Максим Горький - Горемыка Павел

• Название: Горемыка Павел
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Это она стол, значит, уронила... Совсем... - громко сказал он, стоя уже на дворе. Он не знал, что нужно ему делать, но чувствовал, что что-то нужно. Стоя среди двора с фуражкой в руке, он прислушивался, как сильно бьётся его сердце и как тяжело и скверно душит что-то в груди... У него мутилось в голове и не было ни одной ясной мысли.

- Подлецы! - прошептал он и стал припоминать все когда-либо слышанные ругательства, повторяя их злым шёпотом. Потом, когда от этого ему стало немного легче, он вышел за ворота и сел на лавку, плотно прислонясь к стене.

Ему всё казалось, что по тёмной, пустынной улице ходят, шатаясь из стороны в сторону, пьяные женские фигуры и что-то зло бормочут... Тоска всё сильней сосала ему грудь. Он встал и ушёл в мастерскую.

- Ну что, Павлуха, как дела? - спросил его утром хозяин и, тонко улыбаясь, пристально уставился на него глазами. - Был, благодарил? а?

- Не... было её дома... - хмуро ответил Павел, стараясь не встречаться с глазами хозяина.

- Ой-ли? Ну, пусть так. Запишем, что не было, мол, дома! - И он сел за работу против Павла.

- Гуляет сильно девчонка... - снова заговорил он. - А жаль. Сердечная такая. Право же, жаль! Ну, только это и можно, что пожалеть. Больше ничего не станцуешь. Дело решённое.

Павел молчал, лихорадочно продёргивая дратву сквозь кожу. Хозяин что-то запел себе под нос.

- Мирон Савельич! - обратился к нему Павел после продолжительного молчания.

- Ась? - вскинул головой хозяин.

- Никак уж ей не выбиться из такой колеи?

- Ей-то? Гм!.. н-да! надо полагать - нет, уж не выбиться. А впрочем, дело тёмное. Темно, как у трубочиста за пазухой, друг ты мой, н-да! Ежели бы нашёлся парень этакой, знаешь, железный, да её бы в ежовые рукавицы взял, ну, тогда ещё можно бы спорить, кто выше прыгнет. Но только дураки теперь повывелись. Потому - невесты этой самой теперь везде - что мухи летом. И настоящей невесте хороших цен нет. Гусь, например, женился, взял двести рублей за ней, да сама она херувимская мордочка и грамотная. Конечно, она его надувать будет, потому - чего ж он? Ему уж около пятидесяти, а ей семнадцать. И это за Гуся пошла, да ещё двести дали только бери! У-ух, много теперь невесты! дешёвая стала. А всё почему? Жить, душенька, тесно, народу прорва родится. Запретить бы жениться-то, годов на пяток-другой. Вот было бы ловко! Право, ей-богу! а?.. - и, увлечённый своей мыслью, старый Мирон начал развивать её детально.

Панька молчал, и можно было думать, что он внимательно слушает. Но вдруг, в момент, когда Мирон с особенным успехом одолел какую-то трудность в своём проекте искусственного уменьшения народонаселения, Панька произнёс:

- А ежели бы, Мирон Савельич, подарок сделать?

- То есть это ей-то? Наталье, значит?.. - после продолжительной паузы спросил хозяин, уставив глаза в потолок и немного обиженный тем, что Павел прервал его фантастические излияния. - Можно и подарок, что ж! Она ведь тратилась на тебя.

Он снова замолчал и, помолчав, замурлыкал.

После обеда оба они опять сидели друг против друга и усердно ковыряли кожу. День был жаркий, и в мастерской, несмотря на открытые окна и отворённую дверь, было душно. Хозяин то и дело вытирал пот со лба, ругал жару и вспоминал об аде, где, наверное, температура градусов на десять ниже и куда он охотно бы переселился, если бы не обещал сделать к сроку эти проклятые сапоги.

Павел сидел с наморщенным лбом и плотно сжатыми губами и, не разгибая спины, шил.

- Так ты говоришь, хорошая она девка-то всё-таки? - вдруг спросил он хозяина.

- Эк тебе далось! Ну, хорошая. Так что же? - с любопытством сказал хозяин, внимательно взглядывая на склонённую голову Павла.

- Ничего! - ответил тот кротко.

- Ну, это мало ты сказал! - усмехнулся хозяин.

- А что ж я могу ещё сказать? - В тоне Павла звучало печальное недоумение и ещё что-то такое же унылое и тихое.

Они помолчали ещё.

- Пропадёт, значит, она!.. - Это походило на робкий вопрос, но Мирон не ответил ни звука.

Павел подождал ещё немного и вдруг протестующе заявил:

- Ну, уж это непорядок! Хорошая, и вдруг должна пропадать! Очень обидно!.. - и он толкнул ногой стол.

- Фью-ю! - свистнул сквозь зубы хозяин и саркастически засмеялся. Зелёная ты, Павлуха, голова!.. Чувствую я, что уж быть бычку на верёвочке. Э-хе-хе!..

Вечером, после работы, Павел вышел в сени мастерской и, став в двери на двор, стал смотреть в окно чердака. Там был уже зажжён огонь, но движения не было. И он долго стоял и ждал, не появится ли в окне её фигура, но не дождался и, выйдя на улицу, сел у ворот на лавку, где сидел вчера ночью.

У него из ума не выходило всё то, что говорил за день хозяин о Наталье, и он весь был наполнен грустным чувством жалости к ней. Если бы он ближе знал жизнь и умел мечтать, он бы мог строить разные планы спасения этой девушки, но он почти ничего не знал и не умел, и все мысли его сводились к представлениям о ней - на погребе, о ней - в больнице и о ней пьяной там, в ободранной комнатке чердака. Он переставлял её с места на место, брал её, пьяную, с чердака и вводил в больницу к своей койке; тогда у него выходила бессмысленная и нелепая картина, ещё более увеличивавшая тяжесть его настроения; но когда, наоборот, он представлял себе её на чердаке такой, как она была у него в больнице, ему становилось легче, и он с улыбкой оглядывался вокруг по тёмной улице и смотрел в небо, блиставшее золотом звёзд.

В нём как бы билось две волны: одна - тёплая и оживлявшая его, другая - холодная, тоскливая, окутывавшая его тяжёлым мраком. Он так много думал в больнице о Наталье и так сроднился с ней в своих думах!.. Она была первым человеком, приласкавшим его, позаботившимся о нём, и его пустая, одинокая жизнь, жизнь без точки опоры, без друга, - сразу и вся сконцентрировалась около неё, этой девушки, которая была так добра к нему и должна была погибнуть.

Он вспомнил те чувства, которые волновали его, когда она сидела около его койки, и хотел бы, чтоб они, уже побледневшие от времени, возродились в его груди снова в той же силе, как тогда.

- Ах!.. Это вы?! Вышли? - услыхал он громкое восклицание и, быстро обернувшись, увидал, что та, о которой так много думал, стоит в воротах, почти рядом с ним. Голова и лицо у неё были плотно закутаны серой шалью, из которой, он видел, блестели голубые большие глаза.

- Вчера вышел. Здравствуйте! - ответил он и, не зная, что бы еще сказать, стал молча смотреть ей в лицо.

- Худо-ой какой вы стали, ай, ай, ай!.. - сожалея, протянула она и, поправив шаль рукой, ещё больше закрыла лицо.

- И вы тут хворали, слышь? - спросил Павел.

- Я? Не-ет... то есть да, я и теперь вот не совсем здорова. Зубы болят очень... Давно уж.

Павел вспомнил, что там, на чердаке, когда она шла мимо него, у неё щека не была завязана...

- Теперь ничего? вы оправились? Работаете уж, чай? - проговорила она, помолчав.

- Работаю. Сразу вчера начал.

- Ну, прощайте! - И она протянула ему руку. Павел взял руку, крепко сжал её и, чувствуя, что вот сейчас она уж и уйдёт от него, заговорил быстро:

- Погодите малость! Пожалуйста!.. Сядьте вот... Я хочу вас очень благодарить... Покорно благодарю, что вы так обо мне заботились!..

- Ну, что это вы, право! такие глупости!.. Приходили бы вы ко мне чай пить когда... Днём, в обед вот, а вечером-то не бываю я дома. Приходите, коли захочется! а?

- Я приду. Очень приду. С удовольствием! Благодарю вас!

- Ну, я побегу в лавочку. Прощайте! - И она побежала.

Павел дождался её возвращения, в смутной надежде, что, может быть, она, возвратившись, снова и уж сейчас же пригласит его к себе; но она пробежала мимо, не взглянув на него, и ему показалось, что она несёт под шалью бутылки.

Он вздохнул, посидел ещё немного и ушёл спать, полный дум о ней и полный грусти, долго не дававшей ему заснуть.

Дня через два он всходил по лестнице к ней на чердак, неся в руках свёрток бумаги, в котором был завёрнут платок, купленный за полтора рубля. Дверь была отворена, и она, увидав его, сразу бросилась куда-то, схватила платок и живо закутала им голову.

- А!.. это вы! Вот хорошо! А я собираюсь чай пить, здравствуйте, здравствуйте!

Он молча совал ей в руки свой подарок и тихо бормотал:

- Вот это вам... в благодарность...

- Что это? Зачем? Платок!.. О какой!.. Ах вы, ми-илый!.. - протянула она и сделала к нему движение, простирая руки и точно желая обнять его, но удержалась и снова стала любоваться платком.

Павел видел, что его подарок нравится, и сиял, глядя, как она, сверкая глазами из-под шали, окутывавшей ей, как и вчера, лицо, - переворачивает его перед собой то так, то эдак; и вдруг, повинуясь импульсу женского кокетства, она сбросила с головы шаль и, отвернувшись от Павла в сторону, к стене, на которой висело маленькое зеркало, взмахом обеих рук ловко накинула себе на голову подарок.

- Ой! - ахнул Павел.

У неё под обоими глазами сияли громадные, багровые подтёки и нижняя губа, очевидно, сильно разбитая, вспухла.

Она спохватилась, но, видя, что уже поздно, грузно села на стул, закрыв лицо белыми, полными руками, и как-то странно согнулась.