Федор Сологуб - Тяжёлые сны

• Название: Тяжёлые сны
• Автор: Федор Сологуб
• Издательство: Художественная литература. Ленинградское отделение
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-0948-2

Роман русского писателя Фёдора Сологуба «Тяжёлые сны», впервые опубликованный в 1895 году, считается одним из самых первых русских декадентских романов.

Учитель Логин — мечтатель, брошенный в тину маленького провинциального городка. Он больше думает, чем действует, окружающий мир проступает сквозь туман тяжёлых снов, лишь тоска наполняет его тёмными и жуткими грёзами, которые он не в силах ни победить, ни отогнать.

Крепкий реализм «Тяжёлых снов», рисующий бытовые картины провинции, мелких и крупных негодяев, распоряжающихся жизнью городка, сочетается с призрачной, одурманивающей атмосферой полуснов, полуяви, наполненными эротическими грёзами и приступами страха. Подобные форма и содержание романа были совершенно чужды русской беллетристике 1880-х годов, всецело прозябавшей в бытовом реализме. Сологуб здесь впервые воплотил своё собственное художественное видение: в реалистически написанном романе он, не стесняясь, вводит фантастическое, гротескное.

Роман был начат Сологубом в Крестцах в 1883 году, в нём отразились жизнь и быт Крестцов, а также автобиографические элементы, связанные со службой писателя в школе,

---

Егор Платонович Шестов — молодой учитель, сослуживец арестованного Молина, невысокого роста худенький юноша, белокурый и голубоглазый. По молодости своей, — ему двадцать один год, — еще наивен, и не утратил отроческой способности краснеть от всякого душевного движения. Непомерно застенчив и нерешителен, — как будто никогда не знает, что надо делать, не знает иногда, может быть, чего сам хочет и чего не хочет. Поэтому наклонен подчиняться всякому. В гостях ли он, ему трудно решиться уйти: все ждет, когда поднимутся остальные. Если кроме него никого нет, готов сидеть без конца; когда же заметит наконец, что надоел хозяевам, то смущенно берется за шапку, словно намеревается украсть ее. При этом, обыкновенно, приглашают посидеть еще (хоть и рады были бы, чтобы ушел); отнекнется раз, пробормочет «пора» или "уж я давно" и кончит тем, что останется. Хозяева зевают и уже не удерживают; тогда уходит и терзается мыслью, что пересидел и наговорил глупостей. Последнее озабочивает его не без причины: в разговорах он весьма ненаходчив, вымучивает из себя слова, когда уж непременно надо говорить, и бывает иной раз способен, в припадке застенчивого отупения, сказать что-нибудь неуместное: то при священнике упомянет о поповских карманах, то заговорит о старых девах при девицах, которые могут на это обидеться, то примется рассматривать альбом, да и спросит вдруг хозяина дома о портрете его матери:

— Кто эта старуха? На зайца похожа. На что хозяин досадливо ответит:

— Это — так, знакомая одна…

И заговорит о другом. Каждый раз после такой выходки Шестов мгновенно соображает, в чем дело, и мучительно краснеет: намеренно он никому не сказал бы ничего неприятного.

Так как при всем том он целомудренно честен, увлекается чтением книг и при всей своей застенчивости страстно любит говорить и спорить об интересующих его вопросах со всяким, причем готов открыть случайному собеседнику заветнейшие убеждения и пламеннейшие надежды, — то понятно, что бывает неприятен в обществе людей положительных и солидных.

Савва Иванович Коноплев служит учителем здешней учительской семинарии. Он худощав и высок, как жердь, по народному сравнению. Его лицо обложено рыжею, клочковатою бородкою того фасона, который делает человека похожим на обезьяну. На нем черный сюртук, который заношен и лоснится на локтях, а под сюртуком синяя кумачная рубашка; ее ворот вышит красным гарусом. Блестящие, бегающие глаза; движения быстрые и угловатые; речь неразборчивая, торопливая, — иногда даже брызгает слюною, такая толкотня слов происходит во рту, — все это дает впечатление человека исступленного, который выскочил из колеи. Щеки у него слишком впалые, грудь чрезмерно узка, руки необычайно сухи, жилисты, длинны. Сразу видно, что он и суетлив и бестолков.

Иван Сергеевич Хотин — мелкий здешний купец. Пишет стихи и приводит ими в восторг всех наших мещан и маленьких чиновников. У него в городе только один соперник, и тоже из купцов, — молодой. Оглоблин. Но тот образованнее, кончил гимназию, а Хотин не доучился в уездном училище. Стихи Оглоблина печатаются в губернском листке и даже иногда в каком-нибудь столичном еженедельнике. Попытки Хотина печататься были неудачны. Хотин огорчился и пришел к убеждению, что без протекции и в печать не попасть. Человек восторженный, хотя и малограмотный, и любит помечтать. Торговля идет плохо: за прилавком чувствует себя не в своей тарелке. Ему около сорока лет. Длинная черная борода. На голове изрядная лысина.

С ним Логин познакомился из-за стихов. Хотин принес стихи; Логин сказал свое мнение. Хотин показался ему интересным: неугомонная жажда справедливости закипала в его речах. О городских делишках говорил, горя и волнуясь. Но Логин понимал, что Хотин-один из «шлемялей», которым суждено проваливать всякое— дело, за какое бы они ни взялись.

Вообще, несмотря на рассеянность, которая овладевала Логиным в последнее время, он сохранил значительную степень психологической прозорливости, давнишнее, как бы прирожденное качество, — по крайней мере, оно развилось без заметных усилий. В оценке людей ошибался редко. Даже новый замысел, хотя и побуждал искать людей, но не ослеплял Логина. Эти люди, что собрались у Ермолина, были единственные, которые заинтересовались делом, каждый по-своему, так что с ними можно было "начать".

"Только бы начать!" — думал Логин.

А там, впереди, борьба за возможность работать в иных условиях.

— Что нового слышно? спросил Коноплев у Логина, когда тот поздоровался со всеми.

— Горожане, вы знаете, теперь только одним интересуются: рады скандалу.

По лицу Анны пробежало презрительное выражение; глаза ее показались Логину померкшими. Сожаление, что начал об этом, быстро сменилось в Логине странным ему самому злорадством.

— Да, это дело Молина, сказал Хотин, — скверное дело. Очень уж наши мещане все злобятся.

— Подлец этот ваш Молин! — крикнул Коноплев Шестову. Я всегда это говорил. Тоже и девчонка, сказать по правде, стерва.

Нет, вы ошибаетесь, заговорил Шестов, краснея, — Алексей Иваныч очень честный человек.

Ну еще бы, честные люди всегда так делают!

— Он в этом деле даже и не виноват нисколько.

— Ну для него же лучше. Вы откуда же это знаете?

— Да он меня так уверял.

И только-то? Вот так доказательство! Коноплев хлопнул себя по коленям длинными руками и захохотал.

Молин не стал бы лгать, горячо спорил Шестов, он человек честный и умный, и свое дело знает, и ученики его уважают.

— Подите вы, — отъявленный прохвост! — решительно и даже с раздражением сказал Коноплев. — Охота вам была с ним якшаться! Я рад, что хоть с одного лицемера маску сдернули.

Шестов был весьма огорчен этими резкими отзывами о сослуживце и собирался еще что-то возражать. Но вмешался в разговор Ермолин; он до тех пор молчал и задумчивыми голубыми глазами ласково и грустно смотрел на Шестова.

— Не будем из-за него спорить, — сказал Ермолин примирительным голосом, — виноват он или нет, это обнаружится.

Анна не то застенчиво, не то задумчиво потупилась и тихо молвила:

— Да и говорить о нем невесело. Мне всегда стыдно было на него смотреть: он такой наглый, и цепляется, как репейник.

— И всем дает ругательные клички, — сказал Хотин. Видно было, что он вспомнил какую-нибудь из этих кличек, — может быть, она относилась к кому-нибудь из присутствующих, — и едва удержался от смеха: по его лицу пробежало отражение того нехорошего чувства, которое овладевает многими из нас при воспоминании о том, как обругали или осмеяли кого-нибудь из наших приятелей.

Шестов покраснел. Логин подумал, что грубая кличка могла относиться и к Анне, и почувствовал злобу. Быстро глянул на Анну. Брезгливое движение слегка тронуло ее губы. Она протянула руки вперед, словно запрещала говорить об этом дальше. Ее движение было повелительно.

— Вот более важная новость, — сказал Ермолин, — в нашей губернии уже были, говорят, случаи холеры. Хотин вздохнул, погладил бороду и сказал:

— Недаром, видно, у нас барак построили.

— Типун вам на язык! — сердито крикнул Коноплев. — Чего каркаете!

— Уж тут каркай, не каркай… Слышали вы, что в народе болтают?

— А что? — спросил Логин.

— Известно что: барак построили, чтоб людей морить, будут здоровых таскать баграми, живых в гроб класть да известкой засыпать.

— А все-таки холера к лучшему, — заявил Коноплев. — Это чем же? — спросил Хотин несколько даже обидчивым голосом.

— А тем, что все-таки город почистили немножко. Все замолчали. Никому не хотелось больше говорить о холере. Она была еще далеко, и ясный весенний день с радостною зеленью, с нежными и веселыми шорохами и беззаботными чириканиями не верил холере и торопился жить своим, настоящим. Но этот разговор напомнил Анне другое неприятное, но более близкое— этим цветам и звукам.

— Василий Маркович, вы были у Дубицкого? — спросила она у Логина и с тревожным ожиданием склонилась в его сторону стройным станом, опираясь на край стула обнаженною рукою.

— Да, как же, был. Почуеву дадут место, но в другой какой-нибудь школе.

— Ну вот, большое вам спасибо, — сказал Ермолин и крепко пожал руку Логина. — Как это вам удалось?

Анна посмотрела на Логина благодарными глазами, и ее рука нежным движением легла на его руку. Логин почувствовал, что ему не хочется рассказывать ей, потому что она смотрит так ясно, но он преодолел себя и подробно передал все, что было.

— Молодец генерал! — воскликнул Коноплев с искренним восторгом.

Хотин неодобрительно потряс черною бородою, Шестов покраснел от негодования, Анна спросила холодно и строго:

— Что же вам так нравится? Коноплев слегка смутился.

— Как же, дисциплина-то какая? Разве худо?

— Неумно. Какие жалкие дети!

— Обо всем не перенегодуешь, так не лучше ли поберечь сердце для лучших чувств, — сказал Логин с усмешкою.