Юлия Жадовская - В стороне от большого света

• Название: В стороне от большого света
• Автор: Юлия Жадовская
• Издательство: Планета
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-85250-554-4

---

На другой день, в 11 часов утра, я одна ходила в саду; гости только что встали (что я узнала от девушки Марьи Ивановны, пробежавшей мимо забора сада), потому что накануне просидели очень долго, не желая терять чудных часов теплой летней ночи. Мы с тетушкой напились чаю одни и ждали их только к завтраку.

Поворачивая из одной аллеи в другую, я увидела Данарова, который шел мне навстречу. Он поздоровался со мной холодно.

Я не решалась заговорить с ним, и мы оба несколько минут ходили молча.

— Прекрасно! — наконец сказал он, теряя терпение, — прекрасно! Влюбиться в первого попавшегося мужчину, в ничтожество, в семинариста; обрадоваться ему — драгоценному подарку судьбы и бросить свое сердце в лужу грязи! Влюбиться! Как вы еще в колыбели не влюбились в кого-нибудь?

При первых словах страшный порыв негодования и досады закипел у меня в душе; но через минуту слова Данарова показались мне бредом горячечного, а под конец до того смешными, что я сперва отвернулась, чтоб скрыть улыбку, потом расхохоталась.

Это его, по-видимому, озадачило и прохладило.

— Смейтесь, смейтесь! — сказал он уже скорее печально, чем раздражительно, — если б вы могли заглянуть в мою душу, у вас не достало бы сил смеяться; вы не смотрели бы на меня этим спокойным, наблюдающим взором; то, что теперь вам кажется непонятным, имеет глубокое и правильное основание в моем сердце.

Я решилась молчать до последней невозможности и стала обламывать сухие ветки с куста сирени.

— Вы в самом деле не намерены сегодня говорить со мной ни слова? — сказал он, подходя ко мне.

— Что вам угодно? — отвечала я.

Он порывисто сломил свежую ветку. Я осмотрела ее с сожалением, отбросила и пошла домой. Он последовал за мной.

— Сегодня расцвел куст белых роз, — сказала я ему, — если вы не будете ломать его, я вам покажу.

— Не буду, — отвечал он, улыбаясь тихо и грустно, безо всяких признаков гнева.

— Данаров! — сказала я ему строго и печально, — вы должны извиниться. передо мной; вы оскорбили меня самым странным и неприличным образом.

Он схватил мою руку и крепко прильнул к ней губами.

— Генечка! — проговорил он с увлечением, — разве вы не видите, что любовь к вам сводит меня с ума!..

Он весь изменился: его лицо, озаренное страстью, было прекрасно; в голосе звучало все, что было нежного и любящего в душе человека…

— Генечка, — продолжал он, — неужели и теперь вы не скажете мне ничего утешительного!

— Что сказать? — отвечала я, взволнованная до глубины души. — Нужны ли слова?

— Желал бы я знать одно, — сказал он, снова овладев моею рукой, — любит ли меня, хоть немного, эта упрямая девушка Евгения Александровна? И не думает ли еще она о своем прежнем обожателе?

— Желала бы я также знать, что этот несносный Данаров, влюблен ли еще в ту женщину, которая писала ему такие страстные записочки?

Он улыбнулся и, бросив на меня горсть листов белой розы, сказал:

— Он никогда не любил ее истинно. А вы?

— Это было такое светлое, тихое чувство, что я вспоминаю о нем без раскаяния, с благодарностью…

— От души желаю, чтоб провалились сквозь землю все семинаристы на свете! — сказал он.

— Это от того, что вы теперь гораздо более заняты собственным чувством, нежели моею особой.

— Это сказано зло, но несправедливо…

В эту минуту на балконе раздались голоса.

— Боже мой! — сказала я с испугом, — уж все собрались, пойдемте туда. Ах, Николай Михайлович! — прибавила я, — грех вам было так подкрадываться к моему сердцу, опутать и смутить его до такой степени…

Ясность его духа мгновенно исчезла.

— Ради Бога, Евгения Александровна, одно слово: любите ли вы меня? — сказал он тревожно.

— Разве вы не видите? — отвечала я и выбежала в калитку сада.

Прежде нежели я присоединилась ко всем, я зашла в мою комнату. Голова моя кружилась, сердце било тревогу, какой-то теплый, радужный туман покрыл все предметы. Все мои холодные, благие решения исчезли — я люблю его! Я чувствовала, что все сомнения, все представления рассудка не могли дать и капли того счастья, которое охватило меня теперь, когда я верила, любила, когда образ его стоял передо мной, закрывая собой и прошедшее и будущее моей жизни…

Да, я любила его! Его слова, его голос проливали на меня неведомое наслаждение; сладостный трепет проникал меня при мысли, что я снова увижу его, и никто из них не будет знать, что десять минут назад этот самый Данаров, который так лениво, так холодно говорит с ними, сказал мне, что он любит меня, что он думает только обо мне, замечает только меня…

Вместо того чтоб спешить к гостям, я сидела у окна в моей комнате и повторяла сердцем все, что случилось со мной в то утро… Притом же широкий двор, пролегавшая через него дорога, бревна, приготовленные для постройки флигеля, кухня, баня, худой забор, колодец с двумя покривившимися столбами, между которыми на перекладине качалась бадья, — все это казалось мне так мило, так ново, что я решительно не имела желания встать с места и идти слушать человеческие голоса, чуждые тайне моей души, видеть людей, с которыми в настоящую минуту у меня не было ничего общего.

И долго бы просидела я так, если б мускулистая рука не ухватилась за подоконник и вслед за тем не упал на мои колени пучок полевых цветов и несколько веток смородины.

Я догадалась, что это Митя воротился с охоты.

У него была страсть удивить и напугать нечаянностью своего появления, и потому он часто, уходя, назначал позже срок своего возвращения, подкрадывался незаметно, чтоб предстать вдруг изумленным зрителям, и был совершенно счастлив, когда появление его встречалось криком невольного испуга. Марья Ивановна и Катерина Никитишна чаще всех доставляли ему это удовольствие: иногда в средине какого-нибудь страшного рассказа первая, повернувшись в сторону и увидав в дверях безмолвную и неподвижную фигуру своего сына, которого воображение ее, настроенное на чудесное, никак не позволяло ей узнать с первого раза, — вздрагивала и неистово вскрикивала, заражая своим страхом Катерину Никитишну, а нередко и меня.

Итак, я легко догадалась, что пучок цветов был брошен Митею.

— Не прячьтесь, не испугали, — сказала я, подбирая цветы и выглянув за окно, где стоял Митя, притаившись у стены.

— Посмотрите-ка, сестрица! — сказал он, махая передо мной большою убитою птицей, которую держал за одно крыло, — глухарь, да славный какой! В Заказе убил, их там много. Вы бывали ли в Заказе когда-нибудь?

— Можете себе представить, никогда! ведь это не так далеко?

— Ну, версты две будет. А что за лес! чистый, дерево к дереву. Уж понравился бы вам. Белых грибов много, сухарок, ягод. Вот бы когда всем, компанией, туда собраться…

А что, Митя, прекрасная мысль! как бы это устроить?

— Так что ж, можно: маменьку подговорить да сестру. Да вот она, легка на помине.

— Здравствуй! Помилуй, что ты пропала? — сказала Лиза, войдя ко мне. — Это она с Митей любезничает.

— Чего ты не выдумаешь! — отозвался тот, скромно краснея.

— А он и покраснел!

Лиза расхохоталась и принялась дразнить бедного Митю.

— Так вот как! я не знала, это новость! Генечка тебе голову вскружила! браво, братец, браво! То-то он ей и цветы приносит, и ягоды… Ай да Митя! — говорила она, как-то особенно растягивая каждое слово, и таким тоном, от которого в самом деле немудрено было покраснеть бедному Мите. Так учитель говорит ученику, пойманному в шалости; "Прекрасно, очень хорошо!".

— Ну что ты его мучишь понапрасну? — сказала я Лизе, когда Митя, который сперва застенчиво отшучивался, наконец рассердился и неровными шагами отправился в кухню передать повару убитого глухаря.

— Полно, пожалуйста, он радехонек… Я по себе знаю; бывало превесело, когда кем-нибудь дразнят; хоть и сердишься, а все весело…

— Помилуй, это произведет принужденность в обращении.

— Ну что за важность! да пойдем туда. Данаров здесь давно.

— Я видела его.

— Зачем же ты удалилась?

— Замечталась здесь, а потом с Митей болтала.

И она увела меня с собой.

— Генечка, так не делают, — сказала мне тетушка, встретясь с нами в комнате, смежной с гостиной, — гостей одних не оставляют; это неловко и невежливо.

— Вот тебе и выговор, — сказала Лиза.

Но я находилась в таком состоянии духа, что меня было трудно огорчить или рассердить.

— Соберемтесь когда-нибудь в Заказе пить чай, — сказала я Лизе, подходя к гостиной.

— Прекрасная мысль! — отвечала она, можно устроить это вроде пикника. Назначим день и пригласим Николая Михайловича.

Намерение наше принято было всеми с удовольствием, только исполнение его по случаю сомнительной погоды отложено было до послезавтра. Но погода, как назло, портилась все более; ежедневные дожди больше недели держали нас дома.