Юлия Жадовская - Отсталая

• Название: Отсталая
• Автор: Юлия Жадовская
• Издательство: Планета
• Жанр: Русская классическая проза
• ISBN: 5-85250-554-4

От издателя

Имя Ю.В.Жадовской (1824–1888) появилось в русской литературе в 40-х годах прошлого века. В популярных журналах «Москвитянин» и "Русский вестник", "Библиотека для чтения" были опубликованы ее стихи, которые сразу привлекли внимание критики и читающей публики.

Тема романа "В стороне от большого света" и повести «Отсталая» — мир женщины, чувствующей, мечтающей, любящей, надеющейся.

---

Юлия Валериановна Жадовская Отсталая

Барышня! барышня, что вы делаете? ну как кто увидит! маменьке-то и скажут, как вы на вербу лазаете…

— Никто не увидит… ты посторожи. А и увидят, так не велика важность. Маменька поворчит, да такая же будет… Ах как весело, Матреша! далеко-далеко все видно кругом! Вон это вправо — ведь это нелюдовская церковь белеется… Там Яков Иваныч живет… Ах как крест на колокольне блестит, точно звездочка!

— Чу, и звон слышен, — сказала Матреша, — это образа поднимают в Макарове: завтра Иванов день, в Макарове веселье — пиво варили, гостей найдет ужо изо всех деревень… Хороводы, барышня, будут. Ах, кабы воля была, уж сбегала бы на праздник. Видно, так век-то и изживешь!..

— Попросись!

— Ой, куда! отпустят ли… будто вы не знаете. Да я и не посмею, ни за что не посмею! Господи! как люди-то на воле живут, точно птицы небесные — куда захотели, туда и полетели! а ты вот точно собака на привязи…

— Мне твоего не легче: я никого не вижу, нигде не бываю, да и негде — глухой наш угол! Я бы сама как птица полетела.

— Погодите, замуж выйдете, так будете сами себе госпожа.

— А как не выйду?

— Ну, не выйдете, так долго у маменьки под страхом будете… Батюшки! Арина Дмитревна идет! Слезайте скорей!

— Близко? — спросила барышня встревоженным голосом.

— Близко… Платье-то зацепили!

— Не изорвала? Нет, слава Богу!

Спустясь на землю с высокой вербы, Маша (так звали барышню), как ни в чем не бывало, пошла навстречу Арине Дмитревне.

Арина Дмитревна Снеткова была бедная соседка, проживавшая с незапамятных времен в крошечном деревянном домике сельца Калявина, наполненного такими же, или гораздо беднее, домиками мелкопоместных дворян, одичавших в невежестве, глуши и бедности. Арина Дмитревна по счастливому стечению обстоятельств была между ними, как они сами выражались, отметным соболем. Она в молодости бывала в "хороших домах" и до сих пор еще вносила в свой угол некоторый свет чрез свои посещения окрестных помещиков. И жила она с сынком своим Тимофеем Васильичем, или Тимой, как она называла его, позажиточнее других, потому что часто привозила с собой и чаек, и сахарок, и мучки, и крупки от своих благодетелей и милостивцев. Это была смуглая, сухая женщина среднего роста; парадный чепец ее отличался оригинальным желтым бантом, посаженным почти на самую маковку головы. Глядя на нее, никак нельзя было живо представить ее молодости: точно она такой и на свет произошла — с этим смуглым лицом, бойкими черными глазами и с этой ужимкой рта, показывающей хитрость и осторожность.

— Загулялись, моя родная! — обратилась она к Маше, — уж маменька о вас не раз вспоминали.

— Да ведь жарко, Арина Дмитриевна! — отвечала Маша, — нет возможности вкомнатах оставаться. Маменьке хорошо вее годы целые днина одном месте сидеть. У нее ноги болят, она и в жар зябнет.

— Даони о вас беспокоятся, ангел мой.

— Да что обо мнебеспокоиться-то? меня никто не съест. Арина Дмитревна снисходительно улыбнулась, даже провела своей жилистой рукой по спине Маши.

— Проказница, голубчик мой! чего не выдумает! никто, говорит, не съест!.. А вы вот что делайте, ангел мой: вы маменьке почаще заглядывайте, хоть на минуточку, да почаще.

— Господи, какая тоска! — воскликнула Маша, — одно удовольствие — быть на воздухе, и в том воли нет.

— Что делать, ангел мой! надо маменьке покоряться, уж нынче слабы здоровьем стали.

— Родителей почитать надо, — прибавила Арина Дмитревна убедительно, со вздохом, — вот я и Тиме моему говорю: "Должен ты мать уважать! Тебя Бог за это всем наградит, а за неуважение к матери не будет ни в чем счастья, ни в чем! Так пропадет человек; исчезнет, как прах какой-нибудь…".

Даже легкий трепет пробежал по Маше: так энергично были сказаны эти слова Ариной Дмитревной.

— А где ваш Тимофей Васильич? — спросила Маша, чтоб переменить суровое направление разговора.

— Дома остался; пора рабочая теперь, тоже и покосить надо. Мужичонка-то один; Малашка захворала что-то. Уж мой Тима и то горевал, что давно не бывал у вас. Вам бы с ним позанятнее было…

— Ты воображаешь, очень весело с твоим Тимой? — подумала Маша ей в ответ, — скука смертная!

— Он у меня тоже книжки читает, — продолжала Арина Дмитревна, — умом не обижен от Бога; вот только несчастье, что места лишился, а все по зависти да по наветам. Секре-таришка у них такой мерзкий человек. Чтоб ему пусто было, проклятому! Как бы только бедного человека притеснить.

— За что это он на него опрокинулся?

— А так, ни за что ни про что! Ты, говорит, пьянством занимаешься… А уж об моем Тиме грех это сказать. Конечно, он при случае выпьет. Так кто же нынче не пьет? Курица, и та пьет. Нельзя и не выпить молодому человеку. Товарищи его вовлекли: зазвали в трактир да и пошумели; мой-то задорен — слово за слово, да и подрались… Мало ли, хуже делают, да не выгоняют… а все бедность, ангел мой.

— Бедность бедностью, а немного и сам виноват, — строго заметила Маша.

— А другие-то, посмотришь, хуже делают, да все с рук сходит..! Что ты это, Матренушка, точно похудела? не хвораешь ли? — обратилась она вдруг к Матреше, стоявшей все время поодаль.

— Что это вам, Арина Дмитревна, кажется! — отвечала Матреша, — отчего мне худеть? мне нешто делается… Позвольте, к платью-то у вас репейник пристал, — сказала она, очищая подол Арины Дмитревны.

— Спасибо, голубушка! — вежливая ты девушка, и видно, что все с барышней. Ну что же вы с барышней все гуляете? чем ты барышню развлекаешь? Песни что ли поешь?

— Тебе все нужно знать! — опять подумала Маша, — вот я сейчас на вербу лазала, тебя не спросилась!

Матреша между тем отвечала:

— Всяко бывает: когда и песни петь меня заставляют.

— Ну, и то развлеченье от скуки… А скучно вам, я думаю, ангел мой! Маменька старенька, да и здоровьем плоха; подруг вам из благородных нет, живете словно в углу… Выехать вам не с кем. Маменька все знакомства прекратила, как папенька — царство небесное! — умер. Свету вы, красавица моя, совсем не видите. Посмотрите, загорели как! Платьице измято, непышно… Уж вам бы надо — извините меня, что я так говорю по любви моей к вам, — попышнее носить. Вы не бедная какая. У маменьки, слава Богу, есть денежки.

Маша невольно оглядела себя и подумала:

— Какая я замарашка!

И в самом деле, ситцевое ее платье было измято, без кринолина, без накрахмаленных юбок. Маша любила свободу движений, и потому у нее была страсть "ходить дудкой", по выражению ее матери Анны Федоровны. Обувь ее тоже не была элегантна, и башмаки, работы домашнего башмачника-самоучки, уродовали ее маленькую ножку. Анна Федоровна говорила, что хороших на нее не напасешься, что она еще дитя, что будет с нее и того, что у нее есть все порядочное на случай. Арина Дмитревна в первый раз обратила внимание на наряд Маши, и Маша едва ли не в первый раз устыдилась своего наряда. Она не думала о нем, сидя на вербе; не думала, когда бывала одна с Матрешей и слушала ее песни и сказки…

— Отчего вы не гуляете с зонтиком? Личико-то бы меньше загорело, — продолжала Арина Дмитревна.

— Находишься ли с зонтиком! — отвечала Маша, — сейчас изломаешь, да и скучно. Был у меня зонтик, да я забыла его в саду, пошел дождь и испортил его: весь полинял и сморщился! — прибавила она весело, — я отдала его Прасковье в огород, ворон пугать.

Арина Дмитревна снисходительно засмеялась.

— Барыня приказали вас просить к себе, — раздался голос пожилой женщины, вышедшей из боковой аллеи и метнувшей неприязненный взгляд на Матрешу. Черные глаза Матреши встретили этот взгляд храбрым, вызывающим выражением.

Маша с гостьей пошли вперед; Аграфена (так звали пожилую женщину) с Матрешей поотстали от них.

— Ты что здесь торчишь, щелчок? — обратилась Аграфена к Матреше.

— Я с барышней, — отвечала последняя, презрительно фыркнув носом.

— Да ведь ты видишь, что барышня с гостьей: тебе бы и идти в горницу.

— Что мне без приказу идти!

— Без приказу! тут и без приказу, а как по избам бегать, к так смеешь без приказу?!

— Когда я бегаю?

— Когда? Ах ты, козонок проклятый! Молчи уж лучше. Матреша повернула в сторону, к калитке, а Аграфена последовала- за барышней и гостьей в дом через балкон.

Балкон вел в гостиную, небольшую четырехугольную комнату, где в чинном порядке стояли по стенкам диваны и стулья, сделанные, по крайней мере, лет шестьдесят назад и отличавшиеся неуклюжим видом и прочностью. По стенам висели картины, представлявшие сцены из жизни Марии Стюарт и какие-то необыкновенные сражения. Против балкона красовались портреты Анны Федоровны и ее покойного мужа, намалеванные до того дико и непохоже, что возбуждали невольную улыбку в непривыкшем зрителе. На столах перед диванами, на сахарной бумаге сушились ягоды. Занавеска, подсвечники убирались на лето в кладовую от мух, и потому летом гостиная носила вид патриархальной простоты и дышала какой-то заманчивой тишиной. "Человеческая жизнь" (ipomoea[1]) густо вилась по окнам, распуская свои минутные цветы; жужжанье мух однозвучно оглашало комнату.