Алексей Яковлев - «Прощание славянки»

• Название: «Прощание славянки»
• Автор: Алексей Яковлев
• Издательство: «Издательский Дом „Нева"»
• Жанр: Триллер
• Год: 2000
• ISBN: 5-7654-0814-Х

Во время недавнего пушкинского юбилея в Питере происходит целая серия загадочных убийств. Как выясняет герой романа, конспиролог Слава Пименов, борьба идет за бумаги, когда-то принадлежавшие А. С. Пушкину. В старинных масонских документах, которые поэт называл «Философическими таблицами», на много лет вперед рассчитана судьба России, предсказаны смуты, цареубийства и революции. Слава считает, что из-за этих бумаг и был убит на дуэли Пушкин.

«Философические таблицы» не потеряли своего значения и сегодня.

Перед пушкинским юбилеем в один день в городе обнаружены сразу четыре трупа…

---

Мы поехали к воротам.

— Извини, — я хотел убрать ключ, но чуть надавил специально. — Будет еще больней, если сделаешь глупость.

Она прибавила газу.

— Убери нож. Я и так тебя вывезу.

Но я ей не поверил.

— Потерпи чуть-чуть… Еще чуть-чуть.

Мы подлетели к воротам, она тормознула. Ворота не открывались. Она нажала на сигнал и крикнула в окно:

— Скорей! Я опаздываю!

Дожевывая на ходу что-то, выскочил из будки камуфляжный охранник, помогал расходиться воротам. Электромотору помогал.

— Отлично, — сказала она ему. — Бай-бай.

И охранник расцвел. И он понимал, что перед ним королева.

— Ну,вот, а ты боялась,— это она сказала мне, когда мы выехали.

Она затормозила только у выезда на проспект.

— Убери нож, советник. Больно же…

Я и не заметил, что так и держал ригельный ключ у ее горла, у синей жилочки под скулой. Я убрал ключ, а на горле осталась розовая вмятина. Она потерла себе шею.

— Ты бандит, а не советник. Такой же, как он, бандит. И советник у него с ножом!

— Это не нож, — оправдывался я. — Это ключ от моей квартиры.

— Ну да? — не поверила она. — Покажи.

Я вложил в ее протянутую руку ключ. Она повертела его в руках.

— Ты не советник, а аферист… Кстати, ты действительно ничего не знал про бумаги в стульях?

— Как тебе сказать…

— Так и скажи.

— Что они там, конечно, не знал. Но что они должны быть — чувствовал.

— Слушай, — сказала она. — Садись рядом со мной. А то так неудобно разговаривать.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Большое тебе спасибо. Дальше я сам. Я очень опаздываю.

— И домой не заедешь?

— Зачем?

— Переодеться хотя бы. Нельзя в такую жару ходить таким чучелом. Будто на лыжах собрался.

Она смеялась, а я ей объяснил:

— Меня хватиться могут. Домой мне нельзя.

— Ты же со мной! — сказала она. — Со мной ничего не бойся. — Она хлопнула по сиденью с сумочкой. — Садись. Я до дома тебя довезу. Хоть переоденешься. На человека станешь похож. и я к ней пересел. О чем мы с ней говорили дорогой, я уже плохо помню. Я смотрел на нее. А она на дорогу. Когда мы перелетели Троицкий мост, она спросила:

— Дальше куда?

— На Мойку.

По Марсову полю мимо желтых казарм лейб-гвардии Павловского полка мы вылетели на Мойку у Михайловского сада и встали под светофором. Она спросила небрежно:

— А дом какой?

Я назвал ей номер дома. Она подкатила как раз на то место, где вчера вечером стоял ее черный джип. Я сказал ей:

— Большое тебе спасибо, Люда.

— Пожалуйста, Ивасик, — ответила она.

Я удивился, откуда она знает, что я Ивасик. Может, это Константин ей сказал.

— Не узнал меня, Ивасик. Нехорошо свою первую любовь не узнавать.

На меня смотрели светло-серые, перламутровые глаза… Она взяла меня за подбородок, приподняла голову, всмотрелась.

— А глазки-то у тебя прежние, Ивасик…

Это она мне про «глазки» сказала!

— Значит, ты так на Мойке-помойке и живешь?

— Так и живу… Слушай, когда ты меня узнала?

Она, извиняясь, развела руками.

— Только когда ты номер дома назвал.

— Ты мой дом помнишь?

— А как же! Самое яркое воспоминание детства. Наши бабушки у вашей парадной всегда прощались. Вот здесь, — она показала на парадную. — Только у вас здесь теперь все по-другому.

— Теперь тут крутые люди живут.

Она сбоку прищурилась на меня.

— Значит ты теперь — «крутой Ивасик»?

— Я — нет.

Она засмеялась.

— Ты чучело… Бабушка жива?

— Умерла… Давно.

— С кем же ты живешь, Ивасик?

— Один.

Она закрыла окно электроподъемником, вынула ключи из гнезда.

— Идем к тебе. — Она почувствовала, как я вздрогнул, улыбнулась и объяснила: — Хочу из твоего окна на Мойку-помойку взглянуть. Долго мне вид из вашего окна снился.

— Ты разве у нас дома была?

— А как же! — обиделась она. — Два раза. На елке. Неужели не помнишь?

— Не помню, — расстроился я.

— Первую любовь не помнишь! Нехорошо, Ивасик! Вылезай!

Она хотела идти в «крутую» парадную, но я взял ее за руку.

— Мне теперь не туда. Я теперь со двора. Под арку.

По дороге мне пришлось объяснить, почему я теперь живу со двора. А почему от меня ушла жена, я так и не смог объяснить.

Но она и так все поняла.

— Ты чучело, Ивасик.

Квартирку мою она оценила, поджав губы и покачав головой. Но, подойдя к окну, замерла, опершись на подоконник. Ярко сияли кресты на первом, по-настоящему летнем солнце.

— Ты пока переодевайся, Ивасик, — бросила она через плечо.

Я достал из шкафа летние брюки и рубашку «сафари» и пошел переодеваться в ванную. Увидев свою помятую морду в зеркале, я обалдел. За два дня она поросла рыжеватой щетиной. Не модной, как у ее небритого мальчика, а наглой, похмельной. Все стало понятным — я действительно был для нее неудачником и чучелом. А я-то думал, что она так мило шутит.

Я тщательно выбрился, наодеколонился «Олд Спайсом», переоделся и небрежно вошел в комнату. Ее в комнате не было.

— Я здесь, Ивасик, — крикнула она из кухни. — Где у тебя кофе? Не могу найти.

— У меня нет кофе. — извинился я, входя на кухню.

Она стояла спиной ко мне у стола, в руке держала чашку.

— Не обманывай, Ивасик. В чашках кофейная гуща. Я понимаю, ты торопишься. Но я не могу без кофе. Я — кофейный алкаш. Чашечку кофе, Ивасик, и я за это подброшу тебя куда прикажешь. Кофе или жизнь, Ивасик!

Она обернулась ко мне и всплеснула руками:

— Господи! Ален Делон! Который не пьет одеколон. А ты, кажется, целую бутылку одеколона выдул. Так от тебя разит!

— Извини.

— А на ногах-то что? Господи! — она сморщилась на мои кроссовки. — Сейчас же переодень!

— А что? — не понял я.

— Правильно от тебя ушла жена. Ты к тому же жлоб, Ивасик. Никакого вкуса! Надень сейчас же хорошие летние туфли!

— Хорошие? Летние? — задумался я.

— Какие-нибудь! Только не этот ужас! Уйди! Не могу на твои ноги смотреть!

В прихожей я нашел какие-то давно забытые замшевые туфли, носить которые я стеснялся. Когда я снова вошел на кухню, она презрительно усмехнулась:

— Ты даешь, Ивасик. Ведь есть же у тебя нормальная обувь. А ты какой-то ужас носишь. Не хочешь из стада выделяться. Ты человек стада, Ивасик?

Эту тему было бесполезно развивать. Я открыл все шкафчики на кухне:

— Видишь, Люда, — кофе у меня нет.

Она опять подняла со стола вчерашнюю чашку.

— А это что?

— А это мы вчера с Костей пили. Он кофе с собой принес. И унес.

— Тоже кофейный алкаш, — усмехнулась она. — Это я его научила кофе пить. Вместо водки. До меня он любил злоупотребить. Но я его отучила… Ну, а чай хоть у тебя есть?

— Кажется, есть…

— Ты совсем без жены опустился, — пожалела она меня. — Посмотри на Костика. Аккуратен, выбрит, собран… Будто я и не уходила от него.

Чайник уже свистел на плите. Она сама нашла пачку чая, по всем правилам заварила его в заварном чайнич— ке и присела к столу подождать, пока он заварится. И я присел напротив нее.

Мы не виделись с ней тридцать лет! Страшно подумать! С детства не виделись. Кто мы были тогда? Два каких-то меховых неподвижных комочка, закутанных в шубы, обвязанных шарфами. А через тридцать лет встретились — будто не расставались. Мы же не были людьми тогда в полном смысле этого слова. Просто два комочка, два зародыша взрослого человека… И вот мы встретились, а между нами осталась та, родившаяся в темном зимнем снежном саду, связь… Что это такое? Неужели это и есть «бесконечность»?

— А к чаю-то у тебя есть что-нибудь, Ивасик?

Я ответил не сразу:

— Булки нет. Там в чулане варенье малиновое…

Я хотел встать, но она меня опередила.

— Я сама! Хочу сама ваш чулан посмотреть! Он же мне тоже снился!

Я оторопел.

— А чулан-то откуда ты знаешь?

— Да ты что, Ивасик, — захохотала она. — Неужели не помнишь, как твой дедушка запер меня в этот чулан, за то что я с елки какую-то стеклянную висюльку разбила? Неужели не помнишь?

И этого я не помнил. Она погремела в темном чулане банками. Потом там замерла. И вышла из чулана на цыпочках с банкой варенья в руках. Спросила шепотом:

— Кто там у тебя за стенкой живет?

Я хотел ответить, но она прижала палец к губам:

— Тихо!

И я ответил шепотом:

— Черт его знает. Жена ту часть квартиры каким-то иностранцам продала. Но сами они, по-моему, не живут. Сдают ее кому-то.

Она взяла заварной чайник полотенцем, кивнула мне на шкафчик с чашками, прошептала в ухо:

— Идем в комнату. Нас под-слу-ши-ва-ют!

В комнате мы устроились за моим письменным столом. Она деловито постучала в стенку.

— Капитальная? — и поняла, что стена капитальная.

— Да брось ты, — успокоил я ее. — Кому я нужен?

Она прищурилась.

— Запомни, Ивасик, я очень осторожная, практичная женщина. Глупостей я не говорю и не делаю. Запомни! Будь осторожен с чуланом, Ивасик! — Она подняла со стола мою рукопись. — И документы в квартире не оставляй!

— Ты стала осторожной и практичной женщиной? — улыбнулся я.