Сельский Священник - Записки сельского священника

• Название: Записки сельского священника
• Автор: Сельский Священник
• Издательство: Типографія В. С. Балашева, Средняя Подъяческая, д. № 1.
• Жанр: Религия
• Год: 1882

Записки сельского священника о жизни русского духовенства в XIX веке, охватывают период примерно 1840–1880 гг. Также много примеров из жизни крестьян, после освобождения их от крепостной зависимости. Показаны нравы и консисторских служащих. В основном это ответ одного сельского священника на некоторые публикации в светской прессе о состоянии духовенства и желаемых реформах в этой сфере. Ответ священника печатался в нескольких номерах журнала «Русская Старина». Можно сделать выводы о духовно-нравственном состоянии тогдашнего народа, включая многие слои общества - в основном духовенство, а также крестьян, помещиков, чиновников и пр.

Текст приводится в современной русской орфографии, однако некоторые слова оставлены без изменений, для передачи колорита живой речи той эпохи. Также и слова с корнем мір оставлены в старом написании, для ясности.

---

Не принимают по урослости. Но какая урослость? Годом старше, противу устава. Но почему составители устава не приняли в расчёт, что в жизни встречается множество обстоятельств, не позволяющих поместить мальчика именно в те лета, в какие они определили? Известно, что не все дети одинаково развиваются, — это первое. Второе: может случиться, и по всей вероятности таких случаев множество, что мальчик год проболел; может случиться, что он заболеет именно в тот месяц, когда ему нужно явиться на экзамен, год пропал, — и карьера мальчика пропала на век. Я слышал о таких случаях: родители не имели, вначале, возможности подготовить детей своих: при всех стараниях их, они не могли найти себе учителя в деревню; когда же он нашёлся, и дети были подготовлены, то они оказались на год уросшими, — и пропали. Лично мне известен такой случай: родители употребляли все силы подготовить мальчика и подготовили; но поместить его в учебное заведение решительно не находили средств, и мальчик жил дома. Вдруг, сверх всякого чаяния, средства открылись, отец и сын бросились в заведение, но там сказали им, что год мальчик перерос и принят быть не может. Пропал и этот.

Желательно было бы знать: почему в известный класс принимаются дети только известных лет? Почему, например, в III класс гимназии 12-ти лет не принимаются по молодости, 15-ти по урослости? Почему там могут быть именно только 13-ти и 14-ти летние? Чем отличаются 12-й год от 13-го? Чем отличается второй класс от третьего? Греческим языком? Неужели же греческий язык учить с азбуки возможно именно с 13-ти до 14-ти лет, — ни раньше, ни позже, не дошёл год, — нельзя, перешёл год, — нельзя? Непонятно!

Составители уставов, надобно полагать, до последней крайней точности узнали умственное и физическое развитие человека, равно как и математически верно известно было им, что известный отдел известной науки может быть изучаем только тогда, когда мальчику исполнится 13 лет; в 15 лет это будет уже поздно, равно как и в 12 будет рано. Согласитесь же, будьте беспристрастны, что это бессмыслица! Всем известно множество таких людей, которые начали учиться не только что в зрелых, но даже в перезрелых летах и которые, потом, сделались историческими учёными людьми. Стало быть, и поэтому даже нет разумного основания не принимать мальчика по урослости, если он только достаточно для известного класса подготовлен и видны в нём способности и охота к учению.

В настоящее время для каждого класса определён известный возраст. Вопрос этот обдуман, нет сомнения, всесторонне и определённый уставами возраст найден самым соответствующим делу обучения, именно, что только при этом возрасте юношество может и легко и вполне усвоять то, что преподаётся ему. Так. Но неугодно ли взглянуть в любое учебное заведение, как идёт там дело? Взгляните хоть в гимназию: первый класс, основной и параллельный, по 40 человек — 80; во втором и третьем тоже, по 80; но далее и далее: всё меньше, меньше и меньше, — и созреют только 7. Куда же девалась педагогическая премудрость?... На чьей душе и совести должна лечь гибель этих несчастных исключённых?! Обыкновенно говорят: «нужна же какая-нибудь норма». Но мы желали бы слышать при этом: для какой же цели?

Говорят, что неприятно смотреть, когда между мелюзгой сидит великан. Но в таком случае надобно выгонять всех великорослых, хотя они были бы и молоды. Подбор по росту бывает только в войсках, и то неимеющий ни малейшего существенного значения.

Уросшие вредно влияют на малолетних? Но почему не предполагать благотворного влияния? Почему предполагают в уросших более безнравственности? Квартируют же вместе малолетние со взрослыми? Там и хорошее, и дурное влияние могут проявляться несравненно сильнее.

В наших духовных учебных заведениях строго соблюдаются сроки. В семинарии положено принимать от 14 до 16 лет; мальчика 17 лет не примут уже ни в каком случае «за урослостью», хотя оставшиеся там на второй год бывают и 17 лет. Молодые люди употребляют все усилия, чтобы пройти чрез училища и дойти до семинарий именно в эти годы, иначе пропали на веки. Идёт человек и употребляет все силы, чтобы не засесть где-нибудь на другой год, хотя бы то по болезни. Иначе, для семинарии, будет уже устаревшим и выгнан без всякой церемонии. Наконец, юноша, после всех усилий, окончил курс, прошёл все науки, нужные для того, чтоб быть священником, и просит священническое место. «Ну, нет, говорят ему, этого нельзя, ты ещё молод для того, чтобы поступить во священники, нужно, чтобы тебе было тридцать лет». — Зачем же так подгоняли в училищах и семинариях? — «Это «для порядка»! Кроме того, тебе нужно «упостояниться», — тебе нужно созреть нравственно, направить жизнь свою высоконравственными примерами, — тебе нужно до тридцатилетнего возраста идти в пономари».

Пономарство есть, действительно, вернейший способ для усовершенствования молодого человека, но только в чём? Во всевозможных пороках и невыразимой нужде и горе.

В самом деле: окончившего курс семинарии находят молодым для должности священника; зачем же так подгоняют в семинариях? Уставы о семинариях и о священничестве проходили чрез одни руки; какая же цель: оканчивать курс молодым, а во священники поступать старым? Чтобы придти уже в возраст «мужа совершенна»? И поэтому, чтобы сделаться достойным пастырем, нужно усвоить все качества пономаря? Сделано не дурно! Такой чести ни одному пономарю, и во хмелю, во сне не грезилось.

Если пономарство нужно для того, чтобы прошёл юношеский пыл, то в училищах наших и семинариях такие порядки, что он проходит и без пономарства.

Со времени введения новых уставов времени прошло уже достаточно для того, чтобы взглянуть на результаты положений, — взглянуть: действительно ли оканчивающие курс семинарии нравственно молоды для священства и действительно ли бывшие в пономарях священники лучше старых, поступивших во священники прямо из семинарий?

Я, состоящий сам среди сельского духовенства и имеющий своей обязанностью наблюдать за его нравственным состоянием, утверждаю положительно, что молодые люди в пономарях нравственно гибнут. Соображая же действительность с постановлением правительства, нам неминуемо приходится сделать вывод такого рода: чтобы к 30-ти летнему возрасту сделаться высоконравственным пастырем стада Христова, для этого нужно лет 8–10 потаскаться сперва по всем трущобам; другими словами: чтобы быть хорошим, нужно сперва сделаться негодяем. А так как пономарством в действительности достигается одно первое, а между тем правительству желательно, чтобы во священники поступали в возрасте 30-ти лет или около этого, то необходимо уничтожить правило о летах в училищах и семинариях.

В учебные заведения не принимают по недостаточной подготовке. Слабая подготовка для непринятия в заведение есть причина вполне основательная. Но господа экзаменаторы могут ли сказать по совести, что в несколько минут испытания они узнают ученика вполне? Всем известно, известно это и педагогам, что часто бывает, что экзаменующийся может хорошо ответить только вопроса на два-на три; их-то, случайно, его и спросят, — и получается хороший балл. Случается и наоборот: на два-на три ответить не мог, опять, случайно, спросили его, — и пропал. Поэтому приёмные экзамены должны быть самые снисходительные, потому что случайность здесь — дело обыкновенное. В наше время списки ученикам составлялись не по алфавиту, а по успехам, и ученики делились на три разряда. На выпускной экзамен, по догматическому богословию, приехал к нам преосвященный Афанасий (Дроздов). Между моими товарищами был некто Ф. Танаисов. В списках по всем предметам он писался ниже средины второго разряда и, бывши певчим архиерейского хора, часто не ходил и в класс. На экзамене ему попался один вопрос, — он и начал резать, как «Отче наш». Не давши дочитать до конца, преосвященный закричал: «Ректор! чего ты смотришь?» Ректор встрепенулся и смотрит: что такое? «Я спрашиваю тебя: чего ты смотришь? Смотри, как отвечает Танаисов, а между тем он записан во второй разряд. Ты должен знать, что Танаисов несёт двойные труды, он и учится хорошо, и у меня в певчих. А тебе всё равно, ты и не видишь этого!» И, не давши Танаисову дочитать, своей рукой записал его в первый разряд. Но, на самом-то деле, Танаисов почти только и знал то, что спросили его, и знал-то взубрячку, без толку.

В наших духовных училищах, на переводных экзаменах, тоже строгость страшная: из 40 человек 1-го класса едва доползает до последнего один какой-нибудь десяток, а то и того меньше. Можно было бы предполагать, что эти лучшие ученики в семинарию поступят все; но, однако же, при переходе в семинарию, им даётся такой экзамен, что человек из 40 явившихся, училищ из 5–6-ти, принимается человек 6–7, только. И не подумайте, что принимаются лучшие. Ничуть не бывало: семинарии не имеют доверия к училищным свидетельствам и, благодаря случайным ответам, часто принимаются худшие. Это известно нам положительно.