Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.

• Название: Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.
• Автор: Сергей Семанов
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-7838-0720-6

Наше время полно неожиданных суждений по самым различным событиям русской истории — давней и не очень. Одним из таких суждений является данная книга известного историка и писателя С. Н. Семанова. Русско-японская война, в ходе которой за маленькой Японией стоял чуть ли не весь западный мир, изучена слабо и воспринимается по старой схеме. Автор предлагает новый взгляд на события почти 100-летней давности, в том числе и на причины гибели русского адмирала.

---

Род Лопухиных — стародавний, коренной московский. Если писать о нем хоть малость подробно, целая книга получится, и весьма интересная, пестрая даже: и славные были там люди, и масоны-розенкрейцеры. Скажем лишь, что непосредственные предки Алексея Александровича, его дед и отец, ничем особенным не отличились.

Молодой отпрыск знатной семьи окончил курс Императорского Санкт-Петербургского университета по юридическому факультету, стал магистром правоведения. Службу начал в прокуратуре. Ничем особым не отличался, но слыл прокурором либеральным, что было к концу прошлого столетия поветрием весьма модным в столичных высших кругах. И тут Лопухину, не достигшему еще сорока лет, крупно повезло.

В России той поры уже назревал политический кризис, выхода из него правящие круги страны, к несчастью, не нашли, и он завершился в конце концов тремя революциями. В апреле 1902 года министром внутренних дел был назначен суровый и твердый администратор В. Плеве. Суровость для имперского чиновника высшего ранга — хорошо, однако и о либеральном прикрытии следовало подумать, откликнуться, так сказать, на зов эпохи…

Через год после своего назначения Плеве вынужден был резко отправить со службы знаменитого Зубатова. То был гений политического сыска (если понятие гениальность можно употребить для таких дел). Но перебрал, вызвал раздражение со многих сторон, да еще под своего начальника начал интриговать. Для интригана это закончилось ссылкой во Владимир.

Тут Плеве сделал хитрый, как ему казалось, бюрократический ход: молодой прокурор Лопухин пользуется в столичных кругах репутацией либерала, вот надо и поставить его во главе Департамента полиции. Мы, мол, широки, мнению общественности внимаем…

Поставили. Но не ведал грубоватый Плеве, что его «выдвиженец» давно уже вовлечен в масонское «братство» и начальник ему — не всесильный министр, а «досточтимый», имя которого он не имел права назвать даже под пыткой. Да к тому же и слабоват оказался Лопухин для столь серьезного поста в столь сложное время, а этим ловко воспользовались Азеф и те, кто за ним стоял.

На Плеве, считавшегося «врагом еврейства», было устроено несколько покушений, в конце концов его разорвал в клочки очередной «романтический русский мальчик» Иван Каляев, нацеленный на это дело Азефом. Сменил его на министерском посту князь Святополк-Мирский, говорливый либерал, а в деловом смысле — полное убожество. Лопухин оказался слабым подчиненным слабого начальника, это никогда к добру не приводит, через год оба они с треском слетели со своих постов.

А тут у Лопухина — нешуточное семейное горе: его дочь, молодая девушка, гостила в Лондоне. По тогдашнему обычаю того круга, одной появляться в свет молодой девушке без сопровождения старших было крайне неприлично, она и отправилась в Ковент-гарден с «компаньонкой», то есть наемной дамой (англичанкой). По окончании спектакля девушку вдруг… похитили. Кто, как, до сих пор не узнано.

Потрясенный отец помчался в Лондон, путь по железной дороге неблизкий. И вот вдруг в его купе входит хорошо известный революционерам и полиции Бурцев Владимир Львович. Ровесник Лопухина, он был, так сказать, не столько «профессиональным революционером», сколько «профессиональным эмигрантом». Последние годы его профессией стало разоблачение провокаторов в революционном движении. Кем на самом деле был сам Бурцев, никто до сих пор не выяснил, но человек он был, как говорится, «сложный»…

Войдя, Владимир Львович вежливо представился и прямо сказал:

— Мы знаем, что в революционных рядах действует агент-провокатор. Мы уже догадываемся, кто он. Но мы хотим получить от вас официальное подтверждение. Итак?

Лопухин был достаточно опытен, чтобы без долгих препирательств понять: дочь или Азеф, кем-то придется пожертвовать. И он назвал имя Азефа.

Разумеется, после случившегося скандала Лопухину пришлось держать ответ по закону. Ввиду его высокого служебного положения он подлежал суду Особого присутствия Правительствующего сената. Ну, преступление налицо, не хуже своих судей это понимал сам Лопухин. К 1909 году после долгого крючкотворства его приговорили к пяти годам каторги. Ну, помогли, как водится, кое-кто из «братьев», каторгу заменили ссылкой, а через пару лет помиловали и даже восстановили в правах.

Октябрьскую революцию и «красный террор» Лопухин пережил очень спокойно, хотя великое множество его сослуживцев в Петрограде, ставшем вотчиной Гришки Зиновьева, закончили свои дни куда как хуже. Потом он даже издал в «красной» Москве тоненькую книжечку с невинным названием «Отрывки из воспоминаний». Масонский язык надо знать. Так вот, находясь уже в преклонном возрасте и с неважным здоровьем, он успокаивал «братьев» — это лишь «отрывки». И точно, книжечка очень пустая. Так и быть должно.

Отчитавшись своей книжечкой, Лопухин оставил — с разрешения властей — неуютную Советскую страну и переехал в Париж, где жил тихо-мирно, ничего не напечатал, с репортерами не разговаривал, «общественной деятельностью» не занимался.

Вот и все. Впрочем, есть одна маленькая частность: Лопухин и Бурцев в Париже поддерживали довольно теплые отношения. Странно, казалось бы, ведь один шантажировал другого, посадил его на позорную скамью… Тут впору на дуэль вызывать, а не обмениваться вежливыми записками. Но это в правилах у нас, профанов, а у премудрых другая мораль, для нас непостижимая…

Скончался Лопухин в 1927 году в Париже. Ему отслужили молебен по православному обряду и похоронили на русском кладбище.

Его странный друг Бурцев прожил еще пятнадцать лет и был похоронен там же…

МАКАРОВ Вадим Степанович (1891–1971)

Своего единственного сына Макаров-отец оставил, когда тому еще шел тринадцатый год. Отца своего он хорошо помнил, охотно рассказывал потом про него, но рассказы эти никем не были записаны, а сам он позже тоже ничего не опубликовал на эту тему (во всяком случае, нам о том не известно).

Как водилось в потомственных офицерских фамилиях, Вадим пошел по стопам отца, с подростковых лет пошел в морское училище, а по окончании его — в Морской корпус. Был он внешне похож на мать — строен, русоволос, красив, но характером — на отца: упорен, настойчив, трудолюбив. Учился очень хорошо, слава отца никак его не портила, как это, к несчастью, нередко случается. А ведь уже при его юности одних только географических наименований, связанных с именем адмирала Макарова, появилось ровно 17, на Тихом океане, в Арктике и даже в Антарктиде!

…Летом 1913 года в Кронштадте открылся памятник Макарову. Торжества по этому поводу были широкие. Церемонией командовал адмирал Эссен — верный макаровский сподвижник по Порт-Артуру. Капитолина Николаевна, сильно постаревшая (а ей было едва за пятьдесят) и закутанная в черное, молча стояла, потупив голову. Под руку ее держал молодой мичман, ее единственный сын, наследник рода Макаровых.

То был, видимо, последний светлый миг в жизни вдовы. Теперь уже можно сказать о том, о чем историки (в том числе и автор) умалчивали до поры. Знали, конечно, и давно, только писать о том принято не было. Последним, и самым серьезным, романом Капитолины Николаевны была долгая история с адмиралом Зиновием Рожественским. Да, тем самым, имя которого связано с величайшим в истории русского флота поражением в Цусимском проливе. Но тут надо наконец договорить до конца, хоть и кратко.

Адмирал Рожественский совершил своего рода подвиг, который был заслонен трагическим исходом. Однако вспомним, что огромная эскадра разномастных кораблей, не имевшая ни одной базы на своем пути, сумела обогнуть половину земного шара, не потеряв не только ни одной боевой единицы, но даже без единой хоть сколько-нибудь серьезной аварии. Ну, а Цусима… Что ж, сила солому ломит. Сам Нельсон тут был бы бессилен что-либо исправить. К тому же в самом начале боя Рожественский был тяжело ранен, его, потерявшего сознание, с трудом перенесли на миноносец, а миноносец вскоре был окружен целой эскадрой японцев, и командир спустил флаг. Но при чем тут адмирал, метавшийся на койке с высокой температурой?

Рожественского на гребне революционной волны сделали козлом отпущения, признав виновным в поражении. Это несправедливо. Правда, уже вскоре страсти остыли, обвинения были сняты, но пожилой адмирал вынести этого позора не мог, вскоре скончался.

В Военно-морском архиве сохранились его письма Капитолине Николаевне той поры. Видимо, это она их сохранила, потом они и попали вместе с другими документами в фонд Макарова.

Письма эти когда-либо следует опубликовать, это несомненно. Высочайшая нравственная культура той поры выражена здесь отчетливо. Истинное джентльменство угасающего моряка к своей давней возлюбленной нельзя читать без чувства уважения. Нельзя не печалиться судьбой обоих, грешных, конечно, с которыми так жестоко обошлась судьба. Наконец, эти краткие листки написаны великолепным, чистейшим русским языком…