Сергей Снегов - Кольцо обратного времени

• Название: Кольцо обратного времени
• Автор: Сергей Снегов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 1977

По решению Большого Совета снаряжается вторая экспедиция в ядро Галактики во главе с капитаном-звездопроходцем Олегом Шерстюком. Многократно отказывающийся от предложений командовать звездными походами или принимать в них участие Эли, на этот раз принимает приглашение. Сумеют ли люди найти общий язык с принципиально другой формой даже не жизни, а разума, могущественной, умеющей изменять ток времени мертвой материей?

Замкнется ли еще одно кольцо взаимопонимания: от знакомства — через неприязнь, взаимную борьбу, взаимную заинтересованность — к дружелюбию?

@fantlab.ru

---

— Как тебя понимать, Голос? Большое противодействие — это новый удар по эскадре. Мы и сами видим, что еще не уничтожены.

— Я ощущаю стеснение, Эли. Мои команды исполнительным механизмам замедленны. Разница в микросекундах, но я ее чувствую.

Ромеро с опаской заметил, что, возможно, появились таинственные силы, которые недавно блокировали МУМ. Пассивно ждать опасности я просто не мог. Мы ставили слишком важный эксперимент.

— Голос, — сказал я. — Замедли аннигиляцию, потом усиль, но постепенно. И проверь, как меняются тормозные силы.

Тормозные силы пропадали, когда аннигиляция затухала, нарастали, когда она усиливалась. В какой-то момент Голос пожаловался, что если еще убыстрить процесс, механизмы перестанут подчиняться.

— Ты опасаешься взрыва? Или что будешь заблокирован?

— Я не МУМ, меня не заблокировать! Но исполнительные механизмы откажут в исполнении. — Он по-человечески пошутил: — Не провернуть рычага.

Я возвратился в командирский зал. На больших звёздных экранах «Овен» еще горел — сияющая, крохотная горошина. Она была видна так ясно, как еще ничего мы не видели в скоплении Гибнущих миров: нас и погибающего «Овна» разделял уже не пылевой туман, а чистое пространство — в него постепенно превращался бывший наш звездолет.

В соседнем свободном кресле Ольга тихо оплакивала корабль. Не думаю, чтобы когда-нибудь в прошлой жизни она плакала. У всех у нас разошлись нервы в эти дни. Я положил руку на ее голову и сказал:

— Ольга, радуйся! Гибель твоего звездолета открывает путь к спасению целой звёздной цивилизации.

Она не умела обижаться на меня, но сейчас обиделась:

— Если это шутка, Эли, то вряд ли ко времени.

— Это правда. Мы все-таки аннигилируем планету, из-за которой погибло две трети нашей эскадры!

Олег и Осима уже знали о моём плане, Ольге я рассказал его. Уничтожение звездолета с высветлением клочка пространства не встретило сопротивления. Не потому ли, что противники не допускают лишь быстрой аннигиляции, а против медленного процесса не возражают? Действия «Тарана» пресекли, с «Тельцом» жестоко расправились. А «Овен» истлел свободным простором — помех не было, кары тоже. Лишь когда Голос убыстрял процесс, он ощущал нарастающее сопротивление. Рамирам поставлен четкий вопрос, они дали четкий ответ: никаких взрывов пространства. Чем-то им мешают быстро протекающие процессы.

— Вероятно, потому, что они резко нарушают равновесие в скоплении, — заметила Ольга. — Я могу сделать соответствующие подсчёты.

Злополучная планета мчалась на той же орбите, средней между Аранией и Тремя Солнцами, куда мы ее насильственно выволокли. Было несомненно, что противникам безразлично было местоположение планет, лишь бы они не взрывались. Взорвать планету легче, чем выпарить: удар боевых аннигиляторов, разлетающееся новое пространство — и звездолет может удаляться восвояси. Тлеющая аннигиляция требовала не только длительного времени, но и плохо шла без непрерывного катализирования извне. Планету нельзя было «поджечь» и оставить: тление вскоре затухло бы. Олег сказал со вздохом:

— Придется пожертвовать грузовым звездолетом.

— Двумя звездолётами! — откликнулся Осима. — Полностью освободиться от буксирных судов! Как капитан боевого корабля, могу только приветствовать такое решение. Грузовики плохо управляемы в сверхсветовой области. И пока лишь запросто гибнут!

Я пошел в парк. В парке лил дождь. Время по земному счёту здесь повернуло на позднюю осень. Во всех остальных помещениях нет погод: нет сезонных изменений, нет колебания температур, давления воздуха, влажности — беспогодная обстановка, всего больше стимулирующая жизнедеятельность. Но для моей жизнедеятельности нужно порой попадать под дождь и снег, сгибаться под жестоким ветром и наслаждаться влажными запахами весны. В парке для таких, как я, устроена земная смена погод и сезонов. Не помню, чтобы когда-нибудь в парке прогуливались демиурги и галакты. Я как-то затащил сюда Орлана. Бесилась пурга, Орлан ежился-ежился и спросил с удивлением: «И людям нравится это безобразие?» О Грации говорить не приходится. Он отказывается от выходов в парк с такой поспешностью, что на миг теряет свою богоподобность. Я иногда думаю, что в природе галактов, ненавидящих всякую искусственность, совмещено противоречие. Они старательно оберегают свое бессмертие, но создают тепличные условия, чтобы оно не нарушилось. И в самом их бессмертии разве нет чего-то, отдающего искусственностью — высокой, великолепной, поражающей, но все же искусственностью? Среди всех живых существ они одни внедрили у себя бессмертие. Им удалось…

Одна из аллей парка вела в консерватор. Я подошел к саркофагу Лусина, с нежностью смотрел на мертвого друга. Лусин, говорил я ему мысленно, ты не простил бы нам, если бы мы просто бежали отсюда, ты сказал бы, если бы смог заговорить: «Мы ведь отправлялись в дальний поход не для того, чтоб бежать, мы должны помочь несчастным, молящим о помощи. Иначе какие мы люди, иначе зачем было уходить в такую даль, зачем было мне погибать?» Правильно Лусин, правильно; заметь, я не спорю и уже не говорю о мести, даже слово «месть» тебе ненавистно, не буду, не буду, хотя я не из тех, кто улыбается, когда ему наступают на ногу. Ах, Лусин, почему ты не можешь встать! Тебя порадовала бы новая картина, которая вскоре развернётся на звёздных экранах: огромная планета тает, а вокруг расширяется чистый простор, прозрачный простор, не клочок, нет, Лусин, — купол сияюще ясного неба!

А затем я сел в кресло напротив Оана, говорил с ним, но по-иному, чем с Лусином. Убийца и шпион, говорил я Оану, понимаю: у тебя было задание, ты его выполнил, твои хозяева могут поблагодарить тебя за сведения! Но ведь ты свободно передавал свои мысли в наш мозг, ты ведь мог хотя бы намекнуть, что взрывная аннигиляция планеты не годится, а вот тлеющая подойдет. Почему ты молчал? Разве тебе хотелось уничтожения звездолётов, гибели наших друзей? Кто ты — фантом, копирующий реальное существо? Призрак с внушительной степенью вещественности, свидетельствующей о высоком техническом уровне цивилизации? Ты скоро ушел, Оан, не дал наговориться с тобой! А жаль, ты мог бы передать пославшим тебя, что люди и звездные их друзья уходят из проклятого скопления Гибнущих миров, что мы не лезем больше на рожон, что никаких взрывов не произойдет. Но мы не можем не помочь страдающим, не можем и все тут, такова наша природа, придётся вам с этим примириться. Ах, ты рано, рано погиб, презренный, сколько бы я высказал тебе, если бы ты мог меня услышать! Я часто возмущался, негодовал, приходил в ярость, но ненависть, подлинную, опаляющую, испытываю впервые — к тебе! Ненавижу, ненавижу!

Так я говорил, волнуясь, не помню уже — мысленно или вслух, а Оан висел передо мной, раскинув двенадцать ног, выпятив брюхо, задрав трехглазое лицо, два нижних глаза были закрыты, верхнее, еще недавно недобро пронзительное око было тускло, как затянутое бельмом, а на голове топорщились волосы, странные волосы, толщиной в палец, не то змеи, не то руки… И в их толще запуталась маленькая, багрово-красная, не проискрившая до конца искорка…

Мэри в этот вечер сказала:

— О плане тлеющей аннигиляции эскадра оповещена. Я хочу с тобой посоветоваться, мне ведь тоже придётся высказывать своё мнение. Где ты был, Эли?

— Гулял в парке.

— И, конечно, сидел в консерваторе?

— Почему — конечно?

— Я временами побаиваюсь тебя, Эли. В тебе что-то дикарское. У тебя культ мертвецов.

— Культ мертвецов? Вот уж чего за собой не знал.

— Разве ты забыл, что на Земле в Пантеоне просиживал часами? И меня тянул с собой. А в зале великих предков забывал обо мне и так смотрел на статуи, словно молился на них.

Я от души рассмеялся:

— Не знал, что это выглядело как молитва, а то постарался бы держаться по-иному! Ты права, почтение к предкам во мне развито. Иван, не помнящий родства, — это не по мне. Я всегда увлекался историей.

Она иронически усмехалась:

— Увлекался историей! Ромеро считает тебя невеждой в истории, и я с ним согласна. Даже я знаю больше о наших предках. Нет, ты, если хочешь знать, весь обращен в будущее. Телесно ты рядом, а мыслью где-то в предстоящих походах, боях, переговорах, в еще не открытых местах, на еще не построенных кораблях. Временами так тебя не хватает, Эли. Я ведь всегда здесь и сейчас, а ты — там и потом. А затем, как бы спохватившись, что так нельзя, — бежишь в захоронение, как бы для раскаяния или на исповедь.

— Чего ты, собственно, хочешь от меня, Мэри?

Она ответила очень кротко:

— Хочу знать, что тебя так влечет к мертвецам?

Я постарался, чтобы ответ прозвучал весело:

— Ты сама все объяснила: иду из-за раскаяния и на исповедь. Только исповедники мои всегда молчат. Вероятно, не принимают раскаяния.