Виталий Оппоков - Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917

• Название: Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917
• Автор: Виталий Оппоков
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: Политика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25205-3

Октябрьскую революцию 1917 года не зря поначалу именовали переворотом. В отличие от подлинных революций, совершаемых «снизу», заговоры и перевороты планируются в высоких кабинетах, и именно «верхи» подталкивают народ к осуществлению этих планов. Не стали исключением и Февраль, и Октябрь 17-го.

Горячие споры о тех роковых для России событиях не стихают до сих пор. Был ли Ленин «германским шпионом»? Как объяснить ту сравнительную легкость, с которой Николай Романов отрекся от престола? Почему первой на верность Временному правительству присягнула ближайшая родня низложенного монарха?

И самый главный вопрос: следует ли считать гибель Российской Империи «политическим самоубийством», как твердят учебники истории? Или это было «заказное убийство» — умышленное, расчетливое, жестокое?

В своей новой книге В.Оппоков исследует причины и тайные пружины величайшей катастрофы русской истории, определяя место Октябрьского переворота в мировой политике и роль Европы в уничтожении Российской Империи.

---

Переживали за непутевого цесаревича, как за шкодливого младшего брата, опасались, как бы еще чего не произошло. Вместе с тем неприятность с наследником престола воспринимали как оскорбление России, но, не зная обстоятельств происшествия, не ведали, кого винить в содеянном. Впрочем, догадывались. И это выразилось в том, как происходила встреча Николая, приехавшего в Сасебо из Киото в сопровождении свиты.

Лишь только в порту появился почетный кортеж, на европейских судах, стоявших здесь на якоре, зазвучало российское «ура». Но на русских кораблях царила гробовая тишина. Русские моряки, душой чувствуя, кто мог быть инициатором чрезвычайного происшествия, не желали присоединять свои голоса к интернациональному хору, славившему царственную родню европейской элиты. И лишь только тогда, когда Николай ступил на русскую территорию — родную корабельную палубу, когда угомонился буржуазный интернационал, прогремело истинно русское приветствие наследнику русского престола.

Военные моряки знали толк в том, о чем судачили между собой: пожелай самурай Тсуда Санцо покуситься на жизнь российского принца, не сносить тому головы. Но самурай-жандарм, не желая лишать жизни непочтительного к японским святыням высокородного чужеземца, выполнял, похоже, лишь роль наемного «пугалыцика»… Не исключено, что те, кто нанимал его, подвигнули Тсуду на преступный шаг с мотивом отмщения за нанесенное японскому народу оскорбление, может, соблазнили высоким гонораром, причем, как свидетельствуют факты, он не сразу решился на столь рискованный поступок.

«Злодей Тсуда Санцо стоял между охранителями безопасности Августейшего гостя Японии», — писал князь Ухтомский. Но ведь он, Тсуда, находился в охранении, которое отбиралось властями со всем тщанием, и утром, когда процессия направлялась в дом губернатора на завтрак. Решился же наказать «обидчика японского народа» лишь тогда, когда почетные гости и эскорт двигались в обратном направлении, то есть в средине дня. Что могло подтолкнуть Тсуду к выполнению замысла организаторов инцидента, если они действительно имелись?

Джинрикша с российским принцем двигалась впереди джинрикши с принцем греческим. Кузены, разгоряченные обильным угощением за затянувшимся завтраком, на ходу перебрасывались всевозможными замечаниями и шуточками. Произнес какую-то реплику и Ники, повернув голову к Джорджи, именно в тот момент, когда его коляска поравнялась со стоявшим в охранном оцеплении Тсудой. С царственных губ могла сорваться уловленная жандармом какая-то непристойность.

«Лишь только джинрикша Его Величества проехала мимо него, — вспоминал Ухтомский, — он выскочил из рядов и, обнажив саблю, нанес справа, несколько сзади, между джинрикшей и правым возницей, с размаху и держа саблю обеими руками, удар по голове Цесаревича, который, обернувшись и видя, что злодей замахивается второй раз, выскочил из коляски…»

Именно за уточнение подробностей своего позорного бегства с места события, что «позволил себе» впоследствии Барятинский, так разгневался на князя Николай. Эти подробности, конечно же, прояснили бы, что удар «мистик-самурай» нанес не с целью убийства острием клинка, а ради наказания — плашмя. Не зря, возможно, и с подачи того же зубоскала Барятинского, после поражения в Русско-японской войне, после того, как Россия лишилась выгодных военно-морских баз на Дальнем Востоке, инцидент в Оцу высмеивался остряками, как шлепок по царскому затылку с последующим порт-артурским пинком ниже пояса.

Но это было позже, когда незадачливый Николай стал уже не только императором, но и приобрел, можно сказать, образ ходячей революционной ситуации. В Оцу же события разворачивались следующим образом.

Перепуганный нападением наследник убежал, а подбежавшие к нападавшему жандармы скрутили того, впрочем, даже не сопротивлявшегося. Нашлась работа и для джинрикшей, которые пустились вдогонку за прытким, потерявшим голову не от удара, а от испуга цесаревичем. Догнали, уважительно остановили, посадили на скамейку возле одного из домов. Первое, что ощутил Николай, приходя в себя, это последствия от своего недостойного поведения, это чувство собственной вины, это реакцию сурового отца, которого он, предположительно, должен предать по настоянию безжалостного длиннорукого кузена Вильгельма.

«Первые слова Его Высочества, когда его усадили на скамейку соседнего дома, — вспоминал князь Ухтомский, — были: „Это ничего, только бы японцы не подумали, что это происшествие может что-либо изменить в моих чувствах к ним и признательность Мою за их радушие“.

Ухтомский подтвердил и легкость удара, нанесенного самураем наследнику, а также предположения, которые высказывали офицеры эскадры по этому поводу.[11] Он писал: „Тут же подошел доктор Рамбах и сделал Его Высочеству крепкую перевязку. Во время этой перевязки Цесаревич приветливо разговаривал о случившемся с пораженными ужасом и донельзя растроганными лицами обеих свит… Хотя самочувствие Его Высочества и подавало надежду на то, что рана Его не представляла опасности, тем не менее вполне успокоительные сведения могли быть получены только по приезде в Киото и после того, как выписанные с эскадры доктора сделали к вечеру вторую перевязку…“

Николай, оправившись от испуга и легкой раны, согласившись на жестокое приглашение к цареубийству в обмен на личную жизнь и российский престол, пожелал продолжить путешествие. Но Александр III, узнав о случившемся, решил точно так же, как и в корабельных кают-компаниях офицеры: хватит, пора домой, а то непредсказуемость в поведении наследника может привести и к худшему.

Возвращался Николай домой через роковой датский замок с тяжелым сердцем: понимал, что предает отца, отступает от православной веры, от имени которой после устранения Александра III должен был быть богопомазанным на царение.

Не потому ли прослыл впоследствии богобоязненным и богомольным, порой даже чрезмерно? Замаливал тяжкий грех? Не потому ли поспешно отказался от трона и за себя, и за сына? Не потому ли последний российский император, которому в 2008-м устроят чествования по случаю 140-летия со дня его рождения и 90-летия со дня „мученической гибели“, исчез с поля зрения в июле 1918-го, объявившись, по пересудам и публикациям, в виде безвестного старца? Неужели повторил выходку Александра 1 с мнимыми похоронами, таинственным перевоплощением в иную личность? По поводу такой метаморфозы Л.Н. Толстой писал: „Еще при жизни старца Федора Кузьмича, появившегося в Сибири в 1836 году и прожившего в разных местах двадцать семь лет, ходили про него странные слухи о том, что это скрывающий свое имя и знание, что это не кто иной, как император Александр Первый; после же смерти его слухи еще более распространились и усилились. И тому, что это был действительно Александр Первый, верили не только в народе, но и в высших кругах и даже в царской семье в царствование Александра Третьего. Верил этому и историк царствования Александра Первого, ученый Шильдер“.[12]

Не исключено, что с детства знавший эту то ли быль, то ли придумку Николай, впоследствии Николай II, решил повторить путь изгнанника, избранный некогда его дальним царственным предком.

Так или не так, но все то, что сумел натворить во время пребывания на престоле последний российский император, заслуживает тщательного объективного анализа для понимания сущности происшедших в 1917-м в России революционных событий. Именно Николай, еще не вступив во власть, стал источником скорого всеобщего недовольства, отстранившего не только его самого от этой власти, но и вековой монархический строй.

Но версия версиями, а исследовательский труд требует более веских реальных доказательств. Именно это желали услышать от меня будущие потенциальные читатели будущей книги, для которой я собирал в конце 1980-х — начале 1990-х годов документальный материал. Особенное неприятие моей версии выражали во время встреч и дискуссий лица монархического толка.

— О чем эта книга? — слышу я теперь словно обобщенный коллективный читательский вопрос.

— О трагедии России и ее последнего царя, предавшего монархию и вместе с тем наказанного ею же.

— Но эта тема — стара, как мир! В литературе вообще, а в отечественной в частности, к примеру у Лажечникова, о царских трагедиях писано-переписано. Еще больше — в истории. В тех же летописях. Что нового вы можете рассказать?

— Действительно, какое уж тут открытие, наверное, любая царская семья пережила какую-то трагедию, почти что каждая царская судьба — трагична. То ли восхождение на престол, то ли свержение с трона сопровождались подлостью, предательством, убийством. Вымыслы и наговоры, интриги и шпионаж, похищения и ловушки, пытки и тюремные заточения, борьба с дальними родственниками и расправы над самыми близкими… Обо всем этом много написано. Но данная книга не вообще о царской трагедии, а об исчезновении последнего русского царя как носителя революционной ситуации.