Максим Горький - Мать

• Название: Мать
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1936

Роман "Мать" - одно из лучших произведений М. Горького. В романе изображена борьба революционеров-подпольщиков против самодержавия. Основной герой романа - пожилая жительница рабочих предместий, вставшая в ряды революционеров вслед за своим сыном, бросившим ради этого заниматься беспробудным пьянством.

---

Ей приятно было осуществлять давнее желание свое - вот, она сама говорила людям о правде!

- С такими людьми можно идти народу, они на малом не помирятся, не остановятся, пока не одолеют все обманы, всю злобу и жадность, они не сложат рук, покуда весь народ не сольется в одну душу, пока он в один голос не скажет - я владыка, я сам построю законы, для всех равные!..

Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом о матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.

- Вот как! - шепотом сказал Петр и осторожно сел на лавку, покачивая головой.

Степан медленно выпрямился, посмотрел на жену и развел в воздухе руками, как бы желая обнять что-то…

- Ежели за это дело браться, - задумчиво и негромко начал он, - то уже, действительно, надо всей душой… Петр робко вставил:

- Н-да, назад не оглядывайся!..

- Затеяно это широко! - продолжал Степан.

- На всю землю! - снова добавил Петр.

18

Мать оперлась спиной о стену и, закинув голову, слушала их негромкие, взвешивающие слова. Встала Татьяна, оглянулась и снова села. Ее зеленые глаза блестели сухо, когда она недовольно и с пренебрежением на лице посмотрела на мужиков.

- Много, видно, горя испытали вы? - вдруг сказала она, обращаясь к матери.

- Было! - отозвалась мать.

- Хорошо говорите, - тянет сердце за вашей речью. Думаешь - господи! хоть бы в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная, читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать - зря исчезну, и буду - тоже зря.

Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.

- Послушала ваши речи - вот для чего люди живут! И так чудно, - слушаю я вас и вижу - да ведь я это знаю! А до вас ничего я этакого не слыхала и мыслей у меня таких не было…

- Поесть бы надо, Татьяна, да погасить огонь! - сказал Степан хмуро и медленно. - Заметят люди - у Чумаковых огонь долго горел. Нам это не важно, а для гостьи, может, нехорошо окажется…

Татьяна встала и пошла к печке.

- Да-а! - тихонько и с улыбкой заговорил Петр. - Теперь, кум, держи ухо востро! Как появится в народе газета…

- Я не про себя говорю. Меня и заарестуют - не велика беда!

Жена его подошла к столу и сказала:

- Уйди…

Он встал, отошел в сторону и, глядя, как она накрывает на стол, с усмешкой заявил:

- Цена нашему брату - пятачок пучок, да и то - когда в пучке сотня…

Матери вдруг стало жалко его - он все больше нравился ей теперь. После речи она чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна собой и хотела всем доброго, хорошего.

- Неправильно вы судите, хозяин! - сказала она. - Не нужно человеку соглашаться с тем, как его ценят те люди, которым кроме крови его, ничего не надо. Вы должны сами себя оценить, изнутри, не для врагов, а для друзей…

- Какие у нас друзья? - тихо воскликнул мужик. - До первого куска…

- А я говорю - есть друзья у народа…

- Есть, да - не здесь, - вот оно что! - задумчиво отозвался Степан.

- А вы их здесь заведите. Степан подумал и тихо сказал:

- Н-да, надо бы…

- Садитесь за стол! - пригласила Татьяна.

За ужином Петр, подавленный речами матери и как будто

растерявшийся, снова оживленно и быстро говорил:

- Вам, мамаша, для незаметности, так сказать, нужно выехать отсюда пораньше. И поезжайте вы на следующую станцию, а не в город, - на почтовых поезжайте…

- Зачем? Я свезу, - сказал Степан.

- Не надо! В случае чего - спросят тебя - ночевала? Ночевала. Куда девалась? Я отвез! Ага-а, ты отвез? Иди-ка в острог! Понял? А в острог торопиться зачем же? Всему свой черед, - время придет - и царь помрет, говорится. А тут просто - ночевала, наняла лошадей, уехала! Мало ли кто ночует у кого? Село проезжее…

- Где это ты, Петр, бояться учился? - насмешливо спросила Татьяна.

- Все надо знать, кума! - ударив себя по колену, воскликнул Петр. - Умей бояться, умей и смелым быть! Ты помнишь, как из-за этой газеты земский Ваганова трепал? Теперь Ваганова-то за большие деньги не уговоришь книгу в руки взять, да! Вы, мамаша, мне верьте, я на всякие штуки шельма острая, это очень всем известно. Книжки и бумажки я вам посею в лучшем виде, сколько угодно! Народ у нас, конечно, не очень грамотен и пуглив, ну, однако, время так поджимает бока, что человек поневоле глаза таращит - в чем дело? А книжка ему совершенно просто отвечает: а вот в чем - думай, соображай! Есть примеры, что неграмотный больше грамотного понимает, особенно ежели грамотный-то сытый! Я тут везде хожу, много вижу - ничего! Жить можно, но требуется мозг и большая ловкость, чтобы сразу в лужу не сесть. Начальство - оно тоже носом чувствует, что как будто холодком подуло от мужика - улыбается он мало и совсем неласково, - вообще отвыкать от начальства хочет! Намедни в Смоляково - тут недалеко деревенька такая - приехали подати выбивать, а мужики - на дыбы да за колья! Становой прямо говорит:

«Ах вы, сукины дети! Да ведь это - против царя?!» Был там мужик один, Спивакин, он и скажи: «А ну вас к нехорошей матери с царем-то! Какой там царь, когда последнюю рубаху с плеч тащит?..» Вот оно куда пошло, мамаша! Конечно, Спивакина зацапали и в острог, а слово - осталось, и даже мальчишки малые знают его, - оно кричит, живет!

Он не ел, а все говорил быстрым шепотком, бойко поблескивая темными плутоватыми глазами и щедро высыпая перед матерью, точно медную монету из кошеля, бесчисленные наблюдения над жизнью деревни.

Раза два Степан говорил ему:

- Ты бы поел…

Петр хватал кусок хлеба, ложку и снова заливался рассказами, точно щегленок песней. Наконец после ужина он, вскочив на ноги, заявил:

- Ну, мне пора домой!..

Встал перед матерью и, кивая головой, тряс ее руку, говоря:

- Прощайте, мамаша! Может, никогда и не увидимся! Должен вам сказать, что все это очень хорошо! Встретить вас и речи ваши - очень хорошо! В чемоданчике у вас, кроме печатного, еще что-нибудь есть? Платок шерстяной? Чудесно - шерстяной платок, Степан, помни! Сейчас он принесет вам чемоданчик! Идем, Степан! Прощайте! Всего хорошего!..

Когда они ушли, стало слышно, как шуршат тараканы, ветер возится по крыше и стучит заслонкой трубы, мелкий дождь монотонно бьется в окно. Татьяна приготовляла постель для матери, стаскивая с печи и с полатей одежду и укладывая ее на лавке.

- Живой человек! - заметила мать.

Хозяйка, взглянув на нее исподлобья, ответила:

- Звенит, звенит, а - недалеко слышно.

- А как муж ваш? - спросила мать.

- Ничего. Хороший мужик, не пьет, живем дружно, ничего! Только характера слабого…

Она выпрямилась и, помолчав, спросила:

- Ведь теперь что надо, - бунтовать надо народу? Конечно! Об этом все думают, только каждый в особицу, про себя. А нужно, чтобы вслух заговорили… и сначала должен кто-нибудь один решиться…

Она села на лавку и вдруг спросила:

- Говорите - и молодые барышни занимаются этим, ходят по рабочим, читают, - не брезгуют, не боятся?

И, внимательно выслушав ответ матери, глубоко вздохнула. Потом, спустя веки и наклонив голову, снова заговорила:

- В одной книжке прочитала я слова - бесмысленная жизнь. Это я очень поняла, сразу! Знаю я такую жизнь - мысли есть, а не связаны и бродят, как овцы без пастуха, - нечем, некому их собрать… Это и есть - бесмысленная жизнь. Бежала бы я от нее да и не оглянулась, - такая тоска, когда что-нибудь понимаешь!

Мать видела эту тоску в сухом блеске зеленых глаз женщины, на ее худом лице, слышала в голосе. Ей захотелось утешить ее, приласкать.

- Вы-то, милая, понимаете, что делать… Татьяна тихо перебила ее:

- Уметь надо. Готово вам, ложитесь! Отошла к печке и молча встала там, прямая, сурово сосредоточенная. Мать, не раздеваясь, легла, почувствовала ноющую усталость в костях и тихо застонала. Татьяна погасила лампу, и, когда избу тесно наполнила тьма, раздался ее низкий ровный голос. Он звучал так, точно стирал что-то с плоского лица душной тьмы.

- Не молитесь вы. Я тоже думаю, что нет бога. И чудес нет. Мать беспокойно повернулась на лавке, - прямо на нее в окно смотрела бездонная тьма, и в тишину настойчиво вползал едва слышный шорох, шелест. Она заговорила почти шепотом и боязливо:

- Насчет бога - не знаю я, а во Христа верю… И словам его верю - возлюби ближнего, яко себя, - в это верю!..