Итало Кальвино - Раздвоенный виконт

• Название: Раздвоенный виконт
• Автор: Итало Кальвино
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-104-X, 5-89091-105-8

 Итало Кальвино - самый популярный и читаемый писатель современной Италии. В этот том  вошел роман "Раздвоенный виконт"(1951) - первый из авторского цикла "Наши предки".

Фантасмогорическая реальность, игра, сказка - основа сюжета. Чистая и прозрачная проза - составляющая книги  великого итальянского писателя. 

---

Однажды я увидел у него очень странную постройку: между двумя белыми столбами шла перегородка черного дерева, через которую в двух местах была пропущена веревка, заканчивающаяся петлей.

— Что это вы делаете, мастер Пьетрокьодо? — удивился я.

— Виселицу, чтобы вешать в профиль.

— Для кого же она предназначается?

— Для того, кто и судья и подсудимый в одном лице. Одной половиной головы он приговаривает себя к смертной казни, а другой влезает в петлю и приказывает долго жить. Я бы, конечно, не отказался, чтобы эти половины поменялись местами.

Я сразу понял, в чем дело: Злыдень, видя, что популярность его доброй половины растет не по дням, а по часам, решил покончить с ней, и побыстрее.

Оказывается, он уже успел созвать стражников.

— В наши владения проникла некая темная личность, которая сеет повсюду раздоры и смуту. Завтра же выследить преступника и предать его смерти.

— Будет исполнено, ваша милость, — отвечали стражники. Где уж кривому Злыдню заметить, что при этом они перемигивались.

А дело в том, что в замке уже давно готовился заговор, в котором стражники тоже принимали участие. Заговорщики задумали захватить и уничтожить теперешнего виконта, а замок и титул передать его левой половине. Она, однако, ничего об этом не знала. И вот как-то ночью добрый Медардо проснулся на своем сеновале в окружении стражников.

— Не пугайтесь, — обратился к нему их начальник, — виконт распорядился убить вас, но мы устали от его жестокости и порешили убить его самого и посадить вас на его место.

— Господи, что я слышу? Как вы могли? Что с виконтом?

— Пока ничего. Но утром мы его прикончим.

— Какое счастье, что еще не поздно! Вы не убьете его, не обагрите рук его кровью, и так слишком много крови пролилось. Чего хорошего ждать от правления, которое начинается с убийства?

— Ладно, мы запрем его в башне, пусть там и сидит.

— Не поднимайте руку ни на него, ни на кого бы то было! Заклинаю вас! И я скорблю при виде преступлений виконта, но выход у нас один — своим благородством, своей добродетелью постоянно подавать ему хороший пример.

— Тогда нам придется убить вас, господин.

— И это неправильно. Я же сказал вам, чтобы вы никого не убивали.

— Но как нам быть? Либо мы восстаем против виконта, либо ему повинуемся.

— Возьмите вот эту склянку. В ней на донышке осталось той самой мази, при помощи которой богемские отшельники вернули меня к жизни: она меня не раз спасала при перемене погоды, когда начинал ныть весь мой огромный шрам. Отнесите эту склянку виконту и скажите только одно: это подарок человека, который знает, что такое иметь обрубленные вены.

Стражники пошли к виконту с пузырьком, и виконт отправил их на виселицу. Чтобы спасти стражников, остальные заговорщики решили поднять восстание. Но, не имея опыта, они сразу выдали себя, и бунт был потоплен в крови. Добряк носил цветы на могилы и утешал вдов и сирот.

Вот только старую Себастьяну почему-то ничуть не трогала доброта Добряка. А ведь ни от кого другого она не видела такой заботы и почтения: Добряк проведывал ее всякий раз, когда отправлялся кого-нибудь благодетельствовать. Себастьяна неизменно читала ему нотации. То ли ею двигал извечный материнский инстинкт, то ли от старости у нее помутилось в голове, но Медардо продолжал для нее оставаться единым, и она бранила одну его половину за проступки другой, давала одной советы, которым могла последовать только другая, и так далее и тому подобное.

— Зачем ты свернул шею петуху бабушки Биджин, ведь у этой бедняжки только он один и оставался? Не пора ли за ум взяться, не маленький уже!

— Но почему ты говоришь это мне, кормилица? Ты ведь знаешь, что я тут ни при чем.

— Ничего себе! Давай-ка разберемся: кто же, по-твоему, это сделал?

— Я, но только…

— Ага! Вот видишь!

— Но я же не виноват.

— Эх, хоть я и старуха, но пока еще в своем уме. Стоит мне прослышать о каком-нибудь безобразии, я сразу понимаю, чьих рук это дело. И говорю про себя: «Голову могу дать на отсечение, тут без Медардо не обошлось».

— И ошибаетесь, как всегда!

— Это я-то? Эх, что от вас, молодых, еще услышишь? Ты лучше скажи, кто подарил костыль старику Исидоро?

— Я подарил, это я признаю.

— Да ты еще хвастаешься! Конечно, теперь ему будет чем колотить свою жену…

— Но он говорил мне, что ему ноги отказывают, что его подагра совсем замучила.

— А ты уши развесил… И отдаешь ему свой костыль. Завтра он сломает его о спину жены, а ты будешь ковылять с палкой. Совсем ума нет! Сам не знаешь, что творишь! Зачем напоил быка Бернардо водкой?

— Это не я…

— А кто же еще? Только и слышишь от людей: виконт да виконт.

Однако частые визиты Добряка в Пратофунго объяснялись не только его привязанностью к кормилице, в то время он с превеликим рвением взялся помогать прокаженным. Не боясь заразы (видимо, стараниями таинственных отшельников он был надежно от нее защищен), Медардо свободно разгуливал по Пратофунго, подробно расспрашивал каждого о его житье и не оставлял человека в покое, пока не исчерпает весь запас своих благодеяний. Из Пратофунго он то и дело гонял своего мула к доктору Трелони — посоветоваться и запастись новыми медикаментами. Доктор все еще не решался приближаться к прокаженным, хотя, вдохновляемый Медардо, начинал ими интересоваться.

Намерения у моего дядюшки были серьезные: он задумал исцелить не только тела прокаженных, но и их души. Потому он все время путался среди них, читал им мораль, совал нос в их дела, возмущался и проповедовал. Прокаженные не знали, куда от него деваться.

Временам счастливой вольности пришел в Пратофунго конец. От этого зануды спасения не было — вечно перед глазами на своей единственной ноге, со всякими нравоучениями, не давал пожить в свое удовольствие, знай срамил и стыдил перед всем честным народом. Даже музыка стала прокаженным не в радость — еще бы, когда тебе все время твердят, что она слащавая, легкомысленная и сладострастная. Диковинные музыкальные инструменты прокаженных постепенно покрывались пылью. У женщин, лишившихся развлечений, все мысли были теперь только об их страшном недуге, и они проводили вечера в слезах и унынии.

— Добрая половина похуже злой будет, — говорили в Пратофунго.

Восхищение Добряком постепенно угасало, и не только среди прокаженных.

— Спасибо еще, что его разорвало надвое, — вздыхали люди, — разорви его на три части, мы бы и не такое увидели.

Гугеноты теперь выставляли охранение не только от Злыдня, но и от Добряка, который, оставив всякие церемонии, заявлялся к ним в любое время дня и ночи, выведывал, сколько мешков у них в закромах, стыдил за высокие цены, а потом трезвонил об этом по всей округе и вредил их коммерции.

Так проходило время в Терральбе, все вокруг казалось каким-то унылым, бесцветным, мы не видели выхода, загнанные в угол бесчеловечной злобой и столь же бесчеловечной добротой.

X

Уж так водится, что лунными ночами в низких душах змеиным клубком сплетаются черные мысли, а в благородных — расцветают лилеи добра и самоотречения. И среди отвесных скал Терральбы бродили обе половины Медардо, обуреваемые противоположными страстями.

Но вот решение было принято, наутро оба перешли к действиям.

Мать Памелы пошла за водой, угодила ногой в петлю и свалилась в колодец. Повиснув на вереке, она вопила: «Помогите!» — и в проеме колодца на фоне неба появился профиль Злыдня.

— Я искал случая с вами поговорить. Дело вот в чем. Памелу часто видят с одним бродягой. Вы должны заставить его на ней жениться. Он ее скомпрометировал и обязан это сделать, если считает себя благородным человеком. Таково мое мнение, а больше я ничего вам объяснять не собираюсь.

Отец Памелы нес на жом мешок с оливами, но не заметил, что мешок дырявый и на тропинке остался след из олив. Наконец старик почувствовал, что ноша сильно полегчала, и скинул ее на землю — мешок был почти пуст. Но тут он увидел Добряка, который, оказывается, шел за ним по пятам и, поднимая одну за другой оливы, собирал их в свой плащ.

— Я шел за вами — хотел поговорить, заодно мне удалось спасти ваши оливы. Мне тут пришла в голову одна мысль. Давно я стал догадываться, что порой сам мешаю счастью других, о котором так пекусь. Я думаю покинуть Терральбу. Но при условии, что это вернет мир и покой двум людям: вашей дочери, которая вынуждена ютиться в пещере, хоть достойна королевских чертогов, и моей несчастной правой половине, которая чахнет от одиночества. Памела с виконтом должны сочетаться браком.

Памела в лесу играла с белкой, как вдруг откуда ни возьмись ее мать — будто бы за еловыми шишками.

— Памела, — говорит она ей, — пора наконец этому бродяге по прозвищу Добряк на тебе жениться.