Андрей Соболь - Мемуары веснущатого человека

• Название: Мемуары веснущатого человека
• Автор: Андрей Соболь
• Издательство: Акц. Издат. О-во «Огонёк»
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1926

---

Андрей Соболь Мемуары веснущатого человека

Многоуважаемый гражданин, товарищ Порохлетов, Корней Аристархович, если не ошибаюсь, если только известный вам, а также, к горю моему, мне, прозаический писатель Пётр Письменный не изволил пошутить надо мной и во время óно правильно, без фокусов, указал ваше имя и отчество.

Ибо названный писатель временами, подвыпив и в то же время пронзительно поглядывая на человеческий материал, нужный ему для романа в трилогию и в пяти частях о коммунистической революции и пертурбации в умах и душах как пролетарско-крестьянского народонаселения, так и буржуазного, не то входит в забвение по части имён своих знакомых, не то ради шутки нарочито имена одних пристёгивает, так сказать, не с той сто роны, не к тому дышлу, а фамилии других снабжает преступно несоответствующими званиями.

Надвигалась прекрасная дождливая ночь, когда на Тверской, возле роскошного магазина бывшего Елисеева, я в двенадцатом часу на пустой до отказа желудок разглядывал головокружительные витрины, со скорбию вспоминал о том, как многие враги существующего режима лгут по заграницам в своих газетах, указуя бессовестно, что нынешний порядок не одобряет паюсную икру или сёмгу и заставляет всех граждан есть воблу или ячкашу, и с великой радостью собственными глазами констатировал, как процветают и пышным красным бутоном распускаются наша торговля, промышленность и ремёсла.

Как вдруг останавливается извозчичья кляча и вышеуказанный писатель, Пётр Пись менный, с которым я имел честь недавно до того познакомиться шапочно и кратковремен но, окликнул меня и, слезая с дрожек, предложил мне отбыть вместе с ним в гости к члену коллегии Народного Комиссариата по Военно-Сухопутным и Морским Делам, Сергею Яковлевичу Хлебникову, куда он и спешил, остановившись перед бывшим Елисеевым для пополнения, и меня, маленького человека, по доброте своей решил прихватить на скромный ужин к названному своему на короткой и тесной дружеской ноге приятелю.

При всей своей лояльности и даже гораздо больше, я принуждён был вздрогнуть, и при всём своём тихом поведении я не мог удержаться от вскрика, подобного женскому лёгкому визгу:

— Как? К такому большому человеку?! Да мне, да с моим украшением?!

Но разве писатели внимают голосу благоразумия, когда их посещает жгучее вдохновение и жизнь им не в жизнь без ночной беседы для производительности труда в постановке человеческой комедии на страницах своего собрания сочинений? И я, тоже отмеченный перстом писательского рока, о чём речь будет в нижних строках моего рукописного созидания, сопротивляться не в силах был, тем паче, что вышеуказанный писатель хоть ростом и невысок и на вид туберкулёзен и малахолен, но в мышцах своих настойчив и упрям.

Сели мы, а меж нами, посерёдке, три свёрточка, в содержимом которых я участия принимать не мог, в виду перманентного отсутствия дензнаков и ничем не прикрытой бедности, но за качество продуктивности которых старший товарищ приказчик давал своё пролетарское ручательство. Поехали по мокрому асфальту очень быстро, вроде как бы на дутиках, да прямо на Кремль по прямой линии без уклонений.

Я смежил очи, дабы не потерять присутствия духа, когда железными цепями загремит подъёмный мост, за которым, — даже жутко вымолвить, — И с т о р и я, и слышу я как бы сквозь сон да туман речь моего покровителя и спутника по знаменательному пути:

— Серёжка (извиняюсь, что я осмеливаюсь на такую фамильярность, но сиим выразительным прозвищем подразумевался не кто иной, как член коллегии, и только желание высказать вам всю свою горечь по поводу утери моей веры в личность Петра Письменного заставляет меня таким непочтительным именем временно облечь крупнейшего деятеля многоуважаемого Комиссариата по Военно-Сухопутным, Морским и Флотским Делам)… Серёжка — парняга невредный. Весёлый шельма. Мы у него посидим, закусим, а потом все вместе закатимся к…

И такое тут имя прозвучало, и такое имя было всеми буквами названо, до последней, как оно красуется перед нашим умственным и реальным взором под всеми важнейшими декретами социалистического строительства, что стал я сползать, а один из свёрточков за мной, но я, чувствуя телом своим, что в свёртке округлённости, и переливается в них госспирт, по слову писателя американского Купера именуемый перед лицом бледнолицых братьев «огневой водой», моментально преодолел свою зарубежную робость и глаза открыл, дабы спасти свёрточек от страшного падения на твёрдые камни мостовой.

И что же я вижу? Кремль уходит от нас неземным видением, а Ванька заворачивает на Чугунный мост и останавливается у домишка самого мелкобуржуазного вида и происхождения. И что же оказалось, и что же установилось? Члена Коллегии, действительно, по фамилии зовут Хлебниковым, но по имени и отчеству отнюдь не Сергеем Яковлевичем, а даже наоборот: Карлом Альбертовичем, а прибыли мы в первом часу ночи совершенно правильно к некоему Сергею Аристарховичу, но сей Серёжка в списках Красной Армии не значится, а является бывшим владельцем ситценабивной фабрики, получив оную в приданое за своей женой, плюс на всю жизнь билет на балетные спектакли Большого театра, меценатом которых состоял его покойный тесть, умерший от грудной жабы и расстройства дел в ногах императорской балерины Башкиной, чьи мифологические ножки я имел ненасытное удовольствие лицезреть в Берлине, в «Русском театре», где я, будучи невольным эмигрантом и тщетно ходатайствуя в полномочном представительстве, заправлял лампы в уборных на предмет экономии электрической энергии.

О декретной фамилии и говорить не приходится хотя бы по одному тому, что легкомысленно названный Петром Письменным один из вождей нашего возрождающегося к мирной жизни отечества рабочих и крестьян, второй месяц пребывает в отпуску на лоне благоуханной природы Крымской Автономной Республики, столь смело вырванной из рук врангелевских опричников, не говоря уже о том, что означенная высокая личность, как об этом мне рассказывал впоследствии ценимый мною народный крестьянский поэт, Алёша Кавун, литературных вещей нынешних писателей не одобряет и изволит говорить, что классические литераторы, как русские, так и английские и греческие, куда выше.

Мне исключительно приятно такое высокое мнение и разделяю я его с закрытыми глазами, ибо все поступки Петра Письменного, о чём я расскажу преподробно, к классическому отношению не располагают, но, как человек исторического опыта, насчёт греческой литературы принуждён возразить полным кворумом, ибо хотя греческих вещей не читал, но греков видел собственноручно в Одессе в эпоху десантного вмешательства инородцев, пробыв в греческой зоне немало дней и безнадёжно видя, как носатые греческие личности жульнически и неблагородно расхищают тяжким и честным трудом накопленное имущество моей крёстной Антонины Павловны Жарковой, приютившей меня с чисто единоутробной материнской любовью в годину моих тяжких бедствий на юге гражданских восстаний, о чём глава моих мемуаров гласит:

В огневом кольце пылающего юга

Так некорректно поступив со мной и заставив меня по-напрасному изнывать в волнении в присутствии фальшивого Члена Коллегии, Пётр Письменный тем самым моё доверие к нему снизил, и потому в первых строках моих мемуаров я имею все основания сомневаться, согласно ли правде изволю я вас называть по имени и отчеству и есть ли вы тот самый Корней Аристархович, к коему не однажды направлял меня вышеупомянутый Пётр Письменный, говоря, что по должности своей в Республике вы обозреваете все литературные рукописи, вышедшие из народа, за что положено вам жалование по самой высшей спецставке.

Обратившись уже давным-давно тому назад к ценимому мною, не в пример другим, Алёше Кавуну за подтверждением касательно Вашей правильной личности, я по Вашему адресу точной справки не получил, ибо по неизвестным мне причинам имеет к Вам Алёша Кавун небольшую обиду и хотя не отрицал Вашей должности, всё же сказал мне, что будто от Вас польза мне будет небольшая, так как Вы решили неукоснительно неглижировать писателями из гущи народа.

С одной стороны, не имея причин иронически относиться к словам Алёши Кавуна, а с другой, противоположной стороны, слыша лестные слова Петра Письменного, в огорчении направился к себе домой и излил свои наболевшие сомнения другу своему и однокашнику по моим земным скитаниям из морских офицеров Мишелю, который, по правде говоря, такой же флотский человек, как пресловутая личность, Пётр Письменный, является ближайшим другом Члена Коллегии в вышеприведённом инциденте.

Сей Мишель, насколько мне известно, всего один раз плавал по морю, когда мы с ним удирали без того, чтоб оглянуться на развалины прошлого, из Одессы в Константинополь, и то лежал повергнутой ниц воблой и бессердечно и нетактично облевал всё Чёрное море — хам!