Альберто Моравиа - Презрение

• Название: Презрение
• Автор: Альберто Моравиа
• Издательство: Эксмо-Пресс
• Жанр: Классическая проза
• ISBN: 5-04-008276-2

Мир кино был хорошо знаком итальянскому писателю Альберто Моравиа (1907–1990), и именно ему он посвятил свой роман «Презрение» - исповедь героя о своей неудавшейся жизни и тщетной попытке обрести семейное счастье".

Начинающий сценарист Риккардо Мольтени попадает в водоворот странных, подчас таинственных событий, происходящих по ту сторону экрана. Его судьба заставляет задуматься над тем, что мешает человеку стать счастливым, а еще над тем, каким надо быть, чтобы не вызывать к себе чувство презрения.

---

Пройдя быстрым шагом по огибающей остров дорожке, спустя полчаса я входил в вестибюль гостиницы. Я велел доложить о себе и сел в кресло. Мне казалось, что голова моя работает необычайно ясно, но это была какая-то лихорадочная, судорожная ясность. Однако все возрастающее чувство облегчения, едва ли не радости от сознания того, что я собирался сделать, говорило мне, что я наконец-то на верной дороге. Спустя несколько минут Рейнгольд появился в вестибюле и шагнул ко мне навстречу с обеспокоенным и вместе с тем удивленным видом; к его изумлению, вызванному моим приходом в столь необычный час, казалось, примешивалось опасение, что я принес какую-то неприятную весть. Из вежливости я спросил:

— Я вас не разбудил, Рейнгольд?

— Нет-нет, заверил он меня, я не спал, я вообще никогда не сплю после обеда… Идемте, Мольтени, пройдем в бар.

Я вошел вслед за ним в бар, в это время дня совершенно безлюдный. Словно желая оттянуть начало разговора, смысл которого он предчувствовал, Рейнгольд осведомился, что: мне заказать черный кофе или рюмку ликера. Он спросил об этом с озабоченным и недовольным видом, точно! скупец, вынужденный тратиться на дорогие угощения. Но я понимал, что причина тут другая он предпочел бы меня здесь не видеть. Как бы то ни было, я отказался и после нескольких ничего не значащих фраз прямо перешел к главному:

— Возможно, вас удивляет, что я вернулся так скоро. В моем распоряжении был целый день… но мне кажется, что откладывать решение до завтра ни к чему… Я достаточно хорошо все обдумал… И хочу сообщить вам, к какому выводу я пришел…

— К какому же?

— Я не смогу делать с вами этот сценарий… Одним словом, я отказываюсь от работы.

Рейнгольд воспринял мое заявление без особого удивления — очевидно, он ждал его. Но мне показалось, что мои слова все же проняли его. Он сразу же раздраженно произнес:

— Мольтени, мы с вами можем говорить откровенно.

— Мне кажется, я сказал достаточно откровенно: я отказываюсь работать над сценарием «Одиссеи».

— Разрешите узнать, почему?

— Потому что не согласен с вашей интерпретацией сюжета.

— Значит, вдруг проговорил он другим тоном, вы согласны с Баттистой?

Это неожиданное обвинение, не знаю уж почему, меня рассердило, и я в свою очередь разозлился на Рейнгольда. Я не считал, что мое несогласие с Рейнгольдом должно означать согласие с Баттистой. И я сказал раздраженно:

— При чем тут Баттиста?.. Я не согласен и с Баттистой… Но прямо скажу, если бы мне пришлось выбирать между вами двумя, я, несомненно, выбрал бы не вас, а Баттисту… Извините меня, Рейнгольд, но я считаю, что нужно либо ставить «Одиссею» так, как ее написал Гомер, либо вообще отказаться от этой затеи.

— Значит, вы предпочитаете этот раскрашенный маскарад с голыми женщинами, страшилищем Кинг-Конгом, танцами живота, бюстгальтерами, драконами из папье-маше и демонстрацией мод?

— Я этого не говорил, я сказал: предпочитаю то, что написал Гомер.

— Но «Одиссея» Гомера это как раз то, о чем говорю я, наклоняясь вперед, произнес он убежденно, это моя «Одиссея», Мольтени.

Неизвестно почему, мне вдруг захотелось оскорбить Рейнгольда: его фальшивая дежурная улыбка, скрывающая властность и упрямство, его дурацкие ссылки на психоанализ показались мне в тот момент просто невыносимыми. Я со злостью проговорил:

— Нет, Рейнгольд, гомеровская «Одиссея» не имеет ничего общего с вашей. И я вам скажу даже больше, раз вы сами меня к этому вынуждаете: «Одиссея» Гомера меня восхищает, тогда как ваше толкование вызывает у меня чувство омерзения!

— Мольтени! На этот раз Рейнгольд, кажется, был действительно возмущен.

— Да, чувство омерзения! повторил я, приходя во все большее возбуждение. Ваше постоянное желание принизить, опошлить гомеровского героя, потому что вы не в силах воссоздать его таким, каков он у Гомера, эти попытки во что бы то ни стало развенчать его мне отвратительны, и я ни за что не буду во всем этом участвовать.

— Мольтени… погодите, Мольтени.

— Вы читали «Улисса» Джеймса Джойса? в бешенстве прервал его я. Вы знаете, кто такой Джойс?

— Я читал все, что относится к «Одиссее», отвечал Рейнгольд, глубоко уязвленный, но вы…

— Ну так вот, продолжал я, совсем обозлившись, Джойс тоже по-новому интерпретировал «Одиссею»… И в ее модернизации или, лучше сказать, в ее опошлении он пошел гораздо дальше вас, дорогой Рейнгольд… Он сделал Улисса рогоносцем, онанистом, бездельником, импотентом, а Пенелопу непотребной девкой… Остров Эола превратился у него в редакцию газеты, дворец Цирцеи в бордель, а возвращение на Итаку в бесконечные ночные шатания по улочкам Дублина, с остановками в подворотнях, чтобы помочиться… Но у Джойса все же хватило благоразумия оставить в покое средиземноморскую культуру, море, солнце, небо, неизведанные земли античного мира…

У него нет ни солнца, ни моря… все современно, то есть все приземлено, опошлено, сведено к нашей жалкой повседневности… У него все происходит на грязных улицах современного города, в кабаках, борделях, спальнях и нужниках… А вам не хватает даже этой последовательности Джойса… Вот почему я предпочитаю Баттисту с его бутафорией из папье-маше… Да, предпочитаю Баттисту… Вам хотелось знать, почему я не желаю работать над этим сценарием… Теперь вы знаете.

Я упал в кресло, обливаясь потом. Рейнгольд нахмурил брови и посмотрел на меня сурово и строго.

— Итак, вы заодно с Баттистой?

— Нет, совсем не заодно с Баттистой… Я просто не согласен с вами.

— И все же, сказал Рейнгольд, неожиданно повышая голос, вы не просто не согласны со мной… Вы заодно с Баттистой.

Я вдруг почувствовал, как от лица у меня отхлынула кровь, я, видимо, смертельно побледнел.

— Что вы хотите этим сказать? спросил я изменившимся голосом.

Рейнгольд вытянул вперед шею и прошипел совсем, как змея, почувствовавшая опасность:

— Я хочу сказать то, что сказал… Баттиста обедал сегодня со мной. Он не утаил от меня своих планов и того, что вы их разделяете… Вы, Мольтени, не просто расходитесь со мной во взглядах, вы заодно с Баттистой, чего бы он ни пожелал… Искусство для вас не имеет значения, для вас важно только, чтобы вам платили… В этом-то все дело, Мольтени. Вам нужно, чтобы вам платили, на любых условиях.

— Рейнгольд! крикнул я.

— Я раскусил вас, дорогой мой, не унимался он, и скажу вам прямо в лицо: на любых условиях!

Мы стояли друг против друга, тяжело дыша, я белый как бумага, он красный как рак.

— Рейнгольд! повторил я так же резко и звонко. Но я почувствовал, что теперь в моем голосе звучит не столько негодование, сколько глубокая скорбь. Это «Рейнгольд» заключало в себе скорее мольбу, чем гнев оскорбленного человека, который может перейти от угроз к действию. Все же я и сейчас еще готов был отвесить режиссеру пощечину. Но не успел этого сделать. Странно, я считал его толстокожим человеком, а Рейнгольд, видимо, уловил в моем голосе боль и сразу же взял себя в руки. Подавшись немного назад, он произнес тихо и примирительно:

— Простите меня, Мольтени… Я сказал то, чего не думаю.

Я судорожно мотнул головой, словно говоря: "Прощаю вас", и почувствовал, что глаза мои наполнились слезами. После минутного замешательства Рейнгольд проговорил:

— Ну, хорошо, я понял… Вы не хотите участвовать в работе над сценарием… И уже предупредили об этом Баттисту?

— Нет.

— А собираетесь его предупредить?

— Скажите ему об этом вы… Думаю, я больше не увижусь с Баттистой.

Немного помолчав, я добавил:

— Скажите ему также, пусть подыщет себе другого сценариста. Вы хорошо меня поняли, Рейнгольд?

— В чем дело? спросил он удивленно.

— Я не буду работать над сценарием «Одиссеи» ни над тем, который замыслили вы, ни над тем, которого ждет Баттиста… Ни с вами, ни с другим режиссером… Понятно?

Наконец он понял, в глазах его мелькнуло сочувствие. Но он все-таки осторожно спросил:

— Вы не хотите работать над моим сценарием или вообще не хотите участвовать в создании этого фильма? Немного подумав, я ответил:

— Я вам уже сказал: я не хочу работать над вашим сценарием. Однако я понимаю, что, мотивируя так свой отказ, я бросаю на вас тень в глазах Баттисты… Поэтому сделаем так: для вас я не хочу работать над вашим сценарием… Для Баттисты условимся, что я не хочу работать над фильмом вообще, как бы ни трактовался его сюжет… Передайте Баттисте, что я плохо себя чувствую, что я устал, у меня, нервное переутомление… Идет?

Выслушав меня, Рейнгольд приободрился. Тем не менее он спросил:

— А Баттиста поверит этому?

— Не беспокойтесь, поверит… Уверяю вас, поверит. Наступило длительное молчание. Мы оба испытывали какую-то неловкость. Ссора еще висела в воздухе, и ни мне, ни ему не удавалось забыть о ней окончательно. Наконец Рейнгольд сказал: