Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

• Название: Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына
• Автор: Семен Резник
• Издательство: Захаров
• Жанр: Публицистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-8159-0554-2,5-8159-0332-9

Семен Резник, писатель, историк и журналист, автор исторических романов, научно-художественных биографий, историко-публицистических книг о России последних двух столетий. Живет в США. Сотрудник радиостанции «Голос Америки».

Книга Семена Резника — это достоверный и полный драматизма рассказ о евреях в России и об их гонителях. О тех, кто сваливал на них грехи сначала царской, а затем советской власти, а свалил в пропасть и их, и себя, и страну. В 2003 году изд-во «Захаров» выпустило книгу С. Резника «Вместе или врозь?», охватывавшую в основном дореволюционный период. В новом издании — вдвое большем по объему — повествование доводится до наших дней.

Эта книга — не столько анализ дилогии Александра Солженицына «Двести лет вместе», сколько параллельное с ним прочтение истории России, с попыткой определить реальное место в ней евреев и так называемого еврейского вопроса. Если А. Солженицын привлекает в основном «еврейские источники», преимущественно вторичные (материалы «Еврейских энциклопедий», публицистические работы и мемуары по большей части второстепенных лиц), то С. Резник основывается на документах-первоисточниках, свидетельствах высших чинов царской и советской администрации, прямых участников событий, в отдельных случаях — на специальных трудах историков. Хотя полемика с Солженицыным проходит через все повествование, содержание книги к ней не сводится: оно значительно глубже и шире.

---

Многие из тех же свидетельств, а также свое «глубочайшее убеждение, что Сталин депортацию готовил», неоднократно высказывал историк Я. Я. Этингер — приемный сын одного из «врачей-убийц» Я. Г. Этингера, замученного тюремщиками во время следствия.[834] А еще раньше — их приводил номенклатурный журналист З. С. Шейнис.

Если судить по автобиографической книге Шейниса, то он всю жизнь подвергался гонениям, но при этом был вхож в самые высокие кабинеты — в Кремле, в ЦК, в МИДе, в НКВД.  Похоже, что в книге Шейниса подлинные сведения перемешаны с сомнительными и даже выдуманными ради красного словца.[835] Как показал Г. Костырченко, некоторые «факты», приводимые З. С. Шейнисом как лично ему известные, заимствованы из той же фантастической повести В. П. Ерашова.

Когда сопоставляешь друг с другом свидетельства о готовившейся депортации, то наталкиваешься на значительные противоречия. Чем больше подробностей, тем более они несовместимы с другими подробностями. И почти всегда ускользают первоисточники сообщаемых сведений: люди передавали то, что слышали от других.  

На вопрос интервьюера: «Как могло оказаться, что не осталось никаких физических следов (документы, бараки и т. п.) подготовки такого масштабного мероприятия, как поголовная депортация евреев в 1953 году», — А. Ваксберг ответил: «Я полагаю, что никакого решения о депортации (решения в юридическом смысле этого слова) принято еще не было, существовал лишь сталинский замысел, и вождь успел провести только предварительные зондажи».[836]

Но если так, то большинство «свидетельств» в пользу реальности планов депортации, приводимых А. Ваксбергом, неизбежно переходят в разряд малодостоверных слухов. Ведь если замысел еще не начал реализовываться, то не могло быть создано Комиссии по депортации во главе с Сусловым (и никаких документальных следов ее деятельности или хотя бы формирования не найдено); распоряжения о составлении списков по домоуправлениям тоже не могло быть дано (и ни одного списка не найдено), а уж такие подробности исполнения, как «два часа на сборы», крушения поездов, трупы, выбрасываемые на мороз, — если и могли бродить в мозгу вождя, то никому не могли быть известны. 

Г. Костырченко считает, что «масштабы официального антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках существовавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом, не говоря уже о проведении еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью коренных преобразований в советском законодательстве (прежде всего легализации антисемитизма как государственной политики, а значит, и введения национальной дискриминации), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями в многонациональной стране».[837] На таком основании он  отвергает саму возможность планирования депортации.

С этим тоже трудно согласиться. Нагнетание антисемитизма отнюдь не достигло в последние месяцы жизни Сталина допустимого системой предела. Судилище над «врачами-убийцами» было еще впереди, а, значит, и накал антисемитских страстей должен был достичь куда более высокого уровня. Законодательство же тут вовсе не при чем. В Советском Союзе законы были писаны не для властей; служить препятствием произволу они не могли. Депортация крымских татар, чеченцев и других народов перемен в законодательстве не потребовала — почему же для высылки евреев необходимо было менять законы, да еще коренным образом, да еще с опасными для режима последствиями? Можно было поменять какие-то законы, а можно было не менять: своя рука — владыка.

Я считаю разумной позицию тех исследователей, которые оставляют вопрос о предполагаемой депортации открытым — в надежде на то, что будущие изыскания позволят его прояснить. Однако, планировал ли Сталин депортацию еврейского населения, или нет, несомненно то, что театрализованное судилище над «врачами-убийцами» готовилось и должно было нанести сокрушительный удар и по евреям, и по братьям-славянам.  Малый народ травили, большой натравливали — в этом был смысл кампании; процесс был не менее важен, чем результат. Советская власть тем всегда и держалась: поиски врага—разоблачение—всенародная травля—расправа при всеобщем одобрении. Теперь враг был легко узнаваем: не какой-то там троцкист, уклонист или меньшевиствующий идеалист, а просто еврей! И никаких псевдонимов — для полной ясности.

Если первые тридцать лет советская власть «методами пролетарского принуждения» перековывала Абрамов в Иванов, не помнящих родства (Гитлер помог почти завершить этот процесс, физически уничтожив как раз наименее ассимилированную часть еврейства), то на новом витке диалектической спирали пошла обратная перековка. Забывших родство заставили о нем вспомнить — и никогда уже не забывать. Обвинялись-то теперь уже не еврейский язык, не религия, не приверженность традициям, не мечты о Сионе, обвинялась, по точному определению Александра Борщаговского,  КРОВЬ.

Парадоксально, но перековкой ассимилированных Иванов обратно в Абрамов власть оказала им великую услугу. Проказа «пятого пункта» запирала подавляющее большинство евреев в духовный лепрозорий, и тем уберегала от контакта с гораздо худшей заразой — коричневой чумой, которая раздольно распространялась по просторам родины чудесной. Массы, зачумленные страхом и ненавистью к Абрамам, легче было строить в ряды, перестраивать в колонны, вести на штурм зияющих высот национал-коммунизма.

«А нам, евреям, повезло. / Не прячась под фальшивым флагом, / На нас без маски лезло зло, / Оно не притворялось благом», — вычеканил Борис Абрамович Слуцкий.

Внезапная смерть Сталина, прекращение «дела врачей», осуждение «культа личности», освобождение и реабилитация тысяч «врагов народа», ослабление страха пошатнули систему тотального идеологического контроля. Ослаб гнет цензуры, возникли прорехи в железном занавесе, возобновились надежды на постепенную либерализацию режима, к одурманенным наркотиком ненависти людям стало возвращаться просветление. Со всем этим должен был потускнеть коричневый цвет, в который Сталин перекрашивал красное знамя. Евреев продолжали зажимать, не пущать, не принимать; продолжали замалчивать их заслуги, военные подвиги, Холокост. Но идеологическая травля сбросила обороты. Наступила оттепель, в первые же месяцы угаданная И. Эренбургом.

Однако вынести Сталина из мавзолея оказалось легче, чем «вынести Сталина из наследников Сталина» (Евтушенко). Маховик, приторможенный при Хрущеве, стал снова раскручиваться после его устранения. Бациллоносители коричневой чумы снова пошли очищать сознание россиян от тлетворного «чужебесия». Тон, во всяком случае, в литературе задавала так называемая Русская партия 1960-80-х годов, она же партия «государственников» и «монархистов» с партбилетами и особыми связями в аппарате ЦК КПСС, ЦК Комсомола, КГБ, Генералитете.

О Русской партии теперь имеются солидные исследования.[838] Не стесняются откровенничать и некоторые ее деятели; с их точки зрения, даже долговременный шеф КГБ и недолгий генсек Юрий Андропов — тайный еврей и гнилой либерал.[839]

Верховной власти в стране Русская партия не достигла, но семена сталинизма сеяла широко, и падали они в хорошо унавоженную почву. Из этой почвы — уже в годы перестройки — взросло национал-патриотическое общество «Память», а из «Памяти» вышли современные партии и движения, «спасающие Россию» от жидо-масонской скверны.   

Чем сильнее коричневая чума внедрялась в общественное сознание россиян, тем «гуще» евреи, защищенные от нее «пятым пунктом», проявляли себя в правозащитном движении, в движении за эмиграцию, в либерально-демократической части интеллигенции. Они распространяли, перепрятывали, пересылали за бугор произведения диссидентов, в первую очередь А. И. Солженицына. Слишком хорошо известно, как «густо» были представлены «лица еврейской национальности» в ближайшем окружении Солженицына: поддерживали его, хранили его архив, перепрятывали рукописи, помогали ему бодаться с дубом советской системы.[840]

В заключительных главах двухтомника, даже признавая (и, на мой взгляд, преувеличивая) роль евреев в сопротивлении коммунистическому режиму, Солженицын никак не может отлепиться от  мифа о жидо-большевизме, погубившем Россию, «которую мы потеряли». Пишет о шестидесятых-семидесятых годах, но коричневой составляющей духовного ландшафта той поры не замечает. О той же Русской партии, о сионологии, внедрявшей «в духовный мир советского человека» зловещие сказки о «сионо-масонском заговоре против социализма», у него нет ни слова. Его голова вывернута назад, взгляд уперт в заветные Двадцатые (удостоенные писаться с заглавной буквы), где так приятно высматривать то, что любо-дорого сердцу: