Иван Краско - Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист

• Название: Андрей Краско. Непохожий на артиста, больше чем артист
• Автор: Иван Краско
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9524-3585-8

В последнее время имя Андрея Краско шло во вступительных титрах наравне с именами исполнителей главных ролей, даже если он появлялся на экране на считаные минуты. Образы, им созданные, были узнаваемы, больше того, любимы и близки зрителю. В наше стремительное время катастроф и бедствий необходимо остановиться и помянуть актера, который умел служить искусству без громких слов и которого мы потеряли на взлете. В книгу вошли собственные заметки артиста, воспоминания его отца, близких и друзей. Дополняет текст полная фильмография и богатый фотоматериал.

---

Время от времени я бываю в комиссионных магазинах, приобретаю забавные фарфоровые статуэтки: Емелю со щукой, пионера с собакой… Так что есть вот такая небольшая коллекция.

Я очень ленивый, если, например, речь о том, чтобы елку выкинуть… Но уж что начну, довожу до конца, по возможности победного.

Я никогда не осуждаю людей за какие-то поступки. Задача актера какая: понять персонажа! Постоянно занимаясь разбором роли, поступков своих персонажей, я могу понять многое.

Когда я не работаю, то лежу на диване, у меня включен телевизор и открыта книжка. Смотрю туда, смотрю сюда и переключаю каналы. Есть передачи, от которых я не могу оторваться. Например, это передача «Смехопанорама», когда я ее вижу, то канал не могу переключить уже психологически. А если серьезно, то мне нравятся «Школа злословия» и бокс.

Когда очень устаю, сажусь в машину, еду за город, километров сто, разворачиваюсь — и обратно. За это время отдыхаю. За рулем. Машины вообще очень люблю.

Как-то в Москве молодые актеры признались мне, что с трепетом ожидали начала съемок: «Вот в Питере актеры — это да!» Даже в училище им рассказывали о питерских актерах: их надо смотреть, у них учиться… Ни я, ни Костя Хабенский, ни Миша Пореченков не ездили в Москву и не «мелькали» там. В Москве можно работать и жить в это время в гостинице или на квартире. Переехать туда — значит стать «одним из…» в тусовке. А так мы для них «петербургские штучки»…

Сейчас у меня очень плотный график. Есть ощущение, что хорошо бы это все в молодости испытать, когда перелеты и смена климата — в удовольствие. Упал в воду — не барахтайся, потому что потеряешь силы и утонешь, лучше ждать, пока тебя течением прибьет к берегу. Тогда ты сможешь по суше спокойно добраться к тому месту, откуда упал.

Для меня действительно самое главное — покой внутри себя. Достигается он, с одной стороны, легко, а с другой — очень сложно. В общем, надо не делать ничего такого, за что потом может быть стыдно.

Говорить правду меня в свое время научил мой хороший друг Володя Резник. Я тогда первый раз попал в вытрезвитель и не знал, что сказать маме. Он посоветовал: «Скажи правду, это проще». И действительно так. Когда не врешь — меньше проблем. Он вообще меня многому научил — а шить мы с ним учились вместе. Это была несколько странная дружба, но сейчас я понимаю, что это — настоящее. Мы познакомились в монтировочном цехе, когда я не поступил в театральный. Были периоды, когда мы с ним не виделись по нескольку лет. Однажды я узнал, что он работает директором Музея-усадьбы Н. Рериха, и поехал к нему. Мы тогда не виделись лет семь. Я вошел, вижу: он сидит за столом и чистит вяленую рыбу. Он поднял глаза, увидел меня и сказал: «Если будешь пить пиво — стакан вон там». Удивительный был человек: знал четыре языка, ему всегда было интересно делать то, чего он не умел. Когда у него начинало получаться, он находил что-то другое.

Я человек спокойный и терпеливый. Но у меня так: копится, копится, а когда накопится — мало не покажется. Не переношу вранья. Всегда вижу, когда люди прячутся за масками из-за боязни себя выдать. Разбираться в таких вещах помогает профессия, ведь актер — как психолог: работа над ролью — как разбор личности у врача. Психолог принимает тебя таким, каким ты хочешь показаться, но в то же время видит, какой ты настоящий.

Я живу с ощущением, что у меня все еще впереди.

Андрей о службе в армии

Мне было двадцать семь лет, и я не мог попасть в армию ни при каких условиях, кроме прямого божественного вмешательства. Фактически оно и осуществилось. Меня отмазывал от армии «Лен- фильм» — я должен был играть у Динары Асановой в «Пацанах». Отмазывал родной ленинградский Театр Ленинского комсомола, ныне «Балтийский дом». Меня готовы были принять в объятия четыре военных ансамбля и спортрота, плюс к тому я два месяца отлежал в психбольнице и имел твердую рекомендацию в течение ближайшего года меня не призывать. А по истечении этого года я был уже непризываем по возрасту. Но тут в театре случился спектакль «Кукарача» по повести Думбадзе, где я создавал образ милиционера Тушурашвили. Образ милиционера на сцене был большой редкостью. Первый, кажется, после «Деревенского детектива» про Анискина — его много ставили. Как раз в этот момент зять товарища Брежнева — Чурбанов — озаботился созданием положительного образа милиции в искусстве. В театр приехала комиссия. Генералы, полковники… Ну, мне они сказали только, чтобы я верхнюю пуговку застегнул и рукава опустил. А буквально через несколько дней я призвался, причем так, что никакие связи в Северо-Западном округе не могли помочь: это были войска ПВО, часть московского подчинения. На самом севере области, в непосредственной близости от Архангельска.

А через десять, значит, лет звонит мне среди ночи приятель. Как сейчас помню, три часа, но он этого не замечает, спрашивает: «Ты «Совершенно секретно» получаешь?» Я говорю: «Да, покупаю, но времени-то сколько?..» Он, не слушая: «Последний номер открывал? Там интервью Чурбанова!» А за это время Чурбанов успел уже сесть, отсидеть в колонии, выйти на волю — и вот он, значит, рассказывает теперь, как при нем все было хорошо. Что же, говорят ему, вы и в культуру не вмешивались? Ни-ни, не вмешивался! А журналист ему приводит пример — вот документ: «Мною, Чурбановым, принято решение о просмотре спектакля «Кукарача» по повести Думбадзе… Перечисляется состав комиссии… Комиссией установлено, что образ солдата охраны правопорядка (исп. А. Краско) не соответствует требуемому моральному уровню…» Этого ему мало показалось, Чурбанову: он созвал комиссию из двух министерств — внутренних дел и культуры, и секцию драматургов потребовал туда позвать и обсудил неподобающий образ Георгия Тушурашвили!

Два года я служил обычным рядовым, но все-таки возраст выручал, я был старше даже офицеров, не говоря уж о сопризывниках. Ротного своего был старше. Он, например, вечером мне говорит: «Почему не бриты, товарищ солдат?» — «Брился, — отвечаю, — но я обрастаю». — «А почему я не обрастаю?» — «Потому, наверное, что у вас не растет». Ну он же младше, у него и не растет…

Я довольно быстро выучился оформлять ленинские комнаты и так профессионально это делал, что скоро у меня уже свои подчиненные были. Я руководил художниками — выпускниками Мухи, из Львовского архитектурного! Главным образом проверял, чтобы не было ошибок, и чтобы использовались три краски: черная, белая и красная. В армии существенно единообразие. У нас сложился коллектив художников, мы оформили большое количество ленинских комнат, научившись так размещать плакаты, чтобы они были видны с любой точки… Это наука целая! Конфликтов у меня не было ни с кем — я в силу возраста быстро сориентировался, что в армии их стараются гасить на первом, низовом уровне, чтобы не доходило до начальства. Командир отделения боится взводного, взводный все прячет от ротного… Потом, если бы кто из офицеров и захотел на меня наорать, допустим, — я же сам писал плакаты о том, что офицер должен быть вежлив с солдатом, обращаться должен на «вы», без грубых слов… У меня все эти выписки из уставов были под рукой! Потом, я напрямую подчинялся начальнику политотдела дивизии. Никто не верил, конечно, что я могу ему пожаловаться, я и не стал бы, но все-таки он же сам нами распоряжался, художниками. Он полетит куда-нибудь с инспекцией, увидит, что ленинская комната плохая, и тут же нас туда отправляют на вертолете, подтягивать. Пик маразма, восемьдесят четвертый год. Армия была в этом смысле прекрасной школой гротеска, потому что боевой подготовкой почти не занимались. Ну занимались, наверное, в немногих специальных боевых частях, а в массе это был такой идиотизм, что сразу становилось ясно, куда все катится. Солдаты занимались максимально бессмысленными вещами вроде постоянной уборки, еще они устраивали весну — то есть водой из шланга расчищали плац от снега. А происходило все это при минусовой температуре, и из плаца мгновенно получался каток, и очень было увлекательно наблюдать строевую подготовку в условиях искусственной весны… Опять-таки насчет плаца: в другом месте он был неровный, во впадинах собирались лужи, и после каждого дождя защитников Родины гоняли с тряпками эти лужи убирать. Причем уровень идиотизма был обратно пропорционален званию: чем оно ниже, тем он выше. «Наверху» встречались нормальные люди, с которыми можно было говорить по-человечески. Однажды я концерт самодеятельности сделал. Его увидел генерал. Спрашивает замполита: «Кто сделал концерт?» Тот: «Й-йя!» Генерал ему запросто так: «Да я твой уровень знаю, давай того, кто концерт сделал». Привели меня. «Ну что, — генерал говорит, — отпуск?» Я отвечаю: «Конечно, отпуск, товарищ генерал, но если это будет решаться в части, этот отпуск замотают обязательно!» И он меня лично отправил.

Еще проблема с письмами была. У меня жена первая была полька, училась со мной в ЛГИТМиКе на одном курсе. А в Польше уже четыре года «Солидарность» вовсю воюет. И тут мне в армию письма идут польские, с иностранными марками. Хотели мне запретить ей отвечать, но я как-то сумел доказать абсурдность этой затеи… В общем, веселья много было.