

Стремительно распахивается дверь, и в кабинет входит высокий человек в старой телогрейке, по виду мастеровой.

— Я не помешал? — деловито спрашивает он. — Всегда захожу на шум — люблю перепалки. Будем знакомы! — человек протягивает руку: — Секретарь укома партии Кравцов.

Кравцов?! Мы встречались в трибунале по делу Пальмирова. Только выглядел он иначе: был по-военному подтянут. Работал Кравцов в Поарме, считался одним из лучших пропагандистов.

— Я не потерплю… — хрипит Енисейский. — Меня оскорбили как должностное лицо…

— Хорошо, хорошо… — успокаивает его Кравцов. — Я слышал все. А сейчас есть срочное дело. — Он открывает дверь: — Зайдите!

Входит Мироныч. Прищурив глаза, он улыбается мне.

— Вручите телеграмму товарищу Енисейскому, — говорит Кравцов, расхаживая по комнате.

Мне нравится стремительный, вечно в движении, секретарь укома. А похож он сейчас на слесаря, только что сменившегося с работы. Даже от одежды его пахнет машинным маслом. На какой же надеждинской стройке работал он сегодня?

— Вас, срочно вызывают в губисполком, — продолжает Кравцов. — Поезд отходит через пару часов. Успеете собраться, товарищ Енисейский?

— Не знаю, — морщится Енисейский. — Я что-то плохо себя чувствую…

Как меняется надеждинский «деятель» в зависимости от того, с кем разговаривает! Нет сейчас величественной осанки, в голосе уже не звучит металл.

— Надо ехать, — настаивает Кравцов. — Вызовами нас не балуют, значит дело нужное.

— Хорошо, — нехотя соглашается Енисейский. — Попробую успеть. Только прошу вас, разберитесь вот с этим, — он кивает головой в мою сторону и уходит, сильно хлопнув дверью.

— Прошу меня извинить, — говорит Кравцов, — Уком занялся подготовкой к севу, и я давно уже не был в городе. Рассаживайтесь, товарищи. Я садиться боюсь, еще усну. Двое суток пробыл на электростанции. Сегодня должны включить рубильник — будет в городе свет!

Мы садимся к столу, а Кравцов кружит и кружит по кабинету.

— Занятный человек ваш председатель исполкома, — замечает Куликов. — Сквозь черную кожу пальто белые полоски проступают.

— А анкета у Енисейского отличная! — улыбается Кравцов. — Политкаторжанин, первый председатель Совдепа в Надеждинске, красный партизан. Против белополяков на Западный фронт добровольцем ушел.