Дубравка Угрешич - Форсирование романа-реки

• Название: Форсирование романа-реки
• Автор: Дубравка Угрешич
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-267-00601-7

Увлекательное ироничное повествование югославской писательницы Дубравки Угрешич – своеобразный «роман о романе», литературная игра, основанная на цепочке таинственных событий, первое из которых – смерть в бассейне. Это мастерски реализованная модель постмодернистской теории, высвечивающая на фоне жизненных реалий «развитого социализма» абсурдность писательского ремесла.

---

8

Ян Здржазил стоял, облокотившись на открытое окно, в вагоне поезда на Будапешт. В купе, на сиденье рядом с окном, стояла его дорожная сумка с надписью «Аэрофлот», которая теперь весила на рукопись в 600 страниц меньше и в которой находились две пары желтых женских трусиков с надписью «Thursday», это было единственное, что они с Эной в спешке смогли найти. Внизу, на перроне, стояла Эна, высокая молодая женщина, похожая на прекрасную грустную птицу, женщина, которую он, как ему сейчас казалось, любил всю свою жизнь, которую он нашел и потерял в течение одного-единствен-ного дня. Все было как в сказке, все происходило со сказочной быстротой, и Ян еще не понимал, сделало ли его счастливым все, что случилось.

Поезд тронулся. В этот момент Эна почему-то подняла сумочку и прижала ее к груди, крепко обхватив обеими руками. В сумочке, в отдельном кармашке, была спрятана небольшая белая таблетка в целлофановой упаковке. Настоящая или нет? У нее будет возможность это проверить. Когда-нибудь. Когда ей станет совсем-совсем холодно.

9

У Ванды имелись свои запасные эротические козыри, которые она в случае необходимости вытряхивала из рукава. Одним из них была игра в «Представь себе». Так называла ее Ванда. В отличие от Ванды, Министр не очень любил эту игру. Кстати говоря, Ванда демонстрировала гораздо более развитое чувство прекрасного, чем Министр. В этой игре, несомненно, присутствовал определенный творческий элемент, а Министр в любовных делах (как, впрочем, и в искусстве) предпочитал порядочность и искренность. Игра начиналась в минуты пресыщения, как, собственно, и начинаются все извращения. Спокойная, удовлетворенная Ванда, положив голову на плечо Министра, зажмуривалась и, лениво теребя его ухо, начинала…

– Представь себе, котик…

И дальше тихим голосом, монотонно, как мурлыкающая кошка, она принималась нашептывать Министру прямо в ухо всякие непристойные истории. Истории эти были, например, такими: Министр, главное действующее лицо, лежит на постели голый, тут кто-то – «тук, тук, тук» – стучит в дверь. «Кто там?» – спрашивает Министр, и не успевает он прикрыться, как в комнату входят две совершенно голые негритянки, черные как ночь. Тут Министр, нимало не смутясь, не сказав ни «добрый день», ни «Бог в помощь» и даже не поинтересовавшись тем, какова сейчас политическая ситуация, например, в Нигерии, прямо с места в карьер, голый и из постели спрашивает: «Не хотите ли выпить?» «Хотим», – с готовностью отвечают негритянки, хлопают по бокалу шампузы и тут же переходят к программе из целого набора непристойностей, ради которых, собственно, и затевался весь рассказ.

Непристойности Ванда описывала с необыкновенным жаром и даже талантом, что вызывало у Министра противоположную, вернее, обратно пропорциональную реакцию. Сначала он цеплялся к логике: почему-де дверь была не заперта, да откуда взялись эти негритянки, и отчего это они заходят в дом голые… Ванда быстро теряла терпение.

– Какой ты глупый, котик, при чем здесь логика, я просто рассказываю, а ты должен расслабиться и вообразить! – Ванда украшала постель Министра целым букетом женщин, черных, желтых, белых. И всегда приходилось пить шампанское. «Давай, киска, какой-нибудь другой напиток», – протестовал Министр, а Ванда сердилась.

– Ты все испортил, котик, у тебя нет ни капельки воображения.

Действительно, воображения у него не было. В отличие от нее. Однажды, вдохновленная транслировавшимся по телевидению чемпионатом по фигурному катанию на коньках, она про-журчала ему в ухо нежную, как шелк, историю о фигуристке, которая прямо со льда, свежая и холодная, как бутылка пива из холодильника, прикатила прямо в воображаемую постель Министра, где они исполняли двойные пируэты и тому подобные фокусы. Министр и в этом случае не удержался от идиотских вопросов: «Кто там?» и «Не хотите ли выпить?»

Самым удивительным, однако, было то, что в то время, пока Ванда томно вздыхала ему в ухо, упорно закидывая словесные удочки, его сомик чаще всего ложился на дно. Блеск приманки лишь усыплял его.

Иногда Ванда требовала эротико-вербальной компенсации, и это было для Министра настоящим мучением.

– Лежишь ты, киска, на кровати…

– Одетая?

– Голая, в чем мать родила.

– Дальше, котик…

– Лежишь ты так, лежишь, а тут вдруг кто-то стучит в дверь. Тук! Тук! Тук! «Кто там?» – спрашиваешь ты, в комнату вваливаются два здоровенных парня.

– Голые?

– Конечно! «Кто вы такие?» – спрашиваешь ты. «Мы, мадам, слесари-сантехники». – «Не хотите ли что-нибудь выпить?» – «Мы бы шампанского, если можно…»

И тут Министр передавал воображаемый полунадутый воздушный шарик Ванде. Дальше она дула сама. Министру удавалось даже немного вздремнуть, пока Ванда прилежно раздувала сладкие фантазии. Кто знает, что в это время бродило у нее в голове. А когда она в конце концов замечала, что Министр ее надул, она очень сердилась.

– Видишь, котик, какой ты бесстыдник! Тебя интересует только политика!

Но стоило улитке Министра дипломатически потянуть рожки в направлении Ванды, она тут же прощала ему все.

– Так ты меня просто обманывал, ты просто притворялся, что тебе безразлично, да, котик?

В данный момент Министр стоял перед Ван-диной дверью с пластиковым пакетом в руке. На том, чтобы он взял пакет, настоял Прша, там были подарки работников колбасного цеха. Сегодня и у Министра были свои козыри: свеженькая сплетня о том, как отечественные и иностранные писательницы изнасиловали критика Ивана Люштину. Министр не стал звонить в дверь. Он постучал.

10

Сабина кончила легко и тихо. Как во сне. Ее наслаждение представлялось ему пузырьком, который сначала скрывается в теплом мраке внутри живота, а потом под легким давлением скользит по перламутровым гладким стенкам и лопается.

Трошин вспомнил Вику, свою вторую жену. Физическое соприкосновение с ней было изнурительным клинчем: борьбой не на жизнь, а на смерть. Каждый раз казался последним в жизни. Вика… Когда он предложил ей расстаться, она плюнула ему прямо в лицо (актриса, ведь она была актрисой!) и патетически сказала: «Я никогда в жизни больше не влюблюсь!» Но влюблялась. Много раз. Это было лучше. Или, во всяком случае, переносимее. А может быть, вообще только так и было возможно. Вроде беговой эстафеты. В этом спорте Вика только что не передавала палочку. Она постоянно бежала свой любовный марафон, у нее были тяжелые бедра, она падала от усталости, поднималась и бежала дальше. Стараясь при этом выглядеть так, как будто ей все еще восемнадцать. Когда он в последний раз заглянул повидаться с ней, она открыла ему дверь с пластиковым пакетом на голове. На пакете был изображен пресловутый русский мишка, символ Олимпиады. «Отличная штука, – сказала она, – смесь из кефира и желтков буквально спасает волосы, ты не знал?! – И сразу после этого с искренним отчаянием в голосе добавила: – Никогда в жизни больше не влюблюсь! Всегда одно и то же! Шампанское и шоколадные конфеты…» Трошин заметил на кухонном столе пустую бутылку, начатую коробку конфет – жалкие остатки прошлой любовной ночи – и, как ни странно, почувствовал, что он никогда не любил Вику так сильно, как в этот момент.

Сабина лежала возле Трошина с закрытыми глазами и спокойно дышала. Сабина… Сабина – это существо из другого мира. С другой планеты. Вчера вечером, выйдя из ее комнаты, он был уверен, что этим и будет исчерпан жанр встречи в отеле, тем более что Сабина взяла его по ошибке, повинуясь какой-то своей минутной причуде, просто из любопытства, как это может получиться, а может быть, даже из-за воспоминаний о ком-то, кого она некогда знала в Москве. Утром, за завтраком, можно будет с ней поздороваться, напомнить или не напомнить об интервью, и не более того. Сегодня утром она появилась в его комнате, как всегда холодная и сдержанная, и снова «взяла» его, как будто это само собой разумелось.

Сабина – это последний подарок в его жизни. Подарок, потому что он ее ничем не заслужил. Он никогда не был близок с такой молодой и красивой женщиной. С такой естественной и… физически точной. Каждое движение, каждое ее прикосновение возбуждало в нем желание. Глядя на нее, он наслаждался. Наслаждался, когда смотрел, как она ест, а ела она с каким-то кошачьим изяществом, медленно, разборчиво, внимательно. Как пьет. Маленьким розовым языком она сначала дотрагивалась до края стакана, как будто проверяя, что в нем, а затем пила маленькими глотками. Он наслаждался, глядя, как она движется, подходит к окну, раздвигает занавески, идет в ванную, стоит под душем, трет руками мокрые волосы, наслаждался тем, как она курит, держа сигарету большим и указательным пальцами… И ничего, кроме этого, его не интересовало – например, как, где и с кем она живет, – все это было совершенно неважно. И неважно это было по одной-единственной причине – она уезжает и они больше никогда не встретятся. Он всеми своими вдруг пробудившимися чувствами наслаждался драгоценной Сабиной, не думая ни о чем.